МЕЩАНСТВО

 

Вестибюль - это не просто преддверие главных помещёний колонии. В вестибюле было очень просторно, нарядно, и украшали его цветы, и украшал его часовой в парадном костюме. В вестибюле стояли мягкие диванчики, и на них хорошо было посидеть, подождать приятеля. Для этого лучше места не было, так как в вестибюле пересекались все пути колонистов. Через него шли дороги к Захарову, в совет бригадиров, в комсомольское бюро, в столовую, в клубные комнаты и театр. И раньше, чем попасть туда, каждый хоть на минуту задерживался в вестибюле, чтобы поговорить со встречным, а поговорить всегда было о чем. В таком случайном порядке однажды утром собрались в вестибюле Торский, Зырянский и Соломон Давидович. Последним пришел шофер Петро Воробьев и сказал:

- Здравствуйте.

Зырянский кивнул в ответ, но слова произнес, не имеющие никакого отношения к приветствию:

- Слушай, Петро, я с тобой уже разговаривал, а ты, кажется, наплевал на мои слова.

В этот момент вбежал в вестибюль бригадир девятой Похожай. Похожай страшный охотник до всяких веселых историй, и поэтому его заинтересовали слова Зырянского:

- Это кто наплевал на твои слова? Петька? Это интересно!

- Он наплевал, как будто я ему шутки говорил. Чего ты пристал к девочке?

Воробьев начал оправдываться.

- Да как же я пристал?

- Ты здесь шофер и знай свою машину. Рулем крути сколко хочешь, а голову девчатам крутить - это не твоя квалификация. А то я тебя скоро на солнышке развешу.

Соломон Давидович с мудростью, вполне естественной в его возрасте, попытался урезонить Зырянского:

- Послушайте, товарищи! Вы же должны понимать, что они влюблены.

- Кто влюблен? - заорал Зырянский.

- Да они: Воробьев и товарищ Ванда. А почему им не влюбиться, если у них хорошее сердце и взаимная симпатия?

- Как это "влюблены"? Как это "сердце"! Вот ещё новости! Я тоже влюблюсь, и каждому захочется! Ванде нужно школу кончать, а тут этот принц на неё глаза пялит! Эти соображения Зырянского были так убедительны, что Витя Торский вышел наконец из своего нейтралитета:

- Действительно, Петро, ты допрыгаешься до общего собрания.

Перед лицом этой угрозы Воробьев даже побледнел немного, но не сдался:

- Странные у вас, товарищи, какие-то правила: Ванда взрослый человек и комсомолка тоже. Что же, по-вашему, она не имеет права?..

Все, что говорил и мог говорить Воробьев, вызывало у Алеши Зырянского самое искреннее возмущение:

- Как это - взрослый человек! Она колонистка! Права ещё придумал!

Торский более спокойно пояснил влюбленному:

- Выходи из колонии и влюбляйся сколько хочешь. А так мы колонию взорвем в два счета.

Зырянский смотрел на Воробьева, как волк на ягненка в басне.

- Вас много найдется охотников с правами!

Соломон Давидович слушал, слушал и тоже возмутился:

- Но если бедная девушка полюбила, так это нужно понять!

Зырянский и Соломону Давидовичу обьяснил:

- Они только этого и ждут, до чего вредный народ...

- Кто это?

- Да влюбленные! Они только и ждут того, чтобы их поняли. Это вредный народ! Тут у нас завод строится, план какой трудный, с Воленко, смотрите, что получилось, а им что? Они себе целуются по закоулкам. Целуешься, Воробьев? Говори правду!

- Да честное слово...

- Целуются, им наплевать. И до чего нахальство доходит, ещё в глаза смотрят, мы их должны понимать! Жалеть! Ах, они влюбились!

Соломон Давидович рассмеялся:

- И они правы, к вашему сведению. Это же довольно трудная операция – если человек влюбится.

Воробьев грустно опустил голову. Зырянский ещё раз сказал:

- Так и знай, будете стоять на середине: ты и Ванда.

И убежал вверх по лестнице.

Похожай добродушно положил руку на плечо вюбленного:

- Ты, Петр, с ними все равно не сговоришься. Это, понимаешь, ты, не люди, а удавы. Ты лучше умыкни!

- Как это?

- А вот, как раньше делалось: умыкни! Раньше, это, значит, поведут лошадей к задним воротам, красавица, это, выйдет, а такой вот Петя, который втрескался, в охапку её и удирать.

- А дальше что? - спросил Торский.

- А дальше... мы его нагоним, морду набьем, Ванду отнимем. Это очень веселое дело!

Соломон Давидович проект Похожая выслушал с улыбкой:

- Зачем ему на лошадях умыкивать? Это совсем старая мода. У него же машина. И на чем вы его догоните? Другой же машины нету. И они вполне в состоянии прямо в загс! И покажут вам на общем собрании справку, вы ещё салютовать будете как миленькие. В это время прибыли в вестибюль новые персонажи, и Соломон Давидович произнес более прозаические слова:

- Однако глупости побоку. Едем, товарищ Воробьев, а то плакали наши наряды.

Продолжение этого разговора произошло через неделю. Был выходной день. Вся колония культпоходом ходила на «Гибель эскадры». Возвратились к позднему обеду, часов в пять вечера. Колонистам очень понравилась пьеса, а кроме того, вообще было приятно промаршировать через город со знаменем, с оркестром, в белых костюмах. И Захаров возвратился повеселевшим, и Надежда Васильевна смеялась и шутила, как девочка, - в общем, вышел прекрасный выходной день. Когда разошелся строй, все колонисты побежали по спальням переодеваться, умываться, готовиться к обеду. А в вестибюле скучал одинокий дневальный Новак Кирилл, который очень любил театр и которому из-за дневальства пришлось остаться без культпохода. В этот самый момент в открытые двери заглянул Петр Воробьев, испугался строгого вида дневального и грустно отвернулся к цветникам. Только через две минуты из вестибюля вылетел, уже в трусиках, Ваня Гальченко.

- Ваня, голубчик, иди сюда, - позвал Воробьев.

Ваня остановился:

- А тебе чего? Наверное, Ванду позвать?

- Ванюша, дорогой, позови Ванду!

- А покатаешь?

- Ну а как же, Ваня!

- Есть, позвать Ванду!

- Да чего ты кричишь?

- Товарищ Воробьев, все равно все знают. Я позову, позову, не бойся!

Ваня полетел вверх по лестнице, а Петр Воробьев остался рассматривать цветники. Ванда выбежала в белом платье, румяная, красивая, все как полагается. Воробьев зашептал трагическим голосом:

- Ванда, знаешь что?

Оказалось, впрочем, что несмотря на свою красоту, Ванда тоже страдает:

- У меня в голове такое делается! Ничего не знаю! Уже все хлопцы догадываются. Прямо не знаю, куда и прятаться.

Воробьев сложил руки вместе и приложил их к груди:

- Ванда, едем сейчас ко мне!

- Как это так?

- Прямо ко мне домой!

- Да что ты, Петр!

- Внда! А завтра в загс, запишемся, и все будет хорошо!

- А здесь как же? А завод?

- Ванда. Разве ж Захаров тебя бросит или что? Едем!

- Ой! А ребята как?

- Да... черт... никак! Просто едем! Честное слово, хорошо. Мне ребята и посоветовали.

- Ну!

- Это... честное слово.

- Да они же прибегут за мной!

- Куда там они прибегут! Они даже не знают, где я живу. Едем!

- Вот... как же это? А я в белом платье!

- Ванда. Самый раз. На свадьбу всегда в белом полагается. И мать будет рада, она уже все знает...

Ванда приложила к горячей щеке дрожащие пальцы:

- А знаешь, Петя, верно! Ой, какой ты у меня молодец!

- Чудачка! Ведь шофер первой категории!

- А увидят?

- Вандочка! Ты же понимаешь, на машине, кто там увидит?

- Сейчас ехать?

- Сейчас!

- Ой!

- Ну, скорей, вон машина стоит, садись и...

- Подожди минуточку, я возьму белье и там ещё что...

- Так я буду ожидать. А ты им записочку оставь. Все-таки знаешь...

ребята хорошие.

- Записочку!

- Ну да. Они, как там ни говори, а смотри, какую красавицу сделали. Напиши так, знаешь: до скорого свидания и не забывайте.

- Напишу.

Ванда убежала в здание, а Воробьев остался в цветнике, и его томление распределилось теперь между несколькими пунктами: между Вандой, которую нужно ожидать, между полуторкой, которая сама ожидала их, и между Зырянским, которого ожидать не следовало, но который всегда мог появиться в самую ответственную минуту.

В это время очень близко, в вестибюле, молодой инженер Иван Семенович Комаров находился также в положении ожидающего. Во всяком случае Зырянский, выглянувший из столовой задал такой вопрос:

- Вы кого-нибудь здесь ожидаете? Или позвать можно?

Инженер Комаров ответил в том смысле, что он никого не ожидает и звать никого не нужно, но в словах Зырянского он почувствовал совершенно излишнюю откровенность и грустно отвернулся к открытым дерям. В двери было видно, как шофер Воробьев наслаждается цветником, но инженер Комаров не обратил на него внимания. Зато Алёша Зырянский увидел и шофера Воробьева, и лицо Ванды, вдруг мелькнувшее на верхней площадке лестницы и немедленно исчезнувшее. И Алёша Зырянский сказал возмущенным голосом:

- О! Влюбленные уже забегали! Никакого спасения!

Инженер Комаров густо покраснел и все-таки нашел в себе силы обратиться к Зырянскому с холодным вопросом:

- Товарищ колонист! Я вас не понимаю!

Занятый своми наблюдениями, Зырянский ответил с некоторой досадой:

- Влюбленные! Что ж тут непонятного!

Комаров почувствовал незначительный озноб от простоты Алешиного обьяснения, но Алёша и дальше обьяснил:

- Если им волю дать, этим влюбленным, жить нельзя будет. Их обязательно ловить нужно.

Трудно предсказать, чем мог окончиться этот разговор, если бы не вошла в вестибюль Надежда Васильевна. Она тоже разрумянилась в походе и тоже была в белом платье, все как полагается.

- Алёша все влюбленных преследует. Если вы влюбитесь, Иван Семенович, старайтесь Алеше на глаза не попадаться. Заест.

Зырянский смущенно улыбнулся и сказал, уходя в столовую:

- Влюбляйтесь, не бойтсь.

- Я вас ожидаю, - сказал Комаров.

Надежда Васильевна села на диванчик и подняла к инженеру лукавое лицо.

- А для чего я вам нужна? Насчет инструментальной стали?

- Как?

- А может, вам нужно знать мое мнение об установке диаметрально-фрезерного "Рейнеке-Лис"?

- Вы все шутите, - произнес инженер, очевидно, намекая на то, что есть на свете и серьезные вещи.

- Я не шучу. но я имею разрешение говорить с молодыми инженерами только о воробьях и соловьях.

- От кого разрешение?

- От вашего Вия.

- От вия? Кто это, позвольте...

- Это у Гоголя, Иван Семенович, в одной производсвенной повести говорят: "Приведите Вия!" - это значит: пригласите самого высокого специалиста. У вас тоже есть такой Вий.

- Ах, Воргунов!

- Так вот... Вий распорядился, чтобы с молодыми инженерами я говорила только о разных птичках.

- Распорядился? Не может быть!

- Как "не может быть"? Это потому, что молодые инженеры оказались скоропортящимися. Ужасное качество: вас можно перевозить только скорыми поездами вместе с другми скоропортящимися предметами: молоком, сметаной.

Кирилл Новак с большим любопытством слушал этот разговор. Больше всего ему понравилось, что Воргунов похож на Вия. Кирилл Новак недавно прочитал повесть о Вие, и теперь стало ясным, что Воргунов действительно похож на Вия. Кирилл Новак с увлечением представил себе, как он расскажет о таком открытии четвертой бригаде, но в этот момент произошли события, способные дать ещё более богатый материал для сообщения четвертой бригаде. Сверху быстро сбежала Ванда с порядочным узелком в руках и, еле-еле выговаривая слова, обратилась к Надежде Васильевне:

- Надежда Васильевна, миленькая, передайте эту записочку с Торскому.

- А ты куда это с узелком?

- Ой, Надежда Васильевна, уезжаю!

- Куда?

- Уезжаю! Совсем! Говорить даже стыдно: к Пете уезжаю!

Ванда чмокнула Надежду Васильевну и выбежала известибюля. Только теперь Кирилл Новак понял, какое событие разыгралось перед его глазами, и заорал благим матом в столовую:

- Алёша! Алёша! Ванда...

Зырянский вырвался из столовой, но было уже поздно. Он видел, как тронулась в путь полуторка, и мог только сказать:

- Ах ты... уехала, честное слово, уехала! Она с узелком была? Да?

- С узелком. Да вот записка к Торскому.

- Записка? Все, как в настоящем романе! Вот мещане! Ах ты, черт!

"Торский, я люблю Петю и уезжаю к нему и выхожу замуж. Спасибо колонистам за все. До скорого свидания".