Студопедия — Признания Бенно Левина. Теперь я живу в режиме оффлайн
Студопедия Главная Случайная страница Обратная связь

Разделы: Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

Признания Бенно Левина. Теперь я живу в режиме оффлайн






УТРО

 

Теперь я живу в режиме оффлайн. Сейчас я совершенно голый, пишу это на своем железном столе, который толкал по тротуару до здания, где живу. У меня есть велотренажер, на котором одной ногой я действительно жму на педаль, а другой - всего лишь делаю вид, что жму.

Благодаря этим строкам я хочу сделать свою жизнь публичной. Это будет духовная автобиография, длинною в несколько тысяч страниц, в основу которой я поставлю свое решение: или я выслежу его и убью, или нет, и просто напишу ему письмо.

Когда я еще работал, у меня было несколько небольших счетов в пяти самых влиятельных банках. От названий этих банков захватывает дух, а их филиалы рассыпаны по всему городу. Я ходил в разные банки или в филиалы одного и того же банка. Бывали времена, когда я по ночам ходил из филиала в филиал, переводя деньги с одного счета на другой или просто проверяя баланс. Я вводил код и изучал цифры. Машины делают все пошагово. Машины спрашивают "Вы уверены?". Они учат нас рассуждать логически.

Недолгое время я был женат на женщине-инвалиде с ребенком. Я смотрел на ее ребенка, который только только вышел из младенческого возраста, и думал, как низко я пал.

В то время я преподавал и читал лекции. Хотя, читать лекции - это неправильное выражение. В своем мозгу я все время прыгаю с одной темы на другую. Но я не хочу здесь писать свою биографию - о родителях, об учебе. Я хочу восстать из слов на этой странице и что-то сделать, причинить кому-то боль. Во мне есть потребность причинять боль, но я об этом не всегда знал. Глубина того, что я пишу, подскажет мне, смогу ли я это сделать.

Конечно, мне важна ваша симпатия. Я проводил дни без гроша, на одной только бутылке воды. И я не только пил эту воду, я ею еще и мылся. Я сам сделал для себя туалет, нашел места, где можно покупать готовую еду и воду, живя в здании, где нет воды, отопления и света, ну кроме того, что я сам приношу.

Мне трудно общаться с людьми напрямую. Когда-то я пытался говорить правду. Но не лгать трудно. Я лгу людям, потому что ложь - мой родной язык, только так я умею говорить. Ложь сидит внутри меня. Я не делаю замечаний собеседнику, просто стараюсь смотреть поверх его плеча.

Через некоторое время я начал получать от этого удовлетворение. Говорить то, что думаю - это не мое. Каждая, даже самая мелкая, ложь меняет человека. Теперь я это четко понимаю. И только я мог бы себе помочь.

Я все время смотрел видео в прямом эфире на его сайте. Я смотрел это днем и ночью, наблюдал за тем, что он говорил людям, как он поворачивался в своем кресле. Ему казалось, что кресла - это глупо и унизительно. Я наблюдал за тем, как он плавал, ел, играл в карты, как он тасовал карты. Хоть мы и работали в одном здании, я ждал снаружи, чтобы увидеть, как он уйдет. Мне нужно было засекать все его действия. Для меня важно было знать, где он был, даже если зашел куда-то всего на секунду. Это упорядочивало мой мир.

Они не были ложью, не были фальшью, по крайней мере большинство из них. Но всего лишь малейшее движение тела слушателя, его, ну или ее, плеч, и все впечатление разрушалось.

Для меня невыносимо говорить что-то человеку в лицо. Но на этих страницах я постараюсь писать правду. Доверьтесь мне. Меня понизили в должности и я работал с малозначимой валютой. Я пишу, чтобы замедлить работу разума, но иногда не могу сдержать себя.

Сейчас я хожу только в один банк, потому что у меня уже почти не осталось денег. Это небольшой банк с одним банкоматом внутри и одним снаружи, встроенным в стену. Я пользуюсь тем, который снаружи, потому что охранник меня не впустит.

Я мог бы сказать ему, что у меня есть счет, и доказать это. Но банк весь из мрамора и стекла, к тому же там вооруженная охрана. И я это принимаю, хотя и могу сказать, что мне нужно проверить "недавнюю активность", не смотря на то, что таковой просто нету. Но мне просто хочется пользоваться банкоматом снаружи.

Мне стыдно каждый день, и с каждым днем мне все больше стыдно. Но я проведу всю оставшуюся жизнь здесь, записывая свои воспоминания в этот дневник, фиксируя свои действия и мысли, находя в этом хоть какой-то почет.

Но позвольте сказать. Я восприимчив к глобальным болезням. У меня иногда случаются приступы сусто (От португальского susto - страх, приступы страха - прим. пер.), можно сказать "потеря души", и болезнь эту я подхватил в интернете, за некоторое время до того, как моя жена забрала своего ребенка и ушла, а точнее ее утащили братья-нелегальные иммигранты. С одной стороны это всего лишь выдумка, миф. С другой стороны я же восприимчив. В своем дневнике я опишу симптомы этой болезни.

Он всегда впереди, думает о том, что будет после настоящего, всегда ставя под сомнение то, что мы с вами считаем великим и надежным. Мне хотелось этим восхищаться. Вещи очень быстро изнашивались в его руках. В своих мыслях я хорошо с ним знаком. Ему хочется быть на одну ступень цивилизации выше, чем мы.

У меня раньше была небольшая пачка купюр, завязанная синей резиновой лентой, на которой было написано "Калифорнийская Спаржа". Эти деньги сейчас в обороте, ходят из рук в руки, наверное покрылись грязью. У меня есть велотренажер без одной педали, который я нашел однажды ночью.

Я искал себе пистолет, бывший в употреблении, купил его в интернете и до сих пор пользуюсь, хоть и очень редко, зная, что скоро настанет заветный день. Он непредсказуем, его рабочие привычки меняются, и это было заметно на лицах других людей, работающих с ним. Не будем брать в счет тот смешной и, возможно, пафосный факт, что такой человек как я владеет таким сложным оружием.

Я знаю, что иногда совершаю жалкие и смешные поступки. И, так как я беспомощен, мне приходится этим наслаждаться.

Моя жизнь больше мне не принадлежит. Но она мне и не нужна. Я смотрел, как он завязывает галстук и знал, кто он на самом деле. Зеркало у него в ванной рассказывало о температуре его тела и артериальном давлении, росте, весе, частоте ударов сердца, пульсе, рекомендовало лекарства, одним словом зачитывало всю медицинскую карту просто по его лицу, а я был его человеческим сенсором, читающим его мысли, знающим его разум. Оно измеряет рост, на случай, если человек за ночь уменьшился, а такое может случиться от анаболиков.

Сигареты не часть облика такого человека, каким вы меня себе представляете. Но я заядлый курильщик, не могу жить без того, что мне нужно. Я не получаю удовольствия от чтения. Я нечасто моюсь, потому что не могу себе этого позволить. Я покупаю одежду в аптеке. Да, в Америке возможно найти одежду даже в аптеке. И мне это нравится. Но не смотря на различия, мы с вами очень близки в аспектах восприятия жизни, ведь все мы неуправляемы.

Они тащили ее вниз по лестнице вместе с ее инвалидным креслом и ребенком. Мой разум дезориентирован. Может вы видели зигзаги на детекторе лжи. Такой вид иногда принимает поток моих мыслей, и я думаю, как мне на такое реагировать. Я оставил профессию преподавателя, чтобы заработать миллион. Это было самое подходящее время. Но потом, сидя на своем рабочем месте, я чувствовал раздражение. Мне казалось, что кто-то меня туда засунул, я чувствовал себя человеком, за которого уже все решили, хотя я ведь сам решил взяться за другую работу. Однажды я находился от него на таком расстоянии, что мог даже слышать, о чем он говорит.

У меня противоречивые мысли насчет убийства. Делает ли это меня для вас менее интересным или нет?

Я не один из тех шагающих тел, на которые не хочется смотреть на улице. Но я тоже на других не смотрю. Я разбиваю стены там, где живу. Это заняло несколько недель, но все уже почти готово. Я покупаю воду в мексиканском магазинчике недалеко от дома. Там двое продавцов, ну или владелец и продавец, которые все время говорят "нет проблем". Я говорю "Спасибо". "Нет проблем".

В детстве я облизывал монеты. Точнее ребра обычных монет. Так называемый рифленый гурт монеты. Я все еще их облизываю, иногда, но меня беспокоит грязь, накопившаяся на них.

Но забрать жизнь другого человека? Это видение нового дня. Наконец-то я решительно настроен и буду действовать. Этот акт насилия войдет в историю и изменит все, что было до него. Но как представить этот момент? Я не уверен, что даже мысленно смогу представить это: двое безликих людей в цветной одежде.

И как я его найду, как я буду целиться и стрелять?

Когда я плачу монетами, иногда мне трудно их считать.

Но как я буду жить, если он не умрет? Он может стать мертвым отцом. Я буду на это надеяться. Можно собрать его сперму, потом заморозить ее на пятнадцать месяцев. Затем с легкостью можно внедрить ее в яйцеклетку его вдовы или еще кого-то.

И этот ребенок станет таким же, как он, а у меня будет еще один объект ненависти, конечно когда он станет настоящим мужчиной.

В самый тихий час ночи, люди думают о том, кто они. А у меня в голове эта мысль постоянно крутится, и каждую секунду я чувствую необъятную пустоту в душе. У меня есть железный стол, который я, благодаря веревкам, сумел затащить вверх по лестнице. У меня есть карандаш, который я точу ножом для очистки овощей.

Существуют потухшие звезды, которые все еще сияют, потому что их свет застрял во времени. Так где же мое место в этом свете, которого на самом деле и не существует?

 

 

Лимузин был четко виден под светом старого уличного фонаря. Машина будто все чувствовала и умела говорить. Подсветка здания оперы была включена. Окна, которых с каждой стороны было по двенадцать штук, ярко освещались. Водитель стоял около багажника машины и держал заднюю дверь открытой. Эрик не сразу занял свое место на заднем сидении. Он остановился и бросил взгляд на водителя, которого по-настоящему видел только впервые. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы рассмотреть его.

Водитель был худым афроамериканцем среднего роста, с длинным лицом. Его левый глаз почти не был виден под обвисшим веком. Виднелась нижняя часть радужной оболочки. Жизнь этого человека явно не была скучной. Белки его глаз были испещрены прожилками крови. В его жизни много чего случалось.

Человек с поврежденным глазом зарабатывал на жизнь профессией шофера - Эрику это понравилось. К тому же тот вел именно его машину, а это даже лучше.

Он вспомнил, что ему нужно в туалет и справил свою нужду в машине, наблюдая как наполненная мочой банка снова возвращается на свое место. Он не знал, что случалось с отходами. Может они хранились в каком-нибудь отсеке под машиной, а может выливались прямиком на улицу.

Противотуманные фары были включены. Всего в нескольких кварталах находилась река, загрязненная химикатами и разным мусором, призрачно плывущим к самому краю острова, навстречу океану.

Горел красный свет. На улице почти не было движения и Эрик, сидя в машине, задумался над тем занимательным фактом, что он, как и его водитель, не хотел, чтобы машина двигалась, всего лишь из-за какого-то там цвета. Но его не интересовало соблюдение социальных обязанностей. Просто он был в терпеливом настроении, вот и все, и, возможно, на него нахлынула задумчивость, из-за того, что он был совсем один, в отсутствии своей охраны.

Машина пересекла Десятую Авеню и проехала около первой небольшой бакалейной лавки. Он заметил, что на тротуаре припаркованы две машины, накрытые оборванным синим брезентом. Там же была и бродячая собака, они всегда где-то шляются, обнюхивают скомканные страницы газет. Здешние мусорные ящики были сделаны из железа, в отличии от резиновых на улицах в восточной части города. В открытых ящиках виднелся мусор, а около супермаркета стояла тележка, тоже набитая всяким мусором. Эрик почувствовал, как спускается тишина, пустота, не связанная с настроением улицы в этот час. Машина проехала рядом со второй бакалейной лавкой. Он заметил вал рядом с железнодорожными путями, которые находились ниже уровня улицы, и гаражи, и автомастерские, закрытые на ночь, куски стали, с граффити на испанском и арабском.

Парикмахерская находилась на северной части улицы, через дорогу от нескольких кирпичных зданий. Машина остановилась, но Эрик еще пять-шесть минут сидел внутри, задумавшись. А затем дверь со скрипом открылась и он увидел водителя, стоящего на тротуаре, заглядывающего внутрь.

- Мы на месте, - сказал он.

Эрик стоял на асфальте, наблюдая за зданиями на противоположной стороне улицы. Он смотрел на здание посередине и чувствовал дрожь одиночества в теле. В окнах четвертого этажа не горел свет. Здание было слишком мрачным. Вся улица была мрачной. Но люди жили здесь, счастливые, как и в любом другом месте. А может все еще живут и все еще счастливы.

Его отец вырос здесь. Были времена, когда Эрик приходил сюда, чтобы почувствовать дыхание этой улицы. Ему хотелось прочувствовать ее, каждую частичку. Но это желание, ностальгия не принадлежали ему. Он был слишком молод, чтобы подобное чувствовать и эта улица никогда не была его домом. Он чувствовал то, что чувствовал бы его отец, стоя здесь.

Парикмахерская была закрыта. Он знал, что она будет закрыта в такой поздний час, но, подойдя к двери, увидел свет в дальней комнате. Там всегда горел свет. Он постучал в дверь, ожидая, пока старый хозяин парикмахерской, Энтони Адубато, откроет дверь. На нем была рабочая форма: полосатая белая туника, мешковатые штаны и спортивная обувь.

Эрик знал, что скажет Энтони, когда откроет дверь.

- В последнее время ты редко сюда наведываешься.

- Привет, Энтони.

- Давно не виделись.

- Да, давно. Мне нужно постричься.

- Заходи, посмотрю как ты выглядишь.

Он щелкнул выключателем и ждал, пока Эрик сядет в парикмахерское кресло. Рядом стояло еще одно, но оно было в виде машины с красным рулем и предназначалось для детей.

- В жизни не видел такой крысиной прически.

- Сегодня утром я проснулся и понял, что пришло время...

- Ты знал куда идти.

- Я сказал себе, что хочу постричься.

Энтони снял с Эрика очки и, протерев их, поставил на полку под длинным зеркалом.

- Может ты хочешь сначала перекусить?

- Было бы неплохо.

- В холодильнике есть готовая еда.

Он ушел в заднюю комнату, а Эрик начал осматривать помещение. Краска на стенах облупилась, обнажив розоватую штукатурку, а потолок местами был испещрен трещинками. Много лет назад отец впервые привез его сюда, и тогда, возможно, это место было в лучшем состоянии, чем сейчас. Энтони стоял в дверном проеме, с одной маленькой белой коробкой в каждой руке.

- Значит ты женился на той девушке.

- Да.

- Ты ведь не знал, насколько состоятельна ее семья. Я не думал, что ты женишься так рано. Но что я знаю? У меня есть горошек и кабачки, фаршированные рисом и орехами.

- Я хочу кабачки.

- Ты их получишь, - сказал Энтони, но не двинулся со своего места, - Он скончался вскоре после того, как они это нашли. Ему поставили диагноз и он умер. Как будто в один день он бодро со мной разговаривал, а на другой - его уже не стало. Так, по крайней мере, мне показалось. У меня есть еще кабачки, только они с чесноком и лимоном. Может ты захочешь попробовать? Ему поставили диагноз в январе и рассказали ему. Но он не говорил об этом твоей матери, пока все не стало очевидным. В марте его уже не стало. Но мне показалось, что все произошло за один, максимум за два дня.

Эрик уже слышал эту историю несколько раз, и каждый раз Энтони использовал почти одни и те же фразы, в разной последовательности. Этого он и хотел от парикмахера. Услышать те же самые слова. Увидеть календарь нефтяной компании на стене и старенькое зеркало.

- Тебе было четыре года.

- Пять.

- Точно. Твоя мать была очень умной. Именно от нее ты унаследовал свой ум. Она была мудрой. Он сам это говорил.

- А ты? Как живешь?

- Ты меня знаешь, сынок. Я мог бы сказать, что мне не на что жаловаться. На самом деле есть на что, просто я не хочу жаловаться.

Он наклонился так, что четко стали видны его голова и бледные глаза.

- Потому что нет времени на жалобы, - сказал он.

После короткой паузы он подошел к полке напротив Эрика и поставил на нее коробки, вытащив из нагрудного кармана две пластиковые ложки.

- Дай-ка вспомнить что у меня есть из напитков. Выпьешь воды из-под крана? Теперь я только ее и пью. Еще есть бутылка ликера. Она у меня даже не помню сколько лет лежит.

Слово "ликер" Энтони произнес с какой-то осторожностью. Все слова, которые он говорил, не впервые звучали из его уст, в отличии от этого. Из-за него он нервничал.

- Я бы выпил ликеру.

- Отлично. Потому что если бы твой отец зашел сюда и если бы я ему предложил воду из-под крана, он сломал бы последнее оставшееся кресло.

- И если можно, пусть мой водитель тоже зайдет. Он сейчас в машине.

- Мы можем угостить его кабачками.

- Хорошо. Это было бы неплохо. Спасибо, Энтони.

Они ели и разговаривали. Эрик с водителем сидели, а Энтони стоял рядом. Он нашел ложку для водителя и они оба запивали еду простой водой.

Водителя звали Ибрагим Хамаду. Оказалось, что они с Энтони оба были водителями такси в Нью-Йорке, много лет назад.

Эрик сидел в парикмахерском кресле и наблюдал за водителем, который не снимал пиджак и не ослаблял узел галстука. Он сидел на раскладном стуле, спиной к зеркалу, и спокойно размешивал еду ложкой

- Я вел большое такси, раскрашенное в клеточку, - сказал Энтони, - Работал в основном по ночам. Я был молод. Что могло со мной случиться?

- Работать по ночам не очень хорошо, если есть жена и ребенок. К тому же, днем тоже нескучно.

- Мне нравилось мое такси. Я работал по двенадцать часов без передышки. Останавливался только чтобы отлить.

- Однажды другое такси сбивает человека. Он летит на мое такси, - сказал Ибрагим, - Летит прямо на ветровое стекло и разбивается. Прямо на мое лицо. И везде кровь.

- Я всегда брал с собой "Уиндекс" (Товарный знак универсального моющего средства для стеклянных поверхностей - прим. пер.), - произнес Энтони.

- В прошлой жизни я - исполнительный секретарь по внешней политике. Я ему говорю, слезь оттуда! Я не могу вести машину, когда твое тело лежит на ветровом стекле.

Эрик не мог отвести взгляда от левой части лица водителя. Поврежденный глаз Ибрагима зачаровал его, как ребенка, и ему даже не было стыдно так пялиться. Глаз будто бы был скручен, а бровь была прямая и немного приподнята. Веко было разделено на две части большим шрамом. Но не смотря на то, что веко обвисло и закрывало почти весь глаз, под ним все еще виднелось какое-то движение глазного яблока. Глаз будто жил собственной жизнью, отдельно от остального тела.

- Я ел за рулем, - сказал Энтони, размахивая своей коробкой с едой, - Заворачивал сандвичи в фольгу.

- Я тоже ел за рулем. Я не мог позволить себе перерыв на обед.

- Где ты облегчался, Ибрагим? Я делал это под Манхэттенским Мостом.

- Я тоже, точно там же.

- Я делал это в парках и скверах. Однажды даже на кладбище домашних животных.

- В некоторых случаях по ночам действительно лучше работать, - сказал Ибрагим.

Эрик будто слушал этот разговор издалека и начинал засыпать. Он выпил свой ликер, налитый в потрескавшийся стакан. Доев свой ужин, он положил ложку на коробку и осторожно поставил ее на ручку кресла. "Ручки" и "ножки" кресел надо переименовать. Он запрокинул голову и закрыл глаза.

- Бывал я здесь по четыре часа в день, - продолжал Энтони, - помогал отцу. По ночам работал таксистом. Я любил свое такси. У меня был небольшой вентилятор, который работал на батарейках. В то время не было кондиционеров. У меня была кружка с магнитом, которую я прикреплял к приборной доске.

- Я сделал обивку руля в черно-белую полоску, - сказал Ибрагим, - А на солнцезащитный козырек прикрепил фотографию своей дочери.

Со временем голоса становились просто сплошным звуком. Наконец-то закончилась мучившая его столько ночей бессонница. Он уплывал, чувствуя один единственный вопрос, оставшийся где-то в темноте.

Неужели так трудно было заснуть?

Сначала он услышал, как кто-то жует и сразу понял где находится. Затем он открыл глаза и увидел собственное отражение в зеркале. Комната давила на него. Он задержал взгляд на отражении. Его глаз был подбит там, где его ударили пирогом, а на лбу красовался порез от удара камерой, покрывшийся багровой коркой. Его волосы были дико взлохмочены, и он кивнул самому себе, сохраняя в памяти собственное лицо, вспоминая то, кем он является.

Парикмахер и водитель уже перешли к десерту в виде слоенного пирога с медом и орехами.

Энтони смотрел на него, но говорил с Ибрагимом, или с ним тоже, а может и со стенами и стульями.

- Я сделал ему первую стрижку. Он не хотел сидеть в кресле-машине. Его отец пытался усадить его туда, а он кричал: "Нет-нет-нет". В конце концов он сел там, где сидит сейчас. Отец его заставил, - говорил Энтони, - Сначала я стриг его отца, когда он был еще ребенком, а потом и его.

Он говорил с самим собой, с тем, кем когда-то был, с человеком, держащим в руках ножницы

- Его отец вырос с четырьмя братьями и сестрами. Они жили в здании через улицу. Пятеро детей, мать, отец, дед - все жили в одной квартире.

Эрик слушал.

- Восемь человек в четырех комнатах, с двумя окнами и одним туалетом. Я до сих пор помню голос его отца. Четыре комнаты, две - с окнами. Он любил повторять эту фразу.

Эрик сидел в кресле, и в его памяти всплывали нечеткие сцены из детства, лица из отцовских воспоминаний, лица, поднимающиеся из снов его отца, кухня, изображение которой то появлялось, то исчезало, стол, покрытый эмалью, пятна на обоях.

- Две - с окнами, - повторил Энтони.

Он чуть не спросил, сколько времени спал. Но ведь люди всегда спрашивают, сколько они спали. Вместо этого, он рассказал им о грозящей ему опасности. Он им доверял. Было приятно доверять кому-то. Для него казалось правильным рассказывать об этом именно в этом месте, где прошлое витает в воздухе, охватывая предметы и лица. Здесь он чувствовал себя в безопасности.

Было понятно, что Ибрагиму об этом не говорили.

- А где глава охраны в такой момент? - спросил он.

- Я отпустил его.

Энтони стоял около кассового аппарата и жевал.

- Но ты ведь защищен в машине.

- Защищен.

- Защищен. Тебе не знаком смысл этого слова?

- У меня был пистолет, но я его выбросил.

- Но зачем? - произнес Ибрагим.

- Я не задумывался о будущем, не хотел строить планы и принимать меры предосторожности.

- Знаешь как это звучит? - спросил Энтони, - Знаешь? Я думал у тебя есть репутация, думал, что ты можешь в миг уничтожить любого человека. Но то, что ты сказал, звучит очень сомнительно. И это сын Майка Пэкера? У которого был пистолет, но он его выбросил? Что это?

- Да, что это? - повторил Ибрагим.

- В этом районе города? Без оружия?

- Есть вещи, которые необходимы для обеспечения безопасности.

- В этом районе города? - произнес Энтони.

- Ты не сможешь и пяти метров прошагать после наступления темноты. Будешь невнимателен - убьют сразу.

Ибрагим смотрел на него. Взгляд был пустым, далеким, не направленным на какую-то конкретную точку.

- Будешь умничать - долго помучаешься. Вырвут тебе кишки.

Он будто смотрел сквозь Эрика. Его голос был спокоен. Водитель был просто спокойной фигурой в костюме и с галстуком, сидящей в кресле и держащей кусок пирога в вытянутой руке, а то, что он говорил, принадлежало только ему и находилось за пределами этого города, этих улиц и темы, которую они обсуждали.

- Что произошло с твоим глазом? - спросил Энтони, - Почему он так скручен?

- Я хорошо вижу, могу водить машину, прошел все тесты.

- Оба моих брата были тренерами по борьбе, но я в жизни не видел подобных увечий.

Ибрагим отвел взгляд. Он не хотел показывать нахлынувшие на него воспоминания и эмоции. Может история его жизни принадлежала только и только ему. Одно дело рассказывать о своем опыте, сравнивать с чем-то, и совсем другое – детально описывать незнакомцам ад, через который он прошел, ведь они просто выслушают и забудут, это будет оскорбительно по отношению к его боли.

- Тебя избили и пытали военные, - сказал Эрик, - Или какая-нибудь секретная служба. Может они думали, что убили тебя. Выстрелили прямо в лицо. Оставили умирать. А может это были какие-нибудь бунтовщики, стреляющие безо всякого разбора.

Он говорил тихо. На лице Ибрагима выступили мелкие капельки пота. Он осторожничал. Энтони откусил кусок от своего пирога. Они слушали рассказ.

- Я любил свое такси. Проводил за рулем двенадцать часов без передышки, ночь за ночью, без выходных.

Энтони стоял около кассового аппарата. Он открыл дверцы шкафа под кассой и достал несколько салфеток.

- Но я не думал о защите...

Эрик видел его раньше – старый исцарапанный револьвер, лежащий в глубине шкафа.

Они разговаривали с ним. Они обнажали зубы и ели. Они настаивали, чтобы он взял револьвер. Но он не думал, что оружие ему еще понадобиться. Он боялся только того, что ночь уже кончается, и угроза, которая должна была материализоваться в тот же момент, когда погиб Торвал, уже никогда не будет серьезной.

Никто за ним не охотится. Не смотря на разрушения, которые он оставил после себя, кульминационного момента уже не будет.

Осталось только постричься.

Энтони накинул на него полосатую ткань и побрызгал воду на волосы. Разговор перешел на более нейтральные темы. Он снова наполнил стакан Эрика анисовым ликером и пощелкал ножницами в нескольких сантиметрах от его уха. Разговор был обычным для такого места, как парикмахерская: налоги, машины. Эрик держал стакан на уровне подбородка.

Через некоторое время он сорвал с себя ткань, потому что просто не мог больше там сидеть. Он вскочил с кресла и залпом выпил оставшийся ликер.

Энтони, держащий расческу в одной руке, а ножницы - в другой, почему-то вдруг показался таким маленьким.

- Как так?

- Мне нужно уйти. Не знаю как так. Просто так.

- Ну дай мне закончить хотя бы правую часть, чтобы обе части были симметричны.

Симметрия обеих частей видимо много значило для Энтони.

- Я вернусь. Даю слово. Ты закончишь начатое.

Водитель сразу все понял. Ибрагим взял револьвер и протянул его Эрику. На его руке пульсировала вена.

На его лице появилась решимость, он будто хотел убедить кого-то, что в мире есть слишком жестокие вещи. Эрику хотелось принять это, или рискнуть и разочаровать водителя.

Он взял пистолет - никелированный кусок металлолома. Но он почувствовал глубину того, что пережил Ибрагим. Он пытался читать по его жуткому глазу, по кровавой линии под обвисшим веком. Там определенно что-то было - история времени и судьбы.

Из длинной синей трубы валил дым - самое заурядное зрелище, но сейчас этот призрачный пар казался таким красивым, несущим в себе какую-то странность, неизвестную новизну.

Машина подъезжала к Одиннадцатому Авеню. Он сидел впереди, рядом с водителем и попросил его выключить все устройства, связывающие их с комплексом. Ибрагим выполнил просьбу. Затем он активировал дисплеи ночного видения, и в левом нижнем углу ветрового стекла появилось тепловое изображение объектов, находящихся за пределами досягаемости света фар. Он увеличил яркость кадра, с изображением мусорных куч около реки, и активировал микрокамеры, следящие за активностью вокруг машины.

Если кто-то подойдет к машине с любой стороны, они увидят это на одном из экранов.

Для Эрика все эти технологии были всего лишь игрушками.

- Ибрагим, скажи мне кое что.

- Да.

- Эти лимузины, которых так много на улицах. Мне интересно...

- Да.

- Где их паркуют на ночь? Для этого ведь нужно много места. Где-нибудь рядом с аэропортом, или в Лонг Айленде, или в Нью Джерси.

- Я поеду в Нью Джерси. А лимузин останется здесь.

- Где?

- Через квартал есть подземный гараж. Там паркуются только лимузины. Я оставлю там эту машину, сяду в свою и поеду домой через вонючий туннель.

Старое, десятиэтажное, индустриальное здание возвышалось на юго-восточном углу улицы. Это была старая фабрика одежды и настоящая ловушка для людей, если там вдруг вспыхнет пожар. Окна были опечатаны, здание было обстроено строительными лесами. Ибрагим остановил машину с правой стороны, держась подальше от мест, где проезд был закрыт. Прямо перед ними остановилась еще одна машина, фургон, в котором обычно продают готовые завтраки. Странно такое видеть в этот час, но стоило понаблюдать.

Он засунул пистолет за ремень, хотя это причиняло ему некий дискомфорт, и вспомнил, что сегодня уже спал, а значит сейчас он бодр и жаждет зрелищ. Что-то должно было скоро случиться, он не сомневался в этом, что-то чрезвычайное, возможно субъект наконец приведет в действие свой план.

Затем включился свет, с хрустом и шипением. Большие карбоновые прожектора на треножниках были подключены к уличным фонарям. Появилась женщина в джинсах, жестом указав водителю машины остановиться. Перекресток пропитался дрожащим светом, ночь вдруг ожила.

Люди бегали по улице, кричали что-то, или говорили по телефону, водители выгружали оборудование из длинных фургонов, припаркованных на обеих сторонах улицы. Трейлеры стояли на заправке. Мужчина в фургоне открыл опускающуюся часть машины, ту, откуда выдают еду, и только сейчас Эрик заметил тяжелую движущуюся платформу, на краю которой была установлена кинокамера и сидели несколько мужчин.

И это было не единственным, чего он не заметил. Когда он вышел из машины и приблизился к месту, которое не было заблокировано фургоном, он увидел приготовление к съемкам сцены.

По всей улице растянулись сотни голых людей. Они заполнили перекресток, лежа в случайных позах: некоторые тела лежали на других, некоторые просто распластались, или же приняли позу зародыша. Среди них были и дети. Никто не двигался, у всех были закрыты глаза. Это было стоящим зрелищем: город из недвижимой плоти, голый, освещенный. Столько беззащитных тел, которые совсем не подходят месту, где днем как обычно кипит людская жизнь.

Конечно, во всем этом был смысл. Кто-то снимал фильм. Но это была всего лишь внешняя часть. Эти тела - обыденная реальность, оголенная на асфальте. Их сила принадлежала только им и не зависела от каких-либо обстоятельств. Но в этой сцене было что-то смущающее и бесцветное, тень одиночества. Женщина закашляла и ее голова и колено слегка дернулись. Он не спрашивал себя, должны ли они быть мертвы, или просто лишены чувств. Для него эти люди были одновременно и грустными и отважными. Никогда в жизни они не чувствовали себя настолько обнаженными.

Техники ходили среди тел с измерителями света, осторожно переступая через головы и разведенные ноги, произносили цифры в ночи, а женщина с хлопушкой готовилась отмечать номера сцен и дублей. Эрик прошел к углу улицы и протиснулся между досками, закрывающими тротуар. Он стоял внутри какого-то строения из фанеры, вдыхая запах строительного раствора и пыли, и снял одежду. Он вспомнил, почему в области живота его то и дело пронзает жгучая боль. Именно туда попала охранница, выстрелив из электрошокера. Как сенсационно она бы выглядела здесь в своем бронежилете.

Внизу живота он так же чувствовал жжение, от водки, которую она туда вылила.

Он сложил штаны, спрятав в них пистолет, и оставил одежду на тротуаре. Темнота будто сама указывала ему путь, и он шел, касаясь плечом досок, пока не увидел свет. Он шел медленно, осторожно, и, сделав где-то десять маленьких шагов, достиг края перекрестка.

Он тоже лег на асфальт между остальными и чувствовал неровности на земле, когда-то бывшие жвачкой, которую многократно переезжали машины. Он чувствовал запах испарений, исходящих от земли, утечек топлива, паленой резины, горячей смолы. Он лежал на спине, повернув голову и положив руку на грудь. Его тело чувствовало себя здесь глупо. Одним глазом он видел камеру, снимающую их с двадцатифутовой высоты. Но основные съемки еще не начались, думал он, пока женщина с любительской камерой снимала происходящее.

- Бобби, давай начинать, - сказал один ассистент другому.

Через некоторое время улица погрузилась в тишину. Голоса умерли, исчезло чувство далекого движения. Теперь он чувствовал присутствие тел, всех тел, их дыхание, тепло и кровь, бегущую по венам. Люди, непохожие друг на друга, вдруг стали похожи в этой куче, все вместе они были живы и мертвы. Они были всего лишь массовкой в этой сцене, им просто приказали не двигаться, но впечатление от всего этого было настолько сильным, что Эрик не мог думать о чем-либо другом.

- Привет, - произнес кто-то.

Это был человек, лежащий лицом вниз рядом с ним, женщина, вытянувшая руку. Ее волосы были светло-каштанового цвета, или скорее каштаново-желтые. Возможно серо-желто-коричневого или красно-коричневого. Или цвета щавеля. Да, "цвет щавеля" звучит лучше.

- Мы должны быть мертвы?

- Не знаю, - ответил он.

- Никто нам ничего не сказал. Меня это раздражает.

- Ну, прикинься мертвой.

Положение руки заставляло ее говорить в асфальт, поэтому слова получались нечеткими.

- Я нарочно приняла такую позу. Что бы с нами ни случилось, скорее всего, случилось без предупреждения, и я хотела показать это, индивидуализировав своего персонажа. Целая рука скручена. Если поменяю позу - будет неправильно. Кто-то сказал, что фильм не получил финансирования. Наверное кто-то передумал в последний момент. Денег больше нет. Это последняя сцена, которую они снимут перед тем, как свернуть проект. Так что нельзя идти на поводу у своих желаний, не правда ли?

У Элиз ведь волосы тоже были цвета щавеля? Он не видел лица женщины, а она не видела его. Но он с ней разговаривал и она точно его слышала. Если это Элиз, то почему она не реагирует на голос собственного мужа? Хотя, зачем ей реагировать? Это неинтересно.

Грохот проехавшего где-то грузовика вибрацией отдавался в его позвоночнике.

- Но мне кажется на самом деле мы не умерли. По крайней мере если мы не какой-нибудь культ, - говорила она, - где происходят массовые самоубийства. Очень надеюсь, что это не так.

- Закрываем глаза, люди. Никаких звуков или движений, - голос раздался из динамиков.

Камера медленно опускалась, и он закрыл глаза. Теперь, лишенный обзора, он видел тела как будто через камеру, смотрел на них таким же холодным взглядом. Притворялись ли они, что голые, или же действительно были голыми? Теперь он сомневался. Там были люди с самыми разными оттенками кожи, но почему-то он видел их всех черно-белыми. Возможно такую сцену преподнести лучше всего именно в таком варианте.

- Мотор, - выкрикнул другой голос.

Эти попытки, увидеть тела здесь, в этой реальности, а не на экране где-нибудь в Осло или Каракасе, взрывали ему мозг.. А может все эти места связаны друг с другом? Зачем вообще задаваться такими вопросами? Зачем все это видеть? Они изолировали его, разрывали на кусочки, а он ведь не этого хотел. Он хотел быть здесь среди людей, среди тел, татуированных спин, волосатых задниц, среди тех, от кого воняет. Он хотел быть в самом центре перекрестка, рядом со стариками с выпуклыми венами и карликом с длинной головой. Может тут есть и больные люди, с отслаивающейся кожей. Но есть и молодые, сильные. Он был одним из них, одним из спортивно сложенных, загорелых и молодых людей. Он подумал о том, как красиво смотрятся позы угловатых тел детей. Головы одних покоились на телах других, на груди или на руке. Он думал о тех, кто лежит на спине, лицом к небу, раскинув руки словно крылья и обнажив гениталии.

Там была темнокожая женщина с маленькой красной точкой посередине лба. Был ли там человек без одной конечности, с протезом, прикрепленным к колену? Сколько из лежащих здесь тел носят на себе послеоперационные шрамы? И кто та девушка с дредами, из-под волос которой выглядывали одни ступни?

Он хотел осмотреться, но не открывал глаза, пока не прошло несколько длинных минут и мягкий мужской голос не сказал:

- Снято!

Он сделал шаг, обернулся, и, вытянув руку, почувствовал ее ладонь в своей. Она последовала за ним к свободной части тротуара, где он в темноте поцеловал ее, произнеся ее имя. Она обхватила ногами его тело и они занялись любовью среди запаха разрушения.

- Я потерял все твои деньги, - сказал он ей.

Он услышал ее смех и почувствовал ее дыхание на своем лице. Он уже и забыл, как приятно слышать этот смех, больше похожий на кашель. Смех курильщицы из какого-нибудь стар







Дата добавления: 2015-09-15; просмотров: 274. Нарушение авторских прав; Мы поможем в написании вашей работы!



Вычисление основной дактилоскопической формулы Вычислением основной дактоформулы обычно занимается следователь. Для этого все десять пальцев разбиваются на пять пар...

Расчетные и графические задания Равновесный объем - это объем, определяемый равенством спроса и предложения...

Кардиналистский и ординалистский подходы Кардиналистский (количественный подход) к анализу полезности основан на представлении о возможности измерения различных благ в условных единицах полезности...

Обзор компонентов Multisim Компоненты – это основа любой схемы, это все элементы, из которых она состоит. Multisim оперирует с двумя категориями...

Неисправности автосцепки, с которыми запрещается постановка вагонов в поезд. Причины саморасцепов ЗАПРЕЩАЕТСЯ: постановка в поезда и следование в них вагонов, у которых автосцепное устройство имеет хотя бы одну из следующих неисправностей: - трещину в корпусе автосцепки, излом деталей механизма...

Понятие метода в психологии. Классификация методов психологии и их характеристика Метод – это путь, способ познания, посредством которого познается предмет науки (С...

ЛЕКАРСТВЕННЫЕ ФОРМЫ ДЛЯ ИНЪЕКЦИЙ К лекарственным формам для инъекций относятся водные, спиртовые и масляные растворы, суспензии, эмульсии, ново­галеновые препараты, жидкие органопрепараты и жидкие экс­тракты, а также порошки и таблетки для имплантации...

Алгоритм выполнения манипуляции Приемы наружного акушерского исследования. Приемы Леопольда – Левицкого. Цель...

ИГРЫ НА ТАКТИЛЬНОЕ ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ Методические рекомендации по проведению игр на тактильное взаимодействие...

Реформы П.А.Столыпина Сегодня уже никто не сомневается в том, что экономическая политика П...

Studopedia.info - Студопедия - 2014-2024 год . (0.014 сек.) русская версия | украинская версия