Статья № 2
«Поэзия и философия» Шпет Г.Г. Искусство как вид знания. Избранные труды по философии культуры / Отв. Редактор-составитель Т.Г. Щедрина. – М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2007. – 712 с. (Серия «Российские Пропилеи»). С. 182-184. Искусство не есть жизнь, и философия не есть жизнь. Никакого логического вывода из этих отрицаний сделать нельзя. Но если всмотреться в смысл этих отрицаний, то их положительное значение раскрывается скоро. Жизнь есть только материал и искусства и философии, следовательно, жизнь есть только отвлеченность. Философия же – последняя, конечная в задании и бесконечная в реальном осуществлении, конкретность; искусство – именно потому, что оно искусство, а не ужé-бытие, творчество, а не созданность – есть предпоследняя, но все же сквозная конкретность. Философия может быть предпоследнею конкретностью, и тогда она – искусство, а искусство, проницающее последнюю конкретность, есть уже философия. Так, искусство как философия есть философия как искусство – и следовательно, пролом в стене между искусством и философией. Философия есть искусство, и искусство есть философия – две истины, вовсе не получающиеся путем взаимного формального обращения. Оба утверждения реально независимы и самобытны. Философия есть искусство как высшее мастерство мысли, творчество красоты в мысли – величайшее творение; ображение безóбразного, украшение безобрáзного, творение красоты из небытия красоты. Философия есть искусство, т.е. она начинает существовать «без пользы», без задания, «чисто», - в крайнем случае, разве лишь в украшающем «применении». Теперь искусства – органы философии. Тут особенно ясно видно бессмыслие синтеза искусств: что такое «синтез» рук, ног и головы? – кровавая каша из мышц, нервов, костей. Но что такое живопись в поэзии, поэзия в музыке и т.п.? – То же, что ходит на руках, обнимать ногами, целовать теменем… Цирковой фокус, если говорят всерьез. В действительности – лишь метафора. Столько же общего между музыкальностью поэзии, изобразительностью и осмысленностью музыки, поэтичностью картины – сколько его вообще между произвольно подобранными омонимами, между часом грозным и часом пополудни, между талантом, зарытым в землю, и талантом гробокопателя, между гробокопателем и клауном. Смешным делом занимается модерн-поэтика, перенося в поэзию музыкальные аналогии. Только при готтентотском дворе можно было бы исполнять музыкальную пьесу, написанную по правилам Буало, Батте и Брюсова. Поэзия как «синтез» музыки и смысла, есть синтез паутины и меда. Как может смысл делать музыку? Смысл не делает музыки – музыка убивает смысл – тон калечит поэзию. ― Поэзия исключает музыку, музыка – поэзию. – Почему? – Потому что их хотят соединить! Искусства – органы философии; философия нуждается не только в голове, также и в руках, глазах и в ухе, чтобы осязать, видеть, слышать. Пора перестать ходить на голове и аплодировать (футуризму) ушами! Когда музыкальная внешность – вся музыка непосредственно только внешность – убивает смысл в поэзии, хватаются за живопись, за «образ». Образ не на полотне – только «образ», метафора; поэтические образы – фигуры, тропы, внутренние формы. Психологи сделали поэтике плохой дар, истолковав внутреннюю форму как образ – зрительный по преимуществу. Утверждение, что внутренняя форма живописный образ, есть ложь. Зрительный образ мешает поэтическому восприятию. Принимать зрительный образ за поэтический – то же, что считать всякое созерцание, всякую интуицию зрительною. Напрягаться к зрительному образу «памятника нерукотворного» или «огненного глагола», любого «образа», любого символа – где формы не зрительны, а фиктивны – значит, напрягаться к непониманию и к не-восприятию поэтического слова. Бывает и есть, конечно, и музыкальная внутренняя форма; без музыки не было бы. Но это не оправдывает сведéния поэзии к музыкальности. Доказательство – история. Каждая поэзия имеет своих «музыкантов», сама она, каждая, своих и назовет, когда требуются примеры. Но поэтов поэзия знает и не только «своих», а просто всех для всех. Нужны поэты в поэзии, и как не нужны в поэзии музыканты, так не нужны и живописцы. Живописная поэзия родилась на заборе, там и место ей. Внутренняя форма, «образ», созерцание, интуиция бывают также умными. Тут начинается искусство как философия, перевал последней конкретности, тут кончается вместе псевдофилософия и псевдоискусство, кончаются, для имеющих глаза и уши, до-прометеевские сумерки, когда – οϊ πρώτα μέν βλέποντεζ έβλεπον μάτην, // κλύοντεζ ούκ ήκουον – имели глаза, и попусту смотрели, напрягали слух, а не слышали. Статья (фрагмент) № 3 «Проблема синтеза искусств» Ванслов В.В. Эстетика романтизма. – М., Искусство, 1966. – 404 с. С. 281-310. <…> В борьбе против схематизма и абстрактности классицизма романтики выдвигали принцип художественной конкретности и индивидуализации, без чего, по их мнению, непостижима правдивость и сила воздействия искусства. Вместе с тем они стремились к уничтожению перегородок между видами и жанрами искусства и пытались соединять в одном произведении различные их особенности. Таким путем, в частности, они надеялись добиться максимальной живости и естественности художественного впечатления. <…> влияние музыки на литературу выражается, во-первых, в общих тенденциях лиризации последней. Никогда в такой мере, как у романтиков, литература не была излиянием души художника, не проникала в столь сокровенные уголки человеческого сердца, не становилась в такой степени своеобразным дневником, исповедью писателя. <…> Оплодотворяющее воздействие музыки на литературу сказывалось, во-первых, в насыщении поэзии музыкальностью ритмов и интонаций. <…> Гейне писал, что поэтическим «чувствам соответствует рифма, музыкальное значение которой особенно важно. Необычайные, яркие рифмы как бы содействуют более богатой инструментовке, которая призвана выделять то или другое чувство в убаюкивающем напеве, подобно тому как нежные тона лесного рога внезапно прерываются трубными звуками». Здесь характерно не только указание на музыкальное значение рифмы, но и сравнение звуковой стороны стиха с музыкальной инструментовкой. <…> Наконец, в-третьих, влияние музыки на литературу в особых случаях выражается в своеобразной трансформации одного искусства в другое. Литература как бы вбирает в себя музыку. <…> Сближение литературы с живописью сказывается в яркой картинности описаний, свойственной романтикам в большей мере, чем писателям предыдущих эпох. В структуре литературного образа повышается роль наглядности, значение зрительных представлений. <…> Музыка начинает тяготеть к сюжетности, с одной стороны, картинности – с другой. <…> Широко проникают в музыку, например, байроновские образы. Они воплощены в симфонии Берлиоза «Гарольд в Италии», в музыке Шумана к «Манфреду» и симфонических поэмах Листа «Тассо» и «Мазепа» - сочинениях, созданных по мотивам одноименных произведений английского поэта. По популярности у композиторов-романтиков с сочинениями Байрона может сравниться лишь «Фауст» Гёте. <…> Музыка сближается, далее, не только с литературой, но и с живописью. <…> Композиторами находятся совершенно новые гармонические и оркестровые средства для музыкальной передачи пейзажа и тончайших оттенков его живописного колорита. В «Фантастической симфонии» Берлиоза, в «Лесных сценах» Шумана, в «Годах странствий» Листа, в «Кольце Нибелунга» Вагнера и во многих других произведениях природа передана с небывалой до того изобразительной конкретностью и точностью. <…> С проблемой синтеза искусств было связано крупнейшее явление романтизма – оперная реформа Вагнера, получившая в его эстетических трудах широкое теоретическое обоснование. <…> «Искусство, в котором танец стремится познать, найти, претворить себя, есть музыка, получающая один из главных своих элементов – ритм – именно от танцевального искусства. «Музыкальное искусство разделяет и соединяет два противоположных полюса человеческого искусства – танцевальное и поэтическое искусство». <…> «поэтическое искусство не может создать истинное произведение искусства (которое может быть лишь непосредственно, чувственно представленным)…мысль сама по себе – бесформенна и лишь становится доступной художественному восприятию, когда обратно совершит тот путь, каким произведена на свет»… «ибо настоящее художественное произведение рождается лишь при переходе из области воображения в действительность, то есть в чувственное». <…> При этом в понимании человеческой чувственности, то есть непосредственного отношения человека к миру, восприятия его органами чувств, Вагнер целиком исходил из философии Фейербаха. <…> «Когда человек и в жизни станет поклоняться красоте, когда он даст прекрасное развитие своему телу и сам возрадуется этой красоте, тогда предметом искусства, несомненно, должен стать [ сам ] совершенный, теплый, живой человек…».
|
