СПАСИБО ЗА ЖИЗНЬ!
Гораздо приятнее окончилось дело с Вандой. Конечно, её бегство из колонии было тяжелым ударом и оставленная Вандой записка помогала мало. Хуже всего, что нашлись философы, которые стали говорить: И чего там перепугались? Ну влюбились, поженились, что ж такого? Зырянский таким отвечал с пеной у рта: - Ничего такого? Давайте все переженимся! Давайте! - Чудак, так влюбиться же нужно. Ты влюбись раньше! - Ого! Влюбиться! Думаешь, это трудно? Вот увидите, через три месяца все повлюбляются! Вот увидите. Похожай успокаивал Зырянского: - И зачем ты, Алёша, такое несоответствующее значение придаешь? Не всякий же имеет полуторку. Без полуторки все равно не выйдет. И Соломон Давидович успокаивал: - Вы, товарищ Зырянский, не понимаете жизни: любовь - это же не по карточкам! Вы думаете, так легко вклюбиться? Вы думаете, пошел себе и влюбился? А квартира где? А жалованье где? А мебель? Это же только идиоты могут влюбляться без мебели. И, насколько я понимаю, у колонистов ещё не скоро будет сносная мебель. - Да, вы вот так говорите, а потом возьмете и умыкнете колонистку! - Товарищ Зырянский! Для чего я буду её увозить, если своих четыре дочки, не знаешь, как замуж выдать. Зырянскому не везло или Ванде, но пришла она в колонию в выходной день, а дежурным бригадиром был в этот день... Зырянский. Колонисты жили уже в спальнях. Ванда вошла в вестибюль в послеобеденный час, когда все либо в спальнях сидят, либо в парке прячутся. На дневальстве стоял Вася Клюшнев, похожий, как известно, на Дантеса. Ванда оглянулась и сказала несмело: - Здравствуй, Вася! Клюшнев обрадовался: - О Ванда, здравствуй! - Пришла проведать. К девочкам некого послать? - Да ты иди прямо в спальню. Там все. - А кто дежурный сегодня? - Зырянский. Ванда повалилась на диванчик, даже побледнела: - Ой, как не повезло! - Да ты не бойся, иди, что он тебе сделает? Но в этот момент Зырянский вышел из столовой вместе с Бегунком: - А! Вы чего пожаловали? - Нужно мне, - с трудом ответила Ванда. - Скажите, пожалуйста, "нужно". Убежала из колонии, значит, никаких "нужно"! Из столовой выбежали две девочки и запищали в восторге. Потом на этот писк выбежали ещё две и тоже запищали, вырвалась оттуда же Оксана и, конечно, с обьятиями: - Ванда! Ой! Вандочка, миленькая! Зырянский пришел в себя и крикнул: - Я вас всех арестую! Она убежала из колонии! Оксана удивленно посмотрела на Зырянского: - Убежала! Что ты выдумываешь. Не убежала, а замуж вышла! Володя Бегунок смотрел и тоже бросился к Ванде на шею: - Вандочка! Ах, милая, ах, какая радость! Она замуж вышла! - Убирайся вон, чертенок! - закричали на Володю девушки. Зырянский все-таки был в повязке. - Колонистски, к порядку. Это был привычный призыв дежурного бригадира, и девочки смущенно смолкли. - Нечего ей здесь околачиваться! Я её не пущу никуда. Раз убежала из колонии, кончено! И из-за чего? Из-за романа! Ванда наконец тоже подняла голос: - Как это убежала? Что я, беспрзорная, что ли? Я целый год в колонии! - Год в колонии. Тем хуже, что ушла, как... по-свински, одним словом! Для тебя донжуаны лучше колонистов? - Какие донжуаны? - Петька твой - донжуан! И Володя Бегунок пропел со своей стороны: - Дон Кихот Ламанчакский. - Какой он донжуан? Мы с ним в загсе записались! - В загс тебе не стыдно было пойти, а в совет бригадиров стыдно. Убежала и целый месяц носа не показывала! Товарищ Клюшнев! Я не разрешаю пропускать её в спальни. Клюшнев приставил винтовку к ноге: - Есть, не пропускать в спальни! Зырянский гневно повернулся и ушел в столовую. Бегунок побежал в кабинет. - Вот ирод! - сказала Оксана. - Что же теперь делать? Вася, ты не пропустишь? Вася грустно улыбнулся: - Что вы? Приказание дежурного не только для меня, а и для вас обязательно. Но в этот момент в коридор вышел Захаров, девочки бросились к нему: - Алексей Степанович! Вот пришла Ванда, а Зырянский не пропускает её в спальни! Захаров обрадовался Ванде не меньше девочек. Он поцеловался с нею, пригладил ей прическу: - Как это можно? Такой дорогой гость! Алёша! Зырянский стал в дверях столовой. - Алёша! Как же тебе не стыдно! - Наш старый обычай - беглецов в колонию не впускать! - Какие там беглецы! Пропусти. Зырянский нахмурил брови, принял официальный вид: - Есть, товарищ заведующий! Товарищ Клюшнев, пропусти её по приказанию заведующего колонией! Захаров засмеялся, повертел головой, обнял Ванду за плечи, шутя, галантным жестом показал девочкам дорогу, и все они отправились в кабинет. Сидели они там долго, и Володя Бегунок потом рассказывал в четвертой бригаде: - Там одни девчата, понимаете, собрались, так они все по-своему, все по-своему. И Алексей Степанович ничего такого... не ругал, а только все спрашивал, какая квартира, да какая там старуха, да какой Петька. А Ванда все одно и тоже отвечает: ах, какой замечательный Петя, и какая замечательная старуха, и какая замечательная квартира! А потом, понимаете, прямо подошла так... к Алексею Степановичу и давать обнимать... за шею, все обнимает и обнимает и ревет. Потеха! Все замечательное, все замечательное, а на весь кабинет плачет. И она плачет, и другие девочки слезы вытирают, потеха... - А дальше? - А дальше Алексей Степанович говорит: Вололодька, убирайся отсюда, до чего ты распустился! Я и ушел. - А за что? - Я... честное слово, я так, просто смотрел...больше ничего. - А чего ж она плакала?! - А разве их разберешь? Она все благодарила, благодарила. А потом так стала посередине кабинета и как скажет: "За жизнь! Спасибо за жизнь!" Филька посмотрел серьезными своими глазищами и сказал: - Это она правильно: спасибо Алексею есть за что, это правильно. А только вот непонятно: почему сейчас же реветь? Если "спасибо", так при чем тут слезы? Он, наверное, выговаривал ей за что-нибудь? - Нет, ни чуточки не выговаривал. Он так... знаете... совсем такой добрый был, ничуть не сердитый. Вечером был совет бригадиров. На совет пришел и Петя Воробьев, и много пацанов сбежалось из четвертой бригады, и удивило всех присутствие Воргунова. Он сел на диване рядом с колонистами и слушал внимательно. Торский дал слово Ванде; Ванда осмотрела всех особенно взволнованным взглядом, слезы дрожали у неё в голосе, когда она говорила: - Дорогие колонисты! Я у вас только год пожила, а я вам по правде скажу: нет у меня другой жизни, только этот год и есть. И я всю жизнь буду вас вспоминать и все буду вам спасибо говорить и Советской власти, аж пока не помру. И вы простите мне, что я полюбила Петю, а вам ничего не сказала, я боялась, и стыдно было. Вы простите, Петю простите, он же тоже, как колонист все равно. И выпустите меня, как колонистку, с честью, и работать чтоб можно было мне на новом заводе, хоть токарем, а может, и ещё чем. И Петр Воробьев сказал, несмело, правда, и все краснел и поглядывал на Зырянского: - Я вот... не оратор. Тут не в словах дело, а в человеке. Вы не думайте, я все понимаю и не обижаюсь. Это, конечно, хорошо, что у вас строго, я понимюа, оттого и Ванда... такая хорошая... - Понравилась? - спросил Зырянский. - А как же! Я люблю Ванду, прямо здесь говорю, и вы не беспокойтесь, я на всю жизнь люблю... - Как хорошо, - прошептала Оксана, наклонившись к уху Лиды Таликовой. Лида сочувственно кивнула головой. Зырянский все-таки попросил слова: - Ванда и Петро поступили нехорошо. Может, там они и действительно на всю жизнь, а только кто их знает? А другим, может, на короткое время захочется, а откуда мы знаем? Так тоже нельзя допускать. Дисциплина где будет, если всем таким влюбленным волю дать? Должны были в совет бригадиров заявить, а мы посмотрели бы, комиссию выбрали бы, проверить, как и что. А то взяли, сели в грузовик и поехали. Это верно, что так у древних делали. Я предлагаю за то, что вышла замуж без... И вот тут Воргунов сказал свое слово к колонистам: - Без благословения родителей. Не только Зырянский, все колонисты опешили от этого неожиданного нападения, все повернули лица к Воргунову, а он сидел между ними массивный, и как будто недовольный и смотрел прямо на Зырянского: - Я говорю: без благословения того... совета бригадиров. Но это все равно. За такое дела родители раньше проклинали. Зырянский обрадовался человеческому голосу Воргунова. - Проклинать не будем, а под арест посадить Ванду и Петра... часов на десять следует. Филька крикнул откуда-то из дальнего угла: - Правильно! Воргунов нашел Фильку взглядом, перегнулся в его сторону всей тяжелой своей фигурой: - Это ты говоришь "правильно", а откуда ты знаешь? - Так и так видно! - А мне вот не видно. - Мало ли чего, - сказал Филька возможно более низким голосом, - вы ещё недавно в колонии. И вот тут увидели колонисты, что Воргунов умеет смеяться, да ещё как! У него и живот смеется, и плечи, а рот от открывает широко и смеетсябасом. А потом он спросил Фильку, но уже строгим голосом: - Ты думаешь, и я сделаюсь таким кровожадным зверем, как Зырянский? - А как же? Если у нас поживете... А только, может, вы убежите раньше. Воргунов опять хохотал, ему нравился Филька. Колонисты торжествовали по другому поводу: просто было приятно, что наконец этот отчужденный главный инженер заговорил и даже засмеялся. Совет бригадиров окончился весело. Правда, Зырянский не снял своего предложения, но за него поднялось только две руки, да и то одна рука была Филькина, который не имел права голоса, потому что не был ещё бригадиром. Совет бригадиров постановил выпустить Ванду с честью, дать приданое, выбрать комиссию, оставить на работе токарем, а в следующий выходной день всем советом пойти к Воробьеву и посмотреть, как он живет, может, чем-нибудь и помочь придется. Ванда уходила из совета счастливая, даже о своем Пете забыла, так тесно окружили её девочки. А вечером Ванда зашла проститься с четвертой бригадой. Зырянский встретил её приветливо, усадил на стул, спросил: - Ты на меня не сердишься? - Ой, милые мои мальчики, мне с вами так трудно расставаться, что и сердиться некогда. Живите хорошо, не забывайте про меня. И спасибо вам, что были товарищами, спасибо. Володя бегунок внимательно и серьезно слушал Ванду, но успел посмотреть и на Фильку. У Фильки в глазу что-то блеснуло подозрительно, и Володя воспрянул каверзным своим духом. Но Филька нахмурил брови и сказал довольно важно, самым обыкновенным, ничуть не растроганным голосом. - Мы... что ж... мы и будем хорошими товарищами. Это ты не беспокойся, Ванда. А только ты напрасно слезы... чего ж тут плакать? Ванда вытерла глаза, улыбнулась и набросилась на Ваню Гальченко. Она поцеловала его при всех, и Ваня испуганно смотрел на неё, а потом только опомнился: - Да что ж ты меня одного целуешь? Ты тогда и со всеми попрощайся. И после этого вся четвертая бригада загалдела и полезла целоваться. Пожимали Ванде руки и говорили: - Ты к нам приходи... в гости... В четвертую бригаду... приходи. И Ванда перестала проливать слезы, а смеялась и обещалась приходить. Может, потом и плакала где-нибудь но четвертая бригада того не видела. А в самой четвертой бригаде все попрощались с Вандой весело, и ни один колонист и не подумал плакать.
|