Сценарий к выкупу 18 страницанаше первое выступление на телевидении, и я так нервничаю, что забываю второй куплет, поэтому дважды пою первый и плавно перехожу к третьему. Когда все заканчивается, я прощаюсь со всей группой, и мы договариваемся встретиться, как только они смогут выбраться в Лондон. Джерри устремляет на меня пристальный взгляд, но мысленно я уже на полпути в Лондон, и ничто не может меня остановить.
Ночь. Мы двигаемся в южном направлении по шоссе М-1. В машине Фрэнсис, я, маленький Джо, спящий в своей корзинке, и собака. Наш багаж - пара сумок с одеждой и плетеное кресло-качалка Фрэнсис. Это все наше имущество. У нас нет работы, нет дома, почти совсем нет денег, но мы в приподнятом настроении, потому что, наконец, свершилось то, что мы планировали целый год. У меня такое чувство, что настоящая жизнь начинается только сейчас и что все, что было прежде - не более чем беспорядочные метания в стремлении вырваться в эту новую жизнь. С каждой милей, остающейся за нашей спиной, я все больше удаляюсь от своего прошлого, от смятения и одиночества моих детских лет, от эмоций, которые не находят себе выхода, от ничего не значащих занятий и фальстартов. Теперь, мчась на юг по ночному шоссе, я пытаюсь представить себе свою новую жизнь. Однако во мне растет подозрение, что остальные члены группы совершенно не намерены следовать за мной. Разумеется, они будут следить за тем, как складывается моя жизнь в мегаполисе, но, я думаю, никто, кроме Джерри, не решится скитаться по трущобам большого города и рисковать своей жизнью, оторвавшись от собственных корней. Я не могу винить их за это. Они тяжело трудились для того, чтобы достичь той степени защищенности и уверенности в будущем, которую имеют сейчас. Кроме того, ни у кого из них нет такого ангела-хранителя и союзника, какого я имею в лице Фрэнсис. Я спрашиваю себя, чего на самом деле я хочу достичь. Я, конечно, хочу зарабатывать на жизнь исключительно музыкой, но, кроме того, я мечтаю добиться признания как певец и автор песен, я хочу, чтобы мир узнал мои песни и мои мелодии так же, как он когда-то узнал и признал песни Beatles. Я хочу сделать это по-своему, я хочу быть неповторимым, и если для этого нужно быть одиноким, да будет так. Я стану сильнее, и даже если никто не будет знать, кто я такой, я узнаю самого себя. Моя жена уснула на моем плече. Малышу нет никакого дела до приключений, которые ждут нас впереди, а собака, без сомнения, удивляется, куда это, черт возьми, мы едем в такой поздний час, когда за окнами автомобиля сгущается тьма, а встречных автомобилей становится все меньше.
Пиппа Маркхэм - самая близкая подруга Фрэнсис. Они вместе учились на актеров и вместе начинали работать, но в последнее время Пиппа взялась делать карьеру продюсера. Она любезно предоставила нам комнату в своей квартире на Принс-оф-Уэльс-драйв в Бэттерси, в одном из многоквартирных домов квартала, тянущегося вдоль южной стороны парка. Она живет на последнем этаже, в задней части здания, поэтому не может любоваться видом на парк. В сущности, из ее окон вообще почти ничего не видно, но двухкомнатная квартира Пиппы выглядит уютной и со вкусом обставлена. Мы благодарны, что у нас есть крыша над головой на то время, пока мы будем заниматься поисками собственного жилья, которое собираемся снимать. На следующее утро после нашего прибытия в Лондон я, по своему обыкновению, просыпаюсь рано, и после того, как наш малыш получает утреннюю порцию молока, выношу его в корзинке погулять на яркое январское солнце. Мы переходим мост, ведущий в Челси, высоко над нашими головами кружат чайки, и крики этих морских птиц напоминают мне о родных местах. Джо спит, но я все равно разговариваю с ним. Кажется, в этот ранний воскресный час никто в городе еще не проснулся, и мы медленно проходим вдоль безлюдного бульвара Чейни-Уолк.
Чуть в стороне от дороги стоят прекрасные дома в георгианском стиле с потрясающими видами на Темзу и парк Бэттерси, раскинувшийся внизу.
- Не беспокойся, сынок, все будет хорошо, когда-нибудь мы тоже будем жить в таком доме, благополучно и счастливо.
Но мой сын не слушает. Он спит, громко сопя носом, и единственный слушатель моих разговоров - я сам. Мне интересно, как чувствуют себя люди, глядящие на реку из своих библиотек, обставленных мебелью темного дерева, из гостиных, стены которых завешены картинами. Правдали, что они счастливее меня? Правда ли, что в их жизни нет трудностей и неприятностей? Ясомневаюсь, что это так, не завидую им и не грущу, но меня не покидает мысль, где же нам, вконце концов, удастся найти жилье.
За пятнадцать фунтов мы заключаем договор с кенсингтонским агентством недвижимости. Каждое утро в девять часов мы звоним в агентство, и нам дают список сдаваемого жилья в пределах той суммы, которую мы можем себе позволить (а позволить себе мы можем лишь очень немногое). Это изматывающий и удручающий труд - искать жилье, когда у тебя совсем мало денег и ребенок на руках. Вы проводите целые часы, пересекая Лондон из конца в конец только для того, чтобы обнаружить, что квартира уже сдана или что вам придется делить ваше будущее жилье в духе произведений Диккенса с семейством грызунов, а все автомобили, припаркованные на улице - просто искореженные жестянки.
Однажды вечером я медленно ползу в транспортном потоке на Парк-Лейн, возвращаясь в Бэттерси после очередного неудачного осмотра квартиры, которая на сей раз находилась в северной части Лондона. У меня с собой телефонный номер, который месяц назад дал мне американский ударник, и, зная, что я проезжаю по Мэйфэйр, я решаюсь свернуть на обочину и набраться смелости позвонить ему. На углу Грин-стрит я вижу пустую телефонную будку, а рядом с ней - место для парковки. Я выхожу из машины и при свете фонаря разыскиваю телефон американца, нацарапанный в моей записной книжке. Телефон звонит и звонит, и я беспокоюсь, что он не узнает меня или окажется, что он в отъезде, на гастролях, но, наконец, в трубке раздается сонный женский голос. Я спрашиваю, дома ли Стюарт, и женщина просит меня подождать у телефона. Она возвращается примерно через минуту, причем мне кажется, что прошло гораздо больше времени, и я слышу:
- А кто это? Я говорю, что меня зовут Стинг.
- Стинг? - спрашивает она, судя по всему, не веря, что у человека может быть такое имя.
- Да, Стинг, меня так зовут.
Она говорит мне, чтобы я не клал трубку. Проходит еще одна долгая минута, после чего я слышу тяжелые, шумные шаги человека, сбегающего по лестнице. Кажется, что он перешагивает сразу через две или три ступеньки. Это Стюарт.
- Привет, как дела? - говорит запыхавшийся голос на том конце провода.
- Это Стинг, басист из Ньюкасла, - говорю я ему, все еще сомневаясь, что он меня помнит.
- Где ты? Ты в Лондоне?
- Да, в общем-то, я в Мэйфэйр, - говорю я с некоторым смущением.
Мне приходит в голову, что гораздо лучше было бы позвонить от Пиппы, вместо того чтобы выглядеть каким-то бездомным бродягой с улицы.
- А где именно?
- В телефонной будке на... Грин-стрит.
- Да нет, дорогой, это мы на Грин-стрит, дом 26, верхний этаж. Заходи. Теперь я уже по-настоящему смущен. Он может подумать, будто я выследил его.
- Хорошо. Сейчас, - говорю я, глядя вверх на ряд георгианских домов, громоздящихся над улицей в тусклом свете уличной лампы.
Вся эта затея сразу представляется мне крайне неудачной. Надо просто взять и поехать домой, к Фрэнсис и малышу. То, что я делаю - очередное сумасбродство. Я теряю время, а этот парень пригласил меня просто из вежливости. С другой стороны, на следующей неделе в Лондон приедет наша группа из Ньюкасла, чтобы дать здесь один концерт, и, возможно, сейчас мне удастся договориться еще о каком-нибудь выступлении. Я смотрю на темную улицу, на автомобили, проезжающие по Парк-Лейн на юг. Я думаю о том, правильно ли я поступаю. Потом я направляюсь в сторону массивных зданий на той стороне улицы и чувствуя, что мои нервы понемногу успокаиваются, пытаюсь разглядеть сквозь туман номера домов. Дом номер 26 - это внушительное здание восемнадцатого века с колоннадой у входа. Сквозь витражи входной двери я заглядываю в холл и нажимаю на кнопку, которая по всем признакам должна быть звонком на последний этаж. Дверь издает жужжащий звук и непостижимым образом открывается. Я вхожу и поднимаюсь по импозантной, покрытой дорогим ковром лестнице на четвертый этаж, где из-за приоткрытой двери доносятся нестройные звуки музыки. Переступив порог тускло освещенной квартиры, я вижу бородатого человека с длинными, темными волосами. Он сидит со скрещенными ногами и играет на бас-гитаре, присоединенной к маленькому портативному усилителю. Я немедленно замечаю, что играет он не очень хорошо, и звук, который он производит, больше напоминает жужжание насекомого, бьющегося о стекло, чем нормальное звучное рокотание инструмента. Абсолютно безразличный к моему присутствию, он сидит в самом центре сооружения, напоминающего восточное святилище, с закатившимися глазами, как человек, находящийся в трансе, или безумец.
Я начинаю рассматривать комнату. Здесь много восточных вещей: кальян, цветные восточные ткани, чеканка, арабские мечи и кинжалы, шелковые покрывала и подушки, на которых пристало бы возлежать обитательницам гарема. В комнате ощущается легкий запах благовоний и пачулей. Через открытую дверь в другую комнату я вижу очень красивую девушку с длинными рыжими волосами. Очаровательно надув губы, она рассеянно перебирает струны маленькой гитары и тихонько мурлычет что-то себе под нос, как будто тоже погружена глубоко в себя. Должно быть, именно ее голос я слышал в телефонной трубке, но, помимо всего прочего, ее лицо кажется мне удивительно знакомым.
Я не могу разобрать, что именно она играет, но, в любом случае, эта музыка не имеет никакого отношения к партии баса, которая звучит рядом, равно как и к беспорядочному грохоту ударной установки, который доносится сверху. Все это приводит меня в сильное замешательство. Вдруг из комнаты, похожей на кухню, появляется еще одна женщина. Она очень крупная, с длинными черными волосами и мускулистыми ногами, в сияющих туфлях на высоких каблуках. У нее огромные руки, которыми она изо всех сил зажимает уши, а, проходя мимо, задевает меня так, что я едва не скатываюсь вниз по лестнице. Она явно недовольна тем, что происходит в квартире, и устремляет на меня сердитый, угрожающий взгляд, потому что я - единственный из присутствующих, кто обращает на нее хоть какое-то внимание. Мои неуверенные извинения заглушает звук громко захлопнутой двери, когда эта мрачная дама скрывается в спальне. Я попал в какое-то странное место.
Рыжеволосая девушка вяло улыбается мне, глядя на меня сонными, полузакрытыми глазами, и я воспринимаю эту улыбку как разрешение подняться на верхний этаж.
Я заинтригован внешним видом этого места и напуган царящей здесь какофонией, которая становится громче и громче. Я поднимаюсь этажом выше и вхожу в комнату, освещенную голой лампочкой, свисающей с потолка, и заставленную мебелью в белых чехлах, похожей на сборище привидений. Окна закрыты частями разобранного буфета, видимо, для того, чтобы обеспечить хоть какую-то звукоизоляцию. Мой знакомый высокий американец играет в углу комнаты на гигантской ударной установке. Он улыбается с мрачной решимостью человека, стреляющего из автомата, в то время как его мускулистые руки молотят по тарелкам, а поверхность барабана трещит, как будто по ней хлещут кнутом. Цимбалы раскачиваются из стороны в сторону на своих металлических опорах, а правая "нога" музыканта ударяет по полу, как отбойный молоток и сотрясает всю комнату. Если этот концерт был устроен специально, чтобы впечатлить меня, то затея, несомненно, сработала. Играя на ударных, Стюарт Коупленд демонстрирует прямо-таки животную грациозность, и там, где Ронни делал упор на свой опыт и великолепную технику, Стюарт выглядит олицетворением абсолютной мощи. Он исполняет еще шестнадцать тактов, прежде чем устремляется через всю комнату поприветствовать меня.
- Привет! Ты давно приехал в Лондон? - спрашивает он, протягивая свою огромную правую руку и награждая меня энергичным рукопожатием.
- Пару дней назад, - отвечаю я, стараясь, чтобы мой голос звучал достаточно непринужденно и одновременно приходя в себя после такого неординарного приветствия.
- Возьми вон там бас-гитару и давай играть.
- А мы не помешаем всем этим людям, которые этажом ниже? - спрашиваю я.
- Нет, это мой брат Ян и Соня. Они не будут против. В этот момент я осознаю, что рыжеволосая девушка, которую я видел внизу, это Соня Кристина, юная красавица и солистка рок-группы Curved Air, образованной в начале семидесятых годов. Несколько лет назад я видел, как они играли с группой Who. Электрические скрипки и гитары, на которых исполнялась психоделическая поп-музыка, фолк-рок и напыщенные произведения Вивальди, сыгранные, казалось, только для того, чтобы заверить слушателей, что все члены группы посещали музыкальный колледж. Но Соня была по-настоящему красива, в ней было что-то нездешнее и недоступное, и я мысленно принимаю решение еще раз взглянуть на нее по пути обратно.
- А твой брат, он басист? - спрашиваю я, стараясь как можно больше узнать об обитателях этого места, прежде чем вступать с ними в какие бы то ни было отношения. Стюарт сразу понимает, чего я хочу:
- Нет, нет, он агент, он играет просто для удовольствия. - Потом он доверительно добавляет: - После Вьетнама он стал довольно странным. Он только сейчас начинает выбираться из своей скорлупы.
Я вежливо киваю, вспоминая странного человека, которого я видел этажом ниже и пытаясь представить, как же он выглядел до того, как выбрался из своей скорлупы. Я беру бас-гитару, не зная, будем ли мы играть просто так или меня пригласили на прослушивание.
- А вторая женщина, кто она? - спрашиваю я, не в силах унять свое любопытство.
- Это Джордж. Лучше не спрашивай, - говорит мой новый друг, закатывая глаза к небу. - Ну, что будем играть?
- Мне понравилось то, что ты играл, когда я вошел, - отвечаю я, включая бас-гитару в сеть и настраивая ее.
Он начинает в очень быстром темпе, а я просто берусь за свой инструмент и наблюдаю за тем, куда же выведет меня импровизация Стюарта. Гитарные аккорды и раскаты пытаются угнаться за темпом ударных, которые бушуют как автоматные очереди, и звук моей бас-гитары извивается, как питон, сквозь ритмические джунгли и всплески цимбал.
Даже в эти первые моменты нашего знакомства становится ясно, что между нами есть какая-то связь, какое-то взаимопонимание, какое-то взаимное признание, некая согласованность и одновременно напряжение между нервным пульсом его ударной установки и приглушенным, изменчивым рокотанием гитары. Мы похожи на двух танцоров, ищущих странной и неожиданной гармонии в скольжении своих шагов, или на любовников с их продиктованными природой ритмами, или на гребцов, плывущих по быстрой реке и пытающихся синхронизировать весельные удары. Такое взаимопонимание и согласие встречается не часто, и я очень быстро понимаю, что этот парень - самый потрясающий ударник из тех, с кем мне когда-либо доводилось работать. Может быть, даже слишком потрясающий. Я понимаю также, что ритм этот человек будет менять так же легко и быстро, как падает с полки неприкрепленный багаж в резко тронувшемся поезде, и какую бы музыку мне ни довелось играть в этом ураганном темпе, она в любом случае не будет простой и нежной - это будет дикая гонка со страшным грохотом. Мы играем более часа и заканчиваем свой концерт в состоянии усталости и смятения, как утомленные любовники. Мы измождены, возбуждены, и ни один из нас не знает, как вести себя дальше. Стюарт говорит со мной о Хендриксе и Cream, а также о том, как он всегда хотел играть в трио. Что взаимодействие между музыкантами трио и более высокая ответственность, ложащаяся на каждого из троих - это та проблема, решение которой его особенно занимает. Что чем меньше, тем больше. Что истинное искусство рождается из ограничения и самоограничения, когда необходимы импровизация, инновации и творческое решение задач. Спонтанная, стремительная скороговорка речи Стюарта напоминает его манеру играть. Он рассказывает мне, как вдохновили его ребята, играющие панк-рок, как эти неопытные музыканты отбросили всякое изящество и технику ради первозданной, концентрированной энергии, он говорит, что хочет быть частью этого направления, что оно, подобно волнам прилива, сметет в сторону все остальное. Я сознательно не напоминаю ему о том, что группа, в которой он работает сейчас - стилистически прямая противоположность тому, что он описывает в качестве своей цели, что она являет собой олицетворение движения хиппи, а красавица Соня Кристина с ее длинными рыжими волосами - звезда ушедшей эпохи. Он же, в свою очередь, вежливо умалчивает о том, что моя собственная группа - не более чем компания провинциальных музыкантов, настолько далекая от общепринятой стилевой шкалы, что и вовсе не достойна упоминания.
Несмотря на некую странность идеи о том, чтобы мы двое организовали группу в стиле панк-рок (а именно это является невысказанным подтекстом всех наших разговоров), в этом все же есть что-то восхитительно заманчивое. И мне, и ему пойдет на пользу этот компромисс, а возможно, он даже откроет для нас ворота крепости под названием музыкальный бизнес. Стюарт хочет назвать нашу будущую группу Police. Я с первого же момента испытываю отвращение к этому названию, но не высказываю никаких возражений. Он ставит мне пару песен собственного сочинения, грубо записанных на домашнем магнитофоне. Эти песни мелодически и по содержанию сделаны в соответствии с новым направлением, и, хотя они кажутся мне заурядными и пустыми, я восхищаюсь их бешеной энергией, дерзким американским духом человека, который уверен, что добьется своей цели. Потом Стюарт показывает мне заметку о самом себе в журнале Sounds. Там помещена его фотография за гигантской ударной установкой, а под фотографией - строчки якобы из письма какого-то фаната: "Кто этот новый блестящий ударник, играющий с Curved Air, и что у него за инструмент?" Далее следует биография Стюарта и рассуждения о его ударной установке от фирмы Tama.
- Знаешь, кто написал это письмо? - спрашивает Стюарт риторически, и прежде чем я успеваю пожать плечами, уже отвечает себе сам, улыбаясь, как большой довольный кот. - Это я написал. Поэтому мою фотографию поместили в газете. К тому же я получил бесплатную ударную установку от фирмы Tama.
Эта вульгарная, бесстыдная самореклама одновременно ужасает и завораживает меня, но она явно сработала - с этим не поспоришь. Тогда я впервые стал свидетелем того, что позднее, когда я познакомлюсь с остальными членами клана Коуплендов, окажется семейной чертой. Эти ребята умели сделать себе рекламу, и мне, как никому другому, это их умение принесло пользу. По стечению обстоятельств, письмо Стюарта было напечатано в том же номере Sounds, что и статья Фила Сатклиффа, в которой упоминался Last Exit. Статья Фила называется "Сделай это" и занимает три страницы. Это доброжелательная, хорошо написанная статья, но в ее названии чувствуется очевидная ирония, потому что в тексте говорится о непреодолимых преградах, встающих на пути даже хороших провинциальных групп, пытающихся найти точку опоры в музыкальном бизнесе. В сравнении со взрывной мощью саморекламы Стюарта, мы выглядим, как размокшие петарды после дождливой праздничной ночи.
Итак, я оказался перед выбором: союз с потрясающим ударником, чья бешеная энергия выходит далеко за пределы его музыкальных занятий, но чью художественную программу я разделяю только наполовину, или верность группе, о которой неизвестно даже, решится ли она перебраться в Лондон, и чьи шансы на успех ничтожны.
Но мне не хочется петь немелодичные, шумные песни. Я пою нежные песни о любви. Именно они удаются мне лучше всего. И все-таки я понимаю, что в этом хаосе для меня есть шанс приспособить то, чем я привык заниматься, к актуальному музыкальному направлению, не нарушая при этом цельность и гармонию собственных песен. Я могу занять некую оборонительную позицию, а когда пыль уляжется, начать отстаивать свои истинные убеждения. Я еще не знаю, придерживается ли Стюарт той же стратегии переходного периода, что и я, но принимаю решение подавить собственное недовольство, вступить в поле действия этой новой, мощной энергии и посмотреть, куда она нас приведет. Но прежде чем мы возьмемся за работу, нам необходимо найти третьего музыканта, а Стюарту, кроме того, нужно незамедлительно подстричься.
Я возвращаюсь в Бэттерси, к жене и сыну, а голова моя идет кругом от мыслей о музыке, верности, честности, деньгах и, что важнее всего, о том, где мы будем жить.
Следующим вечером мы с Фрэнсис отправляемся в Саутгейт, в северную часть Лодона, по адресу, который мы получили от агентства недвижимости. Саутгейт находится далеко от центра города, но мы уже не надеемся найти что-то поближе. Джо спит на заднем сиденье, а собаку мы оставили у Пиппы, в Бэттерси, на случай, если хозяева квартиры не терпят животных. Сегодня морозный вечер, по лобовому стеклу барабанит ледяной дождь со снегом, а несчастных пешеходов то и дело окатывает водой из-под колес проезжающих автомобилей, и все это зрелище дрожит и ломается в свете фонарей и витрин магазинов.
Квартира располагается над целым этажом магазинов, а вход в нее находится с тыльной стороны здания. Мы находим место для стоянки, с ребенком в корзинке проходим по обледенелому двору и поднимаемся в темноте по скользким ступеням. Фрэнсис нерешительно звонит в дверь, мы замерзли и нервничаем, а наш ребенок, которому недавно исполнился месяц, выглядит таким беззащитным. Дверь открывается, и нас заливает потоками теплого света, мы словно попадаем на небеса после ледяного ветра и дождя. Мы одеты в свою лучшую одежду, а на лицах у нас застывшие улыбки. Я ищу, куда бы мне поставить корзинку с ребенком.
Женщину, которая открыла нам дверь и которая живет в этой квартире уже два года, зовут Фредди. У нее короткие темные волосы, она одета в широкие брюки и мужскую рубашку. Кажется, она сразу проникается к нам расположением, особенно к Фрэнсис, и после нескольких чашек горячего чая и пары кусочков слоеного пирога показывает нам квартиру. После крошечной гостиной Пиппы эта двухэтажная квартира кажется нам огромной. В ней пять хороших, просторных комнат, окна которых выходят на Хай-стрит, и за шестнадцать фунтов в неделю это самое лучшее место из всех, что мы видели. В одной из комнат сможет, если захочет, поселиться Джерри, да и малышу здесь, кажется, очень удобно.
Фредди спрашивает нас, чем мы занимаемся. Она заинтригована тем, что Фрэнсис - актриса, но Кэрол Уилсон предупредила меня, чтобы я не говорил, что я - музыкант, и я заявляю, что я - менеджер по авторскому праву и работаю в Virgin Music за головокружительную зарплату в пять тысяч фунтов в год. По рассказам, такая уловка помогла многим музыкантам обеспечить себе крышу над головой. И в самом деле, Фредди говорит, что завтра представит нас хозяину квартиры, и если мы сможем предоставить ему справку о зарплате, она полагает, что все пройдет без проблем.
Мы выходим из теплой квартиры в темноту и жуткую погоду, успокоенные, что теперь у нас будет свое место и почти уверенные, что как-нибудь нам удастся наскрести еженедельную ренту. Как бы то ни было, я все-таки должен сходить на биржу труда и записаться на пособие по безработице. Необходимость посещения биржи каждую среду ввергнет меня в глубочайшую из депрессий. Я ненавижу отмечаться здесь, стоять с сотнями таких же, как я, дееспособных, но отколовшихся от общества людей, в длинных, беспорядочных очередях, где обезличивающая, бесчеловечная бюрократическая машина заставляет нас чувствовать себя еще более бесполезными. Но, подобно большинству остальных, собравшихся в этом шумном зале, я, в сущности, не имею выбора. У нас есть ребенок, которого нужно кормить, и нам необходимы деньги, чтобы платить за жилье. У меня нет другого выхода, как пропустить себя сквозь эту систему, перенося заполненные бланки из кабинета в кабинет, где на них поставят печать и сложат в соответствующие папки.
Мои документы должны вскоре прибыть из Ньюкасла, и меня охватывает беспокойство, что незадекларированные гроши, которые я получил за одно из случайных выступлений с Last Exit, могут испортить мне все дело, если их сочтут неучтенным доходом. Каждую неделю я стою в очереди, ожидая момента, когда мне удастся попасть в офис и получить пособие по безработице. Очередь передо мной растягивается, как извивающаяся змея. От грязной стеклянной двери она тянется к ряду зарешеченных окон, а за этими окнами, которые словно призваны уберечь местных сотрудников от заражения каким-то инфекционным заболеванием, сидят ряды служащих с утомленными землистыми лицами, скучающие и так же безразличные к происходящему, как люди в очереди. Человек, стоящий передо мной, читает DailyMirror. Мне виден заголовок, который гласит: "Мать девятерых детей арестована за мошенничество с социальным пособием". Можно подумать, она не имела права на это пособие. Наконец я подхожу к окну, протягиваю свой талон на пособие по безработице, расписываюсь, и мне сообщают, что чек на 18 фунтов 50 пенсов будет выслан по указанному мной адресу. Я говорю "спасибо", но не получаю никакого ответа от человека с той стороны. Но, по крайней мере, на следующей неделе мне не придется проходить через все это снова.
Даже в этих затруднительных обстоятельствах я по-прежнему не сомневаюсь, что совершил правильный шаг, приехав в Лондон. Этому ощущению собственной правоты нет никакого разумного объяснения, но я уверен, что приз ждет меня именно в Лондоне. Я знаю, что в центре этого лабиринта, этого многомерного социоэкономического, психокультурного, загадочного, искусно выстроенного объекта находится сверкающий, неповторимый приз под названием "успех". Возможно, он труднодостижим, но при этом обладает такой невероятной силой притяжения, что все остальное в сравнении с ним становится незначительным. Успех и счастье - это одно и то же, не правда ли?
Уильям Блейк сказал, что "человек, упорствующий в своем безумии, рано или поздно станет мудрецом", но в то время, даже предприняв переезд, я находился в слепом неведении относительно того, что попал в наркотическую зависимость от мысли, что все трудности рассеются в лучах грядущего успеха, я не чувствовал, что меня неумолимо втягивает в самый центр водоворота, все глубже и глубже. Мне только еще предстоит узнать, как опасна такого рода зависимость. Подошло время давно запланированного выступления группы Last Exit в Лондоне. Я не видел ребят уже
|
