ГРАЗСКАЯ ПУЩА. Странно, но голова не болела, было лишь ощущение легкой слабости, как после не слишком сильной болезни

Странно, но голова не болела, было лишь ощущение легкой слабости, как после не слишком сильной болезни. Хозяйки не было, кошка тоже куда-то делась, но у окна стоял его меч, Ликия вспомнила и принесла, пока он спал, а сама ушла. Не хочет его видеть? И как ему теперь смотреть ей в глаза?

Чтобы хоть чем-то себя занять, Сандер сходил за водой, затем взялся за дрова. После пришел черед Садана, они сделали несколько кругов по лесу, всякий раз проезжая невдалеке от дома. Сандер надеялся увидеть хотя бы ждущую его кошку, но даже она от него отказалась. Наказывая за вчерашнее, он гонял себя до седьмого пота.

Александр Тагэре привык трезво оценивать себя. Сила и ловкость не только в полной мере к нему вернулись, он стал много быстрее и выносливей. Он совсем здоров и может забыть о ранах, они ему больше не мешают. Очередной раз отдыхая после упражнений с мечом, Сандер прислонился к серебристому стволу огромного бука, глядя сквозь голые ветви в глубокое, синее небо.

Зима кончалась, свет был уже совсем весенним, сколько бы снега еще ни выпало и какие бы морозы ни рвали Арцию на куски, впереди тепло, молодая зелень, птичьи трели. Впереди жизнь! Александр не понимал, что на него вчера накатило. Броситься на кинжал, забыв и о долге, и о чести?! Почему?!

В жизни последнего из Тагэре были два случая, о которых он не рассказывал никому. Тогда он тоже был в шаге от прыжка в ничто, но все было по-другому. Первый раз его, девятилетнего, спас назвавшийся Романом золотоволосый бродяга. Александр попробовал вспомнить, что он чувствовал, готовясь прыгнуть с Эльтовой скалы в неистовый прибой. Пожалуй, только одно. Желание положить конец всему – холодной материнской неприязни, насмешкам Жоффруа, слюнявой жалости в глазах служанок… Роман, не перебивая, выслушал его детские жалобы, потом заговорил сам.

Сандер не мог вспомнить почти ничего из слов своего мимолетного друга, осталось лишь ощущение страстной влюбленности в жизнь, в этот мир, который настолько хорош, что нельзя от него отказываться и его предавать. А судьбу можно укротить, как коня, какой бы злой и дикой она ни казалась. Роман еще сказал, что его будут любить лошади, собаки и прочие звери, но человеческой любви и дружбы придется добиваться самому. И он добился, у него были друзья и была любовь, хотя именно из-за любви он почти сломался. Даро… Даро, ушедшая к красавцу Артуру. Но он бы и тогда выдержал, если бы не случайность. Кубок с ядом, который ему подсунули неизвестные убийцы, хотя почему неизвестные? Он почти уверен, что за покушением стоял Паук. Выпить оказавшуюся под рукой отраву было сильным искушением, но он все же разбил кубок… Занятно, что он забыл, как это сделал. Все вытеснил сон, в котором его спасала черная кошка. Он сам в это поверил, но в тщательно запертой комнате не оказалось ни кошек, ни мышек. Он был один. Он, и осколки, и разлитое красное вино на полу…

Две смерти, которые его отпустили, две его вины перед собой, Арцией, теми, кто в него верил и ему верит. Дважды он мог себя презирать за свою трусость, она была, но третий раз! Он хотел жить, хотел вернуть трон, отплатить Тартю и предателям, спасти тех и то, что еще можно спасти. Как ему в голову пришла мысль о самоубийстве? Он любит жизнь, очень любит, и ему еще столько предстоит. Как он посмел?! Это было каким-то безумием, если бы не Ликия… Но если бы не его глупость, между ними бы ничего не случилось, а ведь он всю жизнь думал о тревожной женщине с разноцветными волосами. С тех самых пор, как во Фло увидел карты тетушки Марион. Ликэ не так уж и походит на осеннюю девушку с алым листом на черном платье, в юности поразившую воображение герцога Эстре. И вместе с тем походит.

Лесная ведьма притягивала его связанной с ней грустной загадкой, внутренней силой и чем-то неуловимым. Они словно бы говорили друг с другом без слов и знали друг про друга все, ничего не зная. Ведь услышала же она, что он задумал, успела, остановила. Сандер пытался вспомнить вчерашнее, но память отказывалась служить, он был слишком пьян и слишком взбудоражен. Ликия как-то его называла, что-то говорила о себе, о нем, о ком-то еще, а потом он провалился в какой-то странный сон. Ему что-то снилось, что-то тяжелое, неприятное… В его сне была его хозяйка, ее кошка, он сам и кто-то еще, кто-то, кого он уже встречал.

Уставший ждать Садан топнул ногой и негромко, укоризненно заржал. Конь хотел домой и хотел есть. Смеркалось, не хватало, чтобы Ликэ опять бросилась его искать! Сандер хотел ее увидеть, хоть и не знал, что ей сказать. Просить прощения? Благодарить? Сделать вид, что ничего не помнит? Или… поцеловать? В глубине души ему хотелось именно этого. Только бы протянувшийся между ними мостик сохранился! Дело не в обычной близости, а в чем-то совсем-совсем ином. Они должны быть вместе, должны верить друг другу, должны знать друг о друге все, даже самое горькое, тайное и постыдное, но как об этом скажешь женщине, если она не захочет слушать?

В дом Александр вернулся, когда совсем стемнело. Ликия, возившаяся со своими травами, молча кивнула и принялась собирать на стол. Он тоже молчал. О том, что случилось накануне, не говорили. Не говорили вообще ни о чем. Александр пару раз хотел спросить, где Серая, и сказать что-то по поводу начавшегося снегопада и не мог, потому что все было враньем. Все, кроме его вчерашней глупости.

Это было куда неприятнее царапин на плече и на лице. Ведьма и кошка вернули его к жизни варварским, но действенным способом. Ему все же придется пройти свой путь до конца. Вчера Ликия назвала его трусом. Трусом и предателем, и была права. Он должен вынести то, что должен, даже если кажется, что сил больше нет. Пьер и те, кто его затащил на арцийский трон, – зло, а со злом нужно драться. Если его убьют, так тому и быть, но делать врагам подарок, уходя по собственной воле, – подлость. Александр передернул плечами: вчерашние раздевания на морозе и манипуляции с камнем не прошли бесследно, зверски болела правая рука. Ликия оставила на виду царку, но он решил, что пить не станет, сам виноват, а от больной руки еще никто не умирал.

Боль прогоняла сон и глушила стыд. Александр сидел и смотрел в огонь, время от времени растирая руку, и не замечал, как ведьма, поднимая голову от своих трав, несколько раз внимательно на него посмотрела, а потом вытащила какое-то снадобье и, подойдя к королю, решительно закатала рукав крестьянской рубахи.

– Где болит?

– Не надо…

– Помолчи. Тут? Вижу, что тут… – То, что она втирала ему в кожу, пахло дымом, хвоей и чем-то еще. Показалось, что руку обдало кипятком, защипало глаза, но боль стала гаснуть стремительно, как осенний вечер.

– Ликия, – голос Александра дрогнул, – прости меня за вчерашнее. Я струсил, но пойми…

– Я понимаю, – ведьма поставила свое снадобье на стол и примостилась рядом. Сандер обнял ее плечи, Ликия улыбнулась и придвинулась ближе. В ее сегодняшних прикосновениях не было и следа того животного зова, что заставил его забыть обо всем, кроме ласкающей его женщины, теперь он чувствовал рядом друга, понимающего его с полувздоха. И плевать было, что Ликэ – колдунья с болот. Он больше не был один.