НА СВОЕЙ УЛИЦЕ
- Куда ты пойдешь? - спросил Рыжиков, когда они подошли к остановке трамвая возле товарной станции. Улица здесь была булыжная, покрытая угольной пылью. Из-под копыт и колес поднималось видимо-невидимо воробьев. У трамвайной остановки стояла очередь. У многих людей ботинки требовали чистки. Ваня не успел ответить: к нему подошел человек в форменной тужурке. Он добродушно кивнул к забору: - Почистишь, что ли? - Вам черной? - Черной, а как же. А то к начальству нужно, а ботинки... Ваня осмотрелся, сесть было не на чем. Подальше он увидел старое деревянное крыльцо. Человек, собирающийся к начальству, молча кивнул. Ваня побежал вперед, чтобы всё приготовить. Когда клиент подошел, Ваня уже набирал мазь на одну из щеток... - Э, нет. Ты раньше пыль убери. Ваня приступил к работе. Рыжиков уселся повыше на том же крыльце и молча рассматривал улицу. - Сколько тебе? - Десять копеек. - А сдача у тебя есть? С пятнадцати? Ваня полез в карман. У него оказалось только четыре гривенника. - Не рассчитаемся так. Ну, бог с тобой, бери лишний пятак, - сказал клиент. Не успел клиент отойти, подошла девушка, попросила почистить туфли, потом - красноармеец. Красноармеец спросил: - Сколько будет стоить, если вот сапоги? Перед красноармейцем Ваня оробел. Он ещё ни разу не чистил сапоги красноармейцам и не знал, сколько это стоит. Ваня поперхнулся. - Де... десять копеек. - Вот ещё дурак, - прошептал Рыжиков, но красноармеец обрадовался, поставил ногу на подставку: - Дешево берешь, малыш, дешево. У нас везде за сапоги двадцать копеек. Ваня забыл спросить "вам черной?" Работал он сильно, действовал глазами, бровями и даже языком. Быстро чистить двумя щетками он ещё не умел, одна щетка вырвалась у него из рук и далеко отлетела. Рыжиков громко захохотал, но щетки не поднял. Ваня сам, кряхтя, поднялся и побежал за щеткой. Красноармеец дал Ване гривенник и сказал: - Молодец. Дешево почистил, и блестит хорошо. Он ушел, поглядывая на сапоги. У Вани заболели руки и спина. Опершись на локти, Ваня молча рассматривал улицу. Дома на улице все были одинаковые, кирпичные, запыленные, двухэтажные. Между ними короткие заборы, а в заборах ворота. Почти у всех ворот стояли скамейки, на скамейках сидели люди и грызли семечки. Ваня вспомнил, что завтра воскресенье. По кирпичным тротуарам проходили люди по двое, по трое и разговаривали негромко. Сзади открылась дверь, и скрипучий, неприятный голос спросил: - А вам чего здесь нужно? Беспризорные? Ваня вскочил и оглянулся. Лениво поднялся и Рыжиков. В открытых дверях стоял человек высокий, худой, с седыми усами: - Беспризорные? - Нет, не беспризорные. - Чистильщик? Ага? А резиновые набойки у тебя есть? В ящике у Вани было только две щетки и две банки черной мази. Ваня развел руками: - Резиновых набоек нет! - Хо! Чистильщик! Какой ты чистильщик! Ну, допустим! А этот чего? Рыжиков недовольно отвернулся. - Чего ты здесь? Ночи ожидаешь? Рыжиков прохрипел ещё более недовольно: - Да никакой ночи... Вот... знакомого встретил. - А... знакомого! Старик запер дверь на ключ, спустился по ступенькам. Ткнул узловатым пальцем: - Ты - марш отсюда. Вижу, какой знакомый. - Да я сейчас пойду. Что, и на улице нельзя остановиться? Ты, что ли такие порядки выдумал? - Рыжиков чувствовал свою юридическую правоту, поэтому обижался всё больше и больше. Старик усмехнулся: - Плохие здесь порядки, иди туда, где хорошие порядки. Я вот только в лавочку. Пока вернусь, чтоб тебя тут не было. Он отправился по улице. Рыжиков проводил его обиженными глазами и, снова усаживаясь на крыльце, прогудел почти со слезами: - Придирается! "Ночи ожидаешь"! К ним подошел молодой человек и радостным голосом воскликнул: - Какой прогресс! На нашей улице чистильщик! Да какой симпатичный! Здравствуй! - Вам черной? - спросил Ваня. - Черной! Ты всегда здесь будешь чистить? Набирая мазь. Ваня серьезно повел плечами и сказал с небольшим затруднением: - Всегда. Этот клиент не спросил, сколько нужно платить, а без всяких разговоров протянул Ване пятнадцать копеек. - Так сдачи нет. - Ничего, ничего, я всегда буду платить тебе пятнадцать копеек. Мне только надо побыстрее. Ваня опустил деньги в карман и снова начал рассматривать улицу. Приближался вечер, от этого на улице стало как будто чище. Ваню очень интересовал трамвай. Он много слышал об этой штуке, но никогда её не видел, и теперь ему хотелось залезть в вагон и куда-нибудь поехать. Настроение у него было хорошее. В душе разгоралась маленькая гордость: все проходят и видят, что на крыльце сидит Ваня и может почистить ботинки. Рыжиков сказал: - Ваня, знаешь что? Ты мне дай пятнадцать копеек, ладно? А я тебе завтра отдам. - А где возьмешь? - Это я уже знаю, где возьму. Надо пойти пошамать. Ваня вдруг почувствовал голод. Ещё утром они съели на платформе остатки вчерашнего ужина. - Пятьдесят копеек? А у меня есть сколько? У меня есть девяносто копеек. А, я и забыл про те деньги! - Какие "те"? - Игорь дал... бабушкины. Вася развернул бумажку, посмотрел на нее грустно и спрятал обратно. - Так дай пятьдесят копеек. Видал, сколько у тебя денег! - Те нельзя, - сказал Ваня и дал ему сорок пять копеек, поделив пополам имевшуюся наличность. Рыжиков взял деньги: - А ночевать... я приду. Ваня с тоской вспомнил: нужно ещё ночевать. Почему-то мысль об этой необходимости до сих пор ему не приходила в голову. Он даже растерялся: - А где ночевать? - Найдем. Здесь на вокзале не позволяют. Рыжиков деловой походкой направился вдоль по улице. Ваня снова опустился на ступеньки и загрустил. Солнце зашло за дома. Мимо Вани проходили люди, и никто не смотрел на него. На противоположном тротуаре шумела стайка детей, голос балованной девочки сказал громко: - А вон сидит маленький чистильщик. Ещё одна девочка загляделась на Ваню, но потом кто-то её дернул, она засмеялась и побежала к калитке. Голос взрослой женщины сказал: - Варя, твой суп простынет. Я тебе второй раз говорю. И балованная девочка запела: - Первый, первый, первый! Ваня подпер голову кулаком и посмотрел в другую сторону улицы. По ней возвращался усатый хозяин. - Сидишь? - сказал он. - А тот где? - Ушел, - ответил Ваня. - Да и тебе пора домой, никто больше чистить не будет. Только ты мне завтра резиновые набойки принеси. Ваня спросил: - А далеко отсюда лавочка? - А тебе зачем? Покупать что будешь? Папиросы, наверное? - Нет, не папиросы. А где она? - Да вот тут за углом сразу. Ваня сложил щетки и коробки, поднял ящик и отправился в лавочку.
НОЧЬ Заночевали в соломе, и оказалось, что это вовсе не далеко. Нужно по той же улице пройти два квартала, перейти через переезд, потом ещё немного пройти, а там уже начиналось поле. Может быть, и не настоящее поле, потому что впереди было ещё несколько огоньков, но здесь, за последним домом, было просторно, шуршала под ногами трава, а чуть в стороне стояла эта самая солома. Вероятно, она стояла на пригорке, потому что отсюда хорошо был виден горящий огнями город. Совсем близко, на переезде, один фонарь горел очень ярко и сильно бил в глаза. Ваня неохотно шел ночевать. Когда позади осталась последняя хата, он пожалел, что не поискал ночлега в городе. Но Рыжиков брел уверенно, заложив руки в карманы, посвистывая. - Вот здесь, - сказал он. - Нагребем соломы, тепло будет. И к городу близко. Ваня опустил ящик на землю, и не захотелось ему ложиться спать. Он начал рассматривать город. Было очень приятно смотреть на него. Впереди огни рассыпались по широкой площади, и было их очень много. Они казались то насыпанными в беспорядка, то обнаруживались в их толпе определенные линии. Выходило так, как будто они играют. Подальше начинался ряд больших домов, и во всех домах окна горели разными цветами: желтыми, зелеными, ярко-красными. - Отчего это? - спросил Ваня. - То такие, а то такие.. окна? - Чего это? - спросил Рыжиков, наклонившись к соломе на земле. - Окна отчего такие? Разные? - А это у кого какая лампа. Колпаки такие, абажуры. Это женщины любят: то красный абажур, то зеленый. - Это богатые? - И богатые, и бедные. Это из бумаги можно сделать. Бывает, абажур такой висит, а больше ничего и нет. И взять нечего. Только голову морочат... - Украсть? - спросил Ваня. - У нас не говорят "украсть", а говорят "взять". - Я завтра пойду к этому... к Первого мая. - И там можно кое-что взять. Если умно. - А зачем? - Ну и глупый ты! Совсем глупый! Как это "зачем"? - Пойти туда жить, а потом взять? - А как же? - А потом в тюрьму? - Это пускай поймают! - А Игоря поймали. - Потому что дурак. На почту лазит. Да ему всё равно ничего не будет: несовершеннолетний. Рыжиков гребнул солому из стога сена ещё раз... - У нас на станции сторож такой... так он умер, а тот, Мишкой его зовут, так он тоже в колонии Первого мая. И он писал письмо. - Первое мая, - Рыжиков разгреб солому, помял её ногами, растянулся. - Ложись лучше! Ваня замолчал и стал укладываться. На небе горели звезды. Соломенные пряди под ними казались черными, большими конструкциями.
* * *
Проснулся Ваня рано, но день уже наступил. Солнце вставало за стогом, Ваня лежал в тени, ему стало холодно. Он вскочил, подымая за собой солому, приставшую к нему, и посмотрел на город. Город сейчас был другой. Кое-где горели ненужные уже фонари, и ярко светился тот самый фонарь возле переезда. Город был сейчас интереснее и сложнее, но уже не был таким красивым. Впрочем, это не имело особенного значения. Все-таки там было много домов и крыш, а дальше стояло высокое белое здание с колоннами. Вот где настоящий город, и нужно пойти туда посмотреть. Заработать денег и пойти... нет, поехать на трамвае. И, наверное, в городе есть кинотеатр. А сегодня надо идти на "свою" улицу. Ваня вспомнил вчерашнего молодого человека, который так обрадовался, что завелся чистильщик на этой улице. Наверное, там сейчас много народу хочет почистить ботинки. Хорошо, что есть лишняя коробка черной мази. Ване захотелось хорошенько рассмотреть эту коробку. Он наклонился к ящику, но ящика не было. Ногой Ваня откинул солому. Оглянулся. Только сейчас он заметил, что и Рыжикова тоже нет. Ваня обошел стог, вернулся на прежнее место, скучно посмотрел на город, ещё раз оглянулся, прислонился к стогу, задумался. Вдруг вспомнил, полез в карман, пошарил в нем, вывернул: и десять рублей исчезли. Ваня сделал несколько шагов в сторону дороги. Но остановился. Собственно говоря, в город идти было нечего.
КОЗЛЫ
Целый месяц прошел после этих происшествий. Рано утром милиционер, человек молодой, подтянутый и добросовестный, разбудил Игоря в приемнике и сказал ему: - Трогаем, товарищ! Ты потом выспишься, в колонии, а мне до девяти нужно назад вернуться. Игорь быстро натянул на плечи свой пиджак, под которым уже имелась рубаха. Хотя это была короткая и бязевая рубаха, но Игорь умел её желтоватый воротник кокетливо разбрасывать над воротником пиджака. Дворники сухими метлами подметали улицы, но пыль ещё неохотно взлетала над тротуарами. Утро стояло над городом ясное, прозрачное, здоровое. Игорю было приятно в такое утро идти "в новую жизнь". Игорь не очень интересовался новой жизнью. Это у Полины Николаевны, в Комиссии по делам несовершеннолетних, за каждым словом: новая жизнь, новая жизнь! Игорь любил вообще жизнь, а какая там она, новая или старая, он не привык разбирать. Он никогда не задумывался ни над завтрашним днем, ни над вчерашним. Но сегодняшний день всегда привлекал его внимание, как ещё не раскрытая страница, и ему нравилось не спеша перевертывать её и любопытным глазом присматриваться к новым рассказам. Сегодня это тем более было приятно, что в течение всего минувшего месяца ему пришлось переворачивать очень однообразные страницы, и он начал даже привыкать к этому однообразию. В Комиссии по делам несовершеннолетних он и раньше бывал, и в этот раз не встретил там ничего существенно нового. Давно ему известная Полина Николаевна, женщина маленькая, остроносая, казавшаяся очень умной и доброй, с грустной вежливостью расспрашивала его о родителях, об учебе и вообще о том, как он дошел до такой жизни. Расспрашивая, она уже не заглядывала, как в прошлом году, в большой лист с заглавием: "Порядок опроса", но задавала всё те же вопросы, что и в прошлом году. Игорь отвечал ей тоже вежливо. Он понимал, что Полина Николаевна честно обслуживает таких, как он, получает за это небольшое жалованье, что ей будет приятно, хотя изредка, поговорить с приличным человеком. Игорь Чернявин любил доставлять людям радость, поэтому и с Полиной Николаевной он разговаривал в джентльменском тоне, тем более что это было вовсе не трудно. Полина Николаевна постукивала тупым концом карандаша по столу и спрашивала: - Ваш отец профессор? - Да. - В Ленинграде? - Да. - Почему вы не хотите к нему возвратиться? - Мне не нравится его характер. Он - грубый, черствый, он изменяет моей маме, я с ним жить не могу. - Вы с ним часто ссорились, крупно говорили? - Нет. Я с ним не желаю разговаривать. - Вы могли бы мать пожалеть, Игорь. - Мне очень жаль, но мать не хочет от него уйти. - Вы, Игорь, такой культурный мальчик, до каких же пор вы будете заниматься этими... приключениями? - Полина Николаевна! Иначе не выходит. Уже два раза меня силой возвращают к отцу. Я все равно жить у него не буду. - А если мы вас не отправим к отцу? - Я надеюсь, что это будет очень хорошо. - Вы бросите ваши фокусы? - Я надеюсь. - Почему вы надеетесь? - А вот вы со мной поговорили. Полина Николаевна посмотрела на него с благодарностью: - Поможет ли вам это... мои разговоры? - Я думаю, что ваши разговоры хорошо помогут. - Что мне с вами делать, Игорь? Неужели только с вами одним и говорить? И другие ведь есть! Полина Николаевна показывала карандашиком на дверь, за которой, в узком коридоре, другие мальчики ожидали своей очереди. На бледном остреньком личике Полины Николаевны, в беленьком узком кружевном воротничке, даже в ловком, юрком карандашике, которым она действовала, - во всем чувствовалось искреннее сожаление, что не может она взять Игоря за руку и повести по трудной дороге жизни. И Игорь понимал и сочувствовал: ей нужно заняться и другими сбившимися с пути объектами. Вероятно, это сочувствие довольно сильно выражалось на лице Игоря, потому что Полина Николаевна страдательно опустила глаза, и её карандашик застучал по столу несколько нервно. К ним подошел человек в белом халате. У него была беспорядочная шевелюра, начинавшаяся чрезвычайно низко, почти от самых бровей. Глазные яблоки этого человека были очень велики, они были покрыты мелкими красными жилками и почти целиком выкатывались наружу. Казалось, что этот человек в чистом белом халате везет что-то очень тяжелое и везти ему трудно. Полина Николаевна сказала устало: - Вы, Чернявин, идите в кабинет. Товарищ должен произвести некоторые исследования относительно ваших трудовых предрасположений... Игорь Чернявин раньше уже подвергался подобным исследованиям, только тогда в белом халате был какой-то другой человек. Игорь покорно поднялся со стула, и ближайший отрезок жизненного пути (он так и не разобрал, нового или ещё старого) он прошел за человеком в халате. Идти было недалеко. В небольшой комнате, обставленной белой крашеной мебелью, Игоря усадили на стул, а человек в халате сказал другому человеку в халате: - Лабиринт Партеуса! По спине у Игоря пробежали неприятные иголочки, он почти притих за белым столом и начал думать о том, что действительно надо начать более спокойную жизнь. Но когда перед его глазами на столе расположился широкий картон с какими-то клетками и ходами, Игорь оживился. Лупоглазый оперся руками на сто и сказал сухим, немного дрожащим голосом: - Вы находитесь в центре этого лабиринта, понимаете? Вам нужно из него выйти. Вот вам карандаш, покажите, как вы будете выходить. Игорь ещё раз оглянулся на этих людей, но в общем не протестовал. Он взял карандаш и с улыбкой наклонился над лабиринтом. Повел карандаш к выходу, но скоро очутился в тупике и остановился. За большим окном что-то начало сильно хлопать. Игорь посмотрел и увидел девушку на балконе. Она оонкой палочкой колотила по развешенному на веревке ковру. Игорь снова подумал, что нужно всё-таки... черт его знает. В этот момент лупоглазый вытащил картон у него из-под руки, а на место его положил другой. Это был тоже лабиринт. В одном его углу был изображен козел, вкушающий какие-то запрещённые плоды, а в другом углу - девушка с прутиком в руке. Было у неё что-то общее с той девушкой, которая работала на балконе. Игорь улыбнулся, глянул на балкон, потом сообразил: пока девушка доберется до козла, пройдет очень много времени и козел успеет полакомиться как следует. Игорь поднял лицо к человеку в халате: - Неудобное устройство! - Что неудобное? - Да вот... Зачем такие дворы? Козлу тут раздолье! - Если вы будете оглядываться, вы ничего не сделаете. Игорь сосредоточился над картоном. У козла был очень добродушный вид. Игорю не захотелось его прогонять. - А знаете что? Пускай себе пасется! - Как это так? - вскрикнул лупоглазый. - Я думаю, что вреда будет немного. Какие-то кустики. - Представьте себе, что там малинник. - Не думаю. Вы напрасно беспокоитесь. - Почему вы так разговариваете? - человек в халате с силой дернул картон. - С флейтой будем исследовать? - спросил другой. Старший ответил сухо - Нет. Он пошел к умывальнику, а потом долго вытирал каждый палец отдельно. Потом он вышел в дверь и уже из коридора пригласил: - Идемте. У столика Полины Николаевны он устало опустился на стул: - Как? - спросила Полина Николаевна. - Слабо. Очень слабо. Результаты нулевые. Рассеян, безынициативен, воображение отсутствует. - Что вы говорите? У него инициативу нужно уменьшить вдвое, а вы говорите: безынициативен! Прочтите. Она протянула довольно толстую папку. Человек в халате поднес её к самым глазам и стал быстро вертеть головой вправо и влево, бегая по строчкам. - Это ничего не значит, Полина Николаевна. Мы не знаем, инициатива это или подражание. Такие штуки, - он потряс папкой в руках, - вообще ничего не доказывают. - А я вам говорю, что вы ошибаетесь. Я вас очень прошу посмотреть ещё раз. Вы увидите, что вы ошибаетесь. Лупоглазый поднялся со стула обиженный и двинулся к дверям своей комнаты. - Хорошо! Игорь посмотрел вслед белому халату и, когда закрылась за ним дверь, спросил доверительно: - А для чего это, Полина Николаевна? Она подняла на него глаза: - Значит, нужно. - Я не понимаю, для чего. - Это исследование ваших способностей. - А для чего им мои способности? - Идите, Игорь, не спорьте. Игорь снова вошел в комнату, молча стал у стены. Пока люди в халатах перебирали какие-то папки, ящики, карты, у него в душе скопилась густая обида. Кто-то сильной рукой подчеркнул в ней одиночество, чреду последних скудных дней, брошенного на товарных путях симпатичного Ваню, отошедшие в вечность светлые дни детства, и мать, и старые обиды: вздорный, неверный, сумасбродный отец и другие люди, и жестокие и холодные. На столе стояла длинная коробка с отделениями. Старший предложил: - Садитесь. Обо всём этом вспомнил Игорь Чернявин, шагая рядом с милиционером по просторным, освещённым утром тротуарам. Это было скучное и глупое время. Полина Николаевна убеждала его начать новую жизнь, люди в халатах раскладывали перед ним разные картоны. Особенно стало скучно после того, как Игорь примирился со своей участью и научился выходить из всех лабиринтов, научился продевать веревку через дырочки флейты. Все эти занятия он сначала сопровождал насмешкой над самим собой, над козлами, над человеками в халатах, а потом он все упражнения проделывал с угрюмой технической серьезностью. От скуки, сделав небольшое усилие, он даже сумел понравиться людям в халатах и помогал им исследовать других ребят. Только записывать и высчитывать он не научился. Его наставники не посвящали никого в свои тайны и прятали их значение за непонятными словами: "тесты", "корреляция". Всё-таки в кабинете было занятнее, чем в приемнике. Игорь не любил беспризорную, шумную и ржавую толпу, дешевое её остроумие и низкую культуру. В кабинете же он говорил новичку с высокомерием жреца: - Вот, синьор, пока щука не поймает эту жалкую рыбешку, вы отсюда не выйдете! - Видите: куда мяч закатился? Доставьте его к волейбольной сетке. Перекинуть нельзя. Несите в руках. Черезх забор перелезть? Забудьте эти ваши уличные привычки. Он стоял за плечом новичка и холодным взглядом наблюдал неудачные попытки исследуемого субьекта. Субьектт разочарованно тянул: - Если так играть, никогда не выиграешь. - Вы, мистер, и не должны выиграть. Выигрываем в таком случае только мы. Досадно только было, что в сравнении с хозяевами кабинета он выигрывал до смешного мало: бесплатный бутерброд во время завтрака. По сравнению с таким заработком предприятие на почте было всё же выгоднее, оно было и гораздо проще оборудовано, чем кабинет. Сейчас Игорь с внутренним смущением вспоминал о своих легкомысленно-позорных действиях в кабинете, на которые его подвинуло дикое невезение с деньгами бабушки. Но... страницы этого прошлого были перевернуты. Сегодняшний день быстро бежал навстречу: сначала промелькнули хорошо знакомые улицы центра, потом пошли и новые места, узкая, грязная набережная, запруженная подводами базарная площадь, потом широкая, щедро накрытая небом Хорошиловка. Домики на Хорошиловке маленькие, между ними цветут сады, мимо домиков бегает трамвай, бегает хлопотливо, быстро, весело. Но вот и Хорошиловка кончилась, мостовая пошла среди молодой зелени, а трамвай побежал по шпалам, как будто это не трамвай, а поезд. И зеленые полосы, и шоссе, и трамвай – все направляются к дубовой рощице. К этой рощице пришли милиционер и Игорь. В сторону ведет просека, в просеке тоже мостовая, а через неё сетчатая с золотыми буквами вывеска:
|
