Государство и личность

<…> Личность человека в политике есть основная реальность. Политика часто не думает о личности, погруженная в судьбы коллективности, но эта точка зрения близорука, не замечающая сущности за формой.

Тут политике можно сказать: какая тебе польза, если приобретешь весь мир, а душу утратишь? Все коллективности, общество, государство - все это имеет смысл только как среда развития и жизни личности. Все коллективности всегда таковы, какими их может создать личность, и если мы ослабляем ее силу и способность творчества, мы губим все коллективности, и все на вид стройнейшие и глубочайшие обдуманные формы отношений государственных будут фактически гнилы и ничтожны. Даже с точки зрения политика, которому дорого только великое государство, его гением устраиваемое, нет пользы, если он для приобретения мира погубит личность. Не создаст он без нее ничего великого и, устранив накопленные до него запасы силы и творчества личности, быстро приведете государство к ничтожеству и распадению.

Таким образом, вопрос о личности прямо входит в политику. Устраивая общественные и государственные учреждения, рассматривая условия их совершенства, политика никогда не должна забывать при этом вопроса: как они сообразуются с личностью и как на ней отражаются их действия? Если окажется, что, создавая огромную коллективную силу, эти учреждения подрывают силу личности, это их осуждает, служит указанием, что их кажущееся совершенство есть иллюзия.

Однако политика часто относится к этому важнейшему вопросу с полным невниманием и даже иногда с некоторой враждебностью. Если в общей сложности во всех государствах делаются кое-какие, так сказать, "уступки" в пользу личности, то часто это делается как бы невольно, вследствие протеста личности и ее противодействия государственным планам, ее задушающим. Отсюда между личностью и государством возникает борьба, в которой для блага самого государства приходится иногда желать ему как можно больше поражений, так как всякая победа личности над удушающим ее строем служит к развитию и совершенству этого последнего.

Это - борьба за индивидуальность *, одно из величайших и наименее обследованных явлений социологии. Общество необходимо для личности как среда кооперации, но при этом неизбежно является давление средних рамок существования, которые именно потому, что они "средние", подавляют индивидуальность, т. е. самую суть личности. Таким образом, борьба личности и коллективности неизбежна, но горе коллективности, если она успевает при этом совсем подчинить себе личность: это начало смерти коллективности. <…>

В государственной политике пренебрежение или враждебность к "личности", "индивидуальности" проявляется очень легко, потому что основные законы творчества государства и личности противоположны. Государство действует принудительно и общими мерами. Личность творит только свободно и индивидуально. Эта противоположность принципов существования и творчества естественно может приводить к столкновениям, если только они не устраняются действием политической сознательности, которая должна внушить политике, что государство, для собственной выгоды, обязано беречь личность и сообразоваться в отношении ее не со своими, а и с ее внутренними законами. Дело в том, что личность требует именно самостоятельности, независимости, свободы, иначе она не может развивать творческой силы. Это - антитеза государственному творчеству. Но политическая сознательность должна понудить государство признать свободу, которая появляется в обществе только из-за личности, и только в тех отношениях, где необходима деятельность личности.

<…> Мы видим отсюда, что в личности и через личность психология связывается с государственностью, и внутренние психологические силы связываются с государственными учреждениями. Все, что называется в политике правом и свободой - свобода и права гражданские и политические - все это вытекает из психологического факта самостоятельности личности, ее прирожденной свободы. Чем выше развита эта психологическая сила личности, тем могущественнее отражается это на свободе гражданской и политической. И наоборот - отношение к личности есть критерий государственной способности к совершенству.

Из различных форм власти выше та, которая с наибольшим вниманием относится к личности, испытывает наибольшее ее влияние, дает ей наибольший простор творчества. Способность государства к великому развитию в основе своей зависит от его отношения к личности, к допущению ее свободного творчества, особенно в сфере социальной, на которой держится государство. Поэтому мы и видим такие исторические примеры, что государство с очень сравнительно высоко и тонко развитыми управительными учреждениями, как Византия, оказалось гораздо менее жизнеспособным, чем очень грубые, полуварварские государства германские, которые имели только то преимущество, что давали свободу личному творчеству и создаваемому этим социальному строю.

В этом отношении должно, однако, различать очень важные оттенки условий.

В самой личности может проявляться высокий психологический тип, то есть личность данного племени по самым своим психологическим свойствам может быть очень сильна, способна развивать большую силу самостоятельности, хотя бы при этом была и неразвита, не сознавала своих сил и не умела еще их реализовывать. Может случиться наоборот, что личность данной национальности по природным силам довольно хила, но уже развита, т. е. реализовала всю сложность своих способностей бытия и действия. Государственность, развивающаяся на почве первого психологического типа, конечно, имеет данные на более великую жизнь, чем государство, имеющее почвой слабый психологический тип личности. Высшей же степени благоприятных условий государство достигает, когда имеет личность не только природно-сильную, но и развитую. Все это должно принимать во внимание как в наших исторических оценках государственности, так и в деле политического искусства.

То государство, которое умеет дать личности, как явлению психологическому, как "человеку", возможность увеличивать свою силу, укреплять и развивать ее, имеет перед собой великое будущее. Можно даже сказать, что если государство по самым несовершенствам своих органов оказывается по крайней мере хоть неспособным, вопреки желанию, задушить личность - человека, то и оно имеет большую будущность, нежели то, которое успешно развило на свою погибель средства задушать и ослаблять личность.

В отношениях государства к личности должно также различать два момента.

Основой является отношение к личности, как к "психологическому явленно", как к человеческому существу, разумному, этическому, чувствующему, желающему. Степень уважения к личности, как такому самобытному психологическому существу, сознание "естественного права" этого существа могут быть различны, хотя всегда до некоторой степени существуют. Орган государства, в котором проявляется это отношение, есть сама Верховная власть, ибо власти управительные имеют отношение лишь к гражданину, или если человеку, то не самому по себе, а уже поставленному под охрану государства. Только Верховная власть определяет эту охрану или терпимость государства в отношении самого "человека" независимо от его отношения к государству.

В способности оценить "личность человека", ее самобытность, ее естественное право, проявляется степень чуткости Верховной власти, ее способности к гуманитарному, культурному творчеству. От степени этой же способности зависит и способность данной Верховной власти к государственной жизнедеятельности вообще.

Но человеческая личность, кроме своего чисто человеческого существования, входит еще в государство, как член его, гражданин и подданный. Отсюда рождается та или иная система гражданской свободы и права, то или иное отношение государства к гражданской свободе и праву, то или иное их понимание и установка. Это есть дело развитости и искусства государственной мысли. Это есть область действия законодателя и политика.

Понятно, что природная чуткость власти к естественному праву может сопровождаться неразвитостью политического государственного сознания и, наоборот, при средней природной чуткости, может быть значительной развитость законодательной мысли и политического искусства. Наибольшая высота государственной деятельности получается, конечно, в том случае, если оба эти необходимые условия (т. е. чуткость Верховной власти и развитость ее мысли) соединяются. Но при исторических оценках наших необходимо помнить возможность несовпадения этих условий, чтобы не приписывать форме государственной власти того, что создано ее практической опытностью, и наоборот.

 

О правах "человека";

Необходимость известных прав "личности", даже не как гражданина, а как человека, составляет аксиому для сколько-нибудь развитого юридического сознания. Государственное законодательство признает за личностью некоторые юридические же обязанности. И конечно с точки зрения "управителъной" государственной власти, человек имеет только те права и те обязанности, которые дарованы и возложены на него законом. Но с точки зрения Верховной власти, устанавливающей закон, требуется иметь более глубокий критерий человеческих прав и обязанностей, так как без него нельзя иметь никаких оснований для установки юридического права.

Должен же в самом деле чем-нибудь руководиться сам законодатель, давая или не давая личности права или определяя какие-либо действия, как ее обязанность?

С этой точки зрения необходимо ясно сознавать, что права и обязанности личности вытекают в первичном источнике из естественного права, прирожденного, связанного с самой природой личности, общества и государства. Этот, по-видимому, отвлеченный "философский" вопрос настолько реален, что в истории то или иное его понимание порождало законодательства самых различных характеров, и производили целые революции, изменявшие формы правления. Человеческое законодательство только тогда разумно, полезно и прочно, когда оно сообразовано с действительными природными силами и отношениями в социально-политическом мире явлений. Неправильное понимание природных прав и обязанностей личности отражается фальшью законодательных полномочий или требований, а таким образом извращает практическую политику и общественную жизнь.

Как уже выше замечено, теория "общественного договора", по существу совершенно верно проникла в основу соотношений личности и общества. Этот "общественный договор" должно понимать не в смысле акта юридического, но как явление психологическое, а потому-то именно и основное, неистребимое, так как сама наша общественность есть тоже явление психологическое [См. "Монархическая государственность", часть I-я, отдел I-й].

Конечно, государство исторически возникает в такое время, когда нет личности вне общества и когда, стало быть, обязанность и право уже связаны неразрывно. Но работа нашего духа сообразуется не с исторической эволюцией фактов, а с их внутренним смыслом. Личность не могла фактически никогда существовать вне общества. Договора между личностью и обществом как исторического конституционного акта не могло никогда быть. Но личность как прежде, так и теперь непрерывно сознает себя существующей не только в обществе, но и вне его; личность теперь, как и всегда, каждую минуту заключает в своем сознании договор с обществом, то одобряя свои отношения к обществу и общества к себе, то возмущаясь против них и пытаясь их изменить. Это факт психологический и в этом смысле всемирно-исторический, под влиянием которого создается и изменяется юридическое право.

По прямому смыслу его государство существует для личности, для ее потребностей, так что личность, входя в государство, не уничтожается, не перестает быть сама собой, но, наоборот, только для обеспечения своей самобытности и поддерживает государство. Такое отношение личности к государству создает обязанность государства не делать ничего задушающего самобытное, самостоятельное существование личности по ее внутренним законам, определяемым самой природой личности. Поэтому личность имеет некоторые естественные права человека, на которые государство не может посягнуть, устанавливая права гражданина и обязанности подданного.

Эти права человека определяются сознанием нашим, которое не всегда представляет одинаковую степень ясности и проницательности. Степень развитости личности точно так же не одинакова. Дикий папуас сознает свои права человека не совсем так, как современный англичанин. Государство, для руководства своих органов, может стараться дать юридическую формулировку правам человека, признаваемым в данное время, но эта формулировка по необходимости явится весьма изменчивой. В общей же философской формуле "сверх-государственным" правом человека можно определить его право на самостоятельное бытие, как существа нравственно-разумного, чувствующего, обладающего способностью осуществлять стремления своего нравственного разумного бытия.

С этим правом человек вступает в область государственности, и в ней не может допустить для него ограничений, ибо это "право" вытекает из его "обязанности" в области духовной природы.

Действительно, та концепция природы личности, которая утверждает ее самобытность, связывает ее с высшим источником бытия - Богом. Личность создана Богом с известными свойствами и существует в мире только с миссией реализовать самостоятельной работой потенциально данные ей нравственно разумные свойства. Это, в существе, не есть право, а обязанность. Если личность не может подчиниться никакой силе, не допускающей ее жизненной миссии, и вследствие этого сознает свою независимость, как право, то право это вытекает из обязанности быть силой самостоятельной.

Это право, как все естественные права, есть чисто нравственное. Оно не поддается юридической формулировке, и не подлежит суду и ограничению иначе, как на той же нравственной почве. Но должно сказать, что оно все-таки с нравственной же точки зрения может быть и обсуждаемо, и ограничиваемо.

Право личности, как "человека", существует с этой точки зрения постольку, поскольку человек исполняет обязанность своей миссии нравственного разумного существа. Если он покидает почву этики и разума, этим его право само собой упраздняется. Если бытие личности начинает становиться извращением природы личности и создавать вместо нравственно разумного существа некоторую антиэтическую и безумную силу, наш нравственный суд не только может, а даже обязан не признавать "естественного права" этого извращенного бытия на существование и проявление своего извращенного существа.

Но этот суд - повторю - может быть только судом нравственным, судом на той же почве "естественного права" нравственно разумных существ, причем существо нравственно-разумное никогда не может и не должно забывать, как велика должна быть осторожность этого суда. На почве его осужден был на смерть Сократ, как оскорбитель богов и развратитель народа. На этой же почве был осужден Сам Бог, явившийся спасти людей...