НАГАСАКИ

 

Когда огромный, черный от клотика до ватерлинии португальский корабль вошел в гавань Нагасаки, над бухтой стояло марево начинающегося жаркого дня.

Басов и Федор стояли у борта. Юноша во все глаза разглядывал открывающийся пейзаж: маленькие, будто игрушечные домики с загнутыми крышами, теснящиеся в городе; субтропическую растительность, подступавшую к берегу вне городских стен. Было видно, что от берега уже отваливают маленькие суденышки и направляются навстречу грозному пришельцу.

— Странная земля, — произнес он наконец. — Необычная.

— Тебя это еще удивляет, после того как мы обогнули всю Африку и полтора месяца провели в индийской фактории? — удивленно поднял брови Басов.

— Ну… в общем, да, — помявшись, произнес Федор. — Здесь, кажется, все по-другому.

— Все по-другому, и все то же, — улыбнулся Басов.

— Что вы имеете в виду? — удивился юноша.

— Другие обычаи. Другая религия. Но те же самые человеческие амбиции, борьба за власть и деньги. В этом смысле ты здесь не увидишь ничего нового.

— А зачем мы сюда приехали? — поинтересовался Федор.

— Это не одно и то же — зачем сюда приехал я, а зачем ты, — спокойно заметил Басов. — Я здесь, чтобы посмотреть то, что отличается от других стран. Обычаи, религию, познакомиться с людьми, мыслящими иначе, чем те, кто живет в Европе и даже в Индии. Ты приехал, чтобы увидеть и понять то общее, что есть во всех людях и странах.

— Не понимаю, — пожал плечами юноша.

— Наша поездка — часть твоего обучения. Твоя задача — изучить культуру и страну.

— Как это поможет мне в изучении искусства фехтования? — удивленно поднял брови Федор. — Здесь есть особые фехтовальные школы?

— Есть, и очень интересные. Мы с ними непременно познакомимся… И, думаю, вскоре — мечи здесь вылетают из ножен быстро. Но суть не в том. Скажи, сколько у тебя было дуэлей с момента, как мы покинули Петербург?

— Кажется, двенадцать.

— И все твои противники были бездарными фехтовальщиками?

— Ну, нет! — Федор вспыхнул, как сухая солома, к которой поднесли спичку. — Тот испанский гранд в Мадриде, которого… с которым… в общем, с женой которого я… Неважно. Словом, он был очень опасным противником. Я еле справился.

— Еле справился! — передразнил Басов. — Один из самых сильных фехтовальщиков Мадрида, отчаянный дуэлянт заколот восемнадцатилетним парнем, и этот парень кривится: «еле справился». А еще был тот бой, когда мы с купцами шли через земли басков. И поединок в Нанте. И две абордажные схватки с маврами. И за все это время ты заработал только пару царапин. Не находишь, что твое искусство фехтования уже сейчас на высоком уровне? Ты боец от Бога. Я многому тебя научил. Чтобы жить в этом мире и снискать себе славу шпагой, ты обучен достаточно. Или тебе так не кажется?

— Вы не хотите больше учить меня? — в голосе у Федора зазвучал неподдельный испуг.

— Нет, — снова улыбнулся Басов. — Я хочу, чтобы ты сказал, зачем хочешь заниматься дальше. В начале ты занимался, чтобы отомстить тому, кто извел твою семью. Отомстил. Потом — чтобы стать сильным фехтовальщиком. Стал. Что дальше?

— Но я еще не сильный фехтовальщик, — запротестовал Федор. — До вас мне очень далеко.

— Ты собрался драться со мной на дуэли?

— Упаси Господь, — у юноши вытянулось лицо. — Но ведь есть и другие…

— Много ты таких знаешь?

— Тот, который приходил к нам в лесу, — начал Федор.

— Хорошо, — кивнул Басов. — Кто еще?

— Не знаю, — пожал плечами Федор. — Но ведь он был. И мы можем снова встретиться…

— Не думаю, что вероятность очень велика, — улыбнулся Басов. — Стоит ли ради этого посвящать столько времени тренировкам? Жизнь-то проходит. Есть еще столько вина, которого мы не выпили, и столько женщин, ласк которых не изведали… Почему ты отказываешься от этого ради пота и боли в тренировочном зале? Ты силен достаточно, чтобы защитить себя при любых обстоятельствах. Если начнешь сейчас самостоятельную жизнь, то мгновенно обрастешь кучей друзей и знакомых — люди любят силу и идут за ней. Шпагой ты сделаешь себе карьеру и обретешь богатство. Почему ты исполняешь роль моего слуги и довольствуешься столь малым?

— Не знаю, — пожал плечами Федор. — Мне просто интересно. Интересно узнавать новое. Учиться.

— Только фехтованию? — взгляд Басова устремился прямо в глаза юноши.

— В начале только фехтованию, — потупился тот. — А сейчас уже просто интересно.

— А как ты думаешь, чем я занимаюсь?

— Фехтованием… — Федор осекся. — Не знаю. Вы учите меня фехтованию, а сами…

— Я тоже учусь фехтованию, — расхохотался Басов. — Неужели ты не видишь, что за последние три года я стал фехтовать в несколько раз лучше, чем в начале? Но не только это. Я учусь жить.

— Жить? — на лице юноши отразилось неподдельное удивление. — Разве вы не умеете жить?

— Все умеют жить — и каждый по-своему. Как каждый умеет фехтовать — и каждый по-своему. Кто-то хватает саблю и машет ею со всей силы, кто-то применяет известный ему набор приемов, для кого-то это искусство, для кого-то — ремесло, для кого-то — тяжелая необходимость.

— Тот, кто умеет жить, получает богатство и власть?

— Здесь, как и в фехтования: тот, кто не умеет жить, — погибает.

— Но ведь жить можно по-разному. Я бы, например, не хотел жить в нищете, ковыряясь в грязи. И потом, говорят, смерть в молодости — за родину, за государя, за свою семью — куда более достойный исход, чем жизнь до старости на мешках с золотом.

— Но говорят это обычно как раз те, кто стремится жить до старости на мешках с золотом, притом с золотом, которое им принесли эти самые отважные, которые думали, что сражались за царя, за родину, за веру, а положили жизни за благосостояние царедворцев. И заметь, сами эти царедворцы режут друг другу глотки очень лихо. Мало кто из них проходит жизнь, не ведая опалы, тюрьмы, а то и плахи. Впрочем, если удается миновать их, эта угроза всегда висит над ними, не давая по-настоящему насладиться обретенными богатствами. Хороша жизнь, если всякую минуту с ужасом ждешь, что придут, отберут, казнят…

— Так и кто же умеет жить? — выпятил губу Федор. — Неужели крестьянин, который ковыряет землю?

— Крестьянин, — кивнул Басов. — И царедворец, и воин, и купец, и священник. Но только в случае, если они, во-первых, живут, а во-вторых, живут так, как им нравится. Если они не дают себя заманить, обмануть; если не суетятся, но получают удовольствие от каждой минуты жизни, — значит, жить они умеют.

— Но вы живете, как хотите, — вставил Федор. — Значит, вы умеете жить?

— Как тебе сказать, — нахмурился Басов. — В жизни есть еще много вещей, которыми я вынужден заниматься, но которые меня печалят. И пока это так, я не могу утверждать, будто умею жить.

— Но ведь в мире много неприятных вещей, которые никогда не принесут удовольствия, — заметил Федор. — И потом, у каждого человека есть враги. С ними приходится бороться, и это тоже не доставляет удовольствия, да и чревато многими опасностями. То, о чем вы говорите, вообще невозможно.

— Я не говорил, что должен получать удовольствие ото всего в этом мире, — откликнулся Басов. — Я сказал: ничто не должно огорчать. Мир таков, каков есть. Таким его и надо принять. Спорить с ним глупо. Но у меня пока не получается… А враги… У меня нет врагов.

— Как нет? — удивлению Федора не было предела. — Мавры, что нападали на нас у Майорки, рубились, как черти. Вы сражались с пятью одновременно, и каждый хотел убить вас. Это ли не враги?

— Не враги. Против меня они ничего не имели. Они хотели захватить груз этого корабля, а я нанялся его защищать. Так сложилось, что судьба свела нас в бою. А могла свести за чашечкой кофе в Магрибе, если бы я принял предложение алжирского дея обучать его наследника.

— А Турашев, подославший к вам убийц в Лиссабоне? — настаивал Федор. — Он же враг.

— Турашева ты не трогай, — прервал его Басов. — Я у него многому научился. В Петербурге я занял неправильную позицию по отношению к его партии. Результат — дикая сеча в русской миссии и убийцы на лиссабонской улице. Я многое понял после того.

— А какая позиция была бы правильной?

— Не знаю. Я знаю, какая неправильная, и это уже немало. Кроме того, он совершенно верно сказал, что я зря теряю время в Лиссабоне. Именно благодаря ему мы отправились в это путешествие. Так что Турашеву я благодарен. Хотя, если он придет, чтобы драться со мной, или подошлет новых убийц, это вовсе не значит, будто моя сабля останется в ножнах или будет действовать по-иному, чем прежде. Бой есть бой, это часть жизни.

— Раньше вы говорили другое…

— Если бы я из года в год твердил одно и то же, это значило бы только, что я ничему не учусь. Стойкость в убеждениях хороша, если человек держится за них, не давая посторонним вмешаться в свою личную жизнь. Но если он сам время от времени не пересматривает свои взгляды, исходя из опыта прожитых лет, это означает, что он не слишком умен и не хочет реально смотреть на вещи. У тех, кто нападает на тебя, надо учиться. Собственно, так я и понимаю слова «благословляйте врагов ваших». Но это вовсе не означает, что надо дать им порезать себя на куски.

— А «если ударили тебя по правой щеке, подставь левую»? — спросил Федор.

— Подставь левую… Уйди под атакующую руку и снизу ударь со всей силы в челюсть, — хмыкнул Басов и в упор посмотрел на ученика. — Думаю, эта фраза просто цитируется не полностью.

Федор запнулся. Немного помолчал, но потом заговорил снова:

— И зачем же мы приехали сюда?

— А ты обратил внимание, как отреагировал на мою непочтительную фразу в отношении того, что написано в Библии? — вопросом на вопрос ответил Басов. — Ведь еще два года назад ты сразу обвинил бы меня в богохульстве и сбежал бы. Просто потому, что с детства тебе твердили: религию надо понимать именно так, как трактует ее твой приходской священник, которому догмы диктует архиепископ, который подчиняется патриарху, который действует из своих корыстных интересов или каких-то мессианских измышлений. Ты не принял моей фразы на веру, но и не отверг с порога. Ты будешь обдумывать ее самостоятельно, пока не придешь к собственному выводу. Может, он и не совпадет с моим, но будет по-настоящему твоим, вот что ценно. А знаешь, почему так произошло?

Федор растерянно пожал плечами.

— Мы с тобой объехали всю Европу и видели разных людей, исповедующих разные направления христианства. Потом, в Индии, ты видел храмы и людей, исповедующих совсем другую религию. Вспомни, как потрясли тебя храмовые танцовщицы: ты ведь и мысли не допускал, что религия может относиться к отношениям мужчины и женщины, вообще к жизни человеческой как-либо иначе, чем христианство.

При воспоминании о танцовщицах из индийского храма, в объятиях которых они провели три ночи, на лице Федора появилась блаженная улыбка, не укрывшаяся от Басова. Тот улыбнулся и потрепал юношу по загривку.

— Так вот, — произнес фехтовальщик, — пока ты жил в одном маленьком мирке, ты всегда опирался на ту систему отсчета, которую предлагали окружающие. Потом тебе повезло. Ты жил сразу в двух мирах: боевого искусства, который открыл тебе я, и повседневных забот, как большинство людей. Сейчас, когда тебя понесло по землям и странам, ты видишь все их многообразие и сложность, ты научился думать самостоятельно. Теперь ты сам учишься жить, а я лишь помогаю тебе увидеть собственные слабые места. Мир для тебя сейчас распался на множество частей, которые ты не можешь увязать между собой. Но со временем тебе это удастся, и тогда ты увидишь уже подлинную, реальную картину мира — такого, какой он есть.

— Так это все ради меня? — юноша показал на надвигающийся берег.

— Не обольщайся. Во-первых, ученик нужен учителю не меньше, чем учитель ученику… На определенном этапе. Во-вторых, я ведь тоже учусь жить, и мне нужно было приехать сюда не меньше, чем тебе.

— А когда вы научитесь жить, — произнес Федор, — что будете делать?

— Не знаю, — пожал плечами Басов. — Наверное, жить. Хотя, подозреваю, на этой земле делать мне будет уже нечего.

Якорь с грохотом обрушился в воду. Люди в лодках, подплывших к кораблю, в странных одеждах и со странными прическами, что-то кричали прибывшим.