Мироходцы: откровение

Они шли мимо горящих свечей, мимо стен, испещренных золотистой мозаикой, и горячий воздух, поднимающийся вверх, искажал рисунки на стенах так, будто бы еще чуть-чуть – и они оживут, задвигаются. Мозаика будто бы вторила словам Ветивера, словно все это было о нем. Сам он был бледен. Айра иногда смотрел на него, пытаясь уловить хотя бы смутный отголосок возможной лжи, но лицо Ветивера было спокойным, бесстрастным, одни лишь глаза светились печалью, в них, прячась за отблесками огня, мелькали тени воспоминаний...

Айра с трудом мог поверить в историю, которую рассказывал Ветивер. Но после всего того, что он видел... не верить было бы глупо. И он отбросил сомнения и попытался слушать сердцем, чтобы понять учителя.

Тысячелетия назад Ветивер, когда он был еще молод (а он когда-то был молод и был глуп) стал мироходцем. Как и почему – совершенно другая история, знать которую Айре незачем. Имея силу и желание творить, Ветивер... создавал миры. Планетарного типа, в основном, на разном отдалении друг от друга. Чаще в параллельностях, изредка – в одной реальности, но в разных галактиках. Годы тренировок, изучения уже существующих систем, проб и ошибок, безжизненных глыб, истлевших, выжженных могил размером с луну – и вот, когда он подошел к созданию со всей своей любовью и терпением, когда он отдал почти всего себя, ему удался шедевр: мир-жемчужина, прекрасный, непротиворечивый, живой. Айра не мог понять, как может это существо... своим вот этим порою нелогичным, парадоксальным разумом осилить такую задачу… Как мог он создать... мир? Планету? Все на ней? Болезни тоже? Уникальные рельефы скал, очертания континентов... разве это возможно? Разве может разум одного человекоподобного существа придать форму и цвет каждому камню, каждой мелкой твари? Разве может он быть создателем всех тех дивных существ, которых можно назвать живым? Разве не должен быть способный на все это разум абсолютным, идеальным? Ветивер, видя его смятение, объяснил, что «создание» – слегка высокопарное определение. Скорее, миры он составлял. Словно паззл, как детский конструктор. Из того, что подглядел где-то, из того, что приснилось, что взял с собой, припрятав в широком рукаве, из того, о чем мечтал, строил он свой совершенный мир. И, создавая его, населяя его, пробуя получившееся на зуб, он дивился тому, что мир начал... жить. Жить и крепнуть. Развиваться, усложняться, словно прорастать огромным дубом из желудя, что раньше помещался в детской ладошке. В этом ожившем мире стали зарождаться некие сущности, чья потенциальная сила была намного больше той, что Ветивер вложил в них. И возрадовался он проросшим семенам, и жил на своей земле, как смертный, наслаждаясь созданным, поддерживая порядок там, где требовалось его участие, хоть и был к тому моменту почти бессилен.

Ну конечно, – подумал Айра, – может ли не быть богом богоборец?.. Человек – а именно в человечьем обличье был Ветивер, – шествовал рядом с ним, продолжая свой рассказ, в который все сложнее было поверить. Трещали свечи, скользил меж них узорчатый шлейф парадной мантии Ветивера, по лицу мага скользили тени от колонн.

Он живописал годы благополучия. Он не скрывал, что в системе были изъяны, и, вероятно, не все он мог исправить своими силами – что-то уже слишком разрослось, что-то было потеряно, каких-то мелких вещей он просто не замечал. Он признавал свое несовершенство. Он никогда не был идеальным. Но он старался сделать все, что мог...

И вот однажды в лелеемую им жемчужину пришли двое из внешних миров. Им понравился созданный Ветивером мир, и они решили не только остаться в нем, но и присвоить его, забрать этот мир себе. Словно дети в песочнице, жестокие, с неутолимой жаждой обладания, принялись они выживать творца из созданной им земли. «Голодные боги в изгнании» – так назвал их Ветивер. Осознав свою беспечность, он решил убить разом двух зайцев, и потому возвел вокруг своего любимого детища что-то вроде стены. Это было пространство, защищающее созданный им мир от попаданий извне. Пространство это было многослойным и питалось энергией людских душ, что путешествуют туда во сне.

Но оказалось, что возведение этой границы выело куда больше сил, чем он предполагал, оставив его самого почти беззащитным и крайне беспомощным... И долгое время он пробыл внутри своего мира, как в западне, неспособный противостоять пришедшим извне, замурованный вместе с ними, словно в темнице. Но выход из ситуации он нашел.

– Какой? – спросил Айра у остановившегося Ветивера.

– Это было моей ошибкой, – сказал он, взглянув на Айру, – Еще одной... страшной ошибкой.

По его лицу скользнула тень. Зеленые глаза словно померкли на секунду.

Он надолго замолчал. Тогда Айра спросил:

– Кем были те двое, что пришли из внешних миров? Как именно они собирались присвоить себе созданный тобою мир?

Ветивер прошел чуть вперед, обернулся к Айре, раскидывая по плечам темно-красные косы:

– Они говорили, что я – талантливый мастер, но я для созданного мною мира – мёртв. Я, мол, не в состоянии с ним управиться. Мир не принадлежит мне боле, говорили они. Творение превзошло творца. Теперь, мол, лишь им под силу исправить все, что я сделал не так. Они знают лучше, – он тяжело вздохнул. – Но я-то видел, что между собой у них мира нет. Я видел, что, оставшись одни, они или разорвут моё детище на куски, или изуродуют так, что... какая-то из этих свечей навсегда погаснет.

– Знаешь, я, кажется, начал понимать, отчего твой характер скверен, – мягко сказал Айра, позволив себе тень улыбки, – и почему ты начинаешь считать людей и предметы своими. Ты многое потерял и многим привык обладать. Ты долго был тем, кто действительно суть – хозяин всего.

– Пожалуй, ты прав.

– Если все это так... – продолжил Айра, обводя свечи рукой, – и ты теперь здесь... вдалеке от того, тобой созданного мира... Что случилось с ним дальше?

– Пойдем, – Ветивер отвернулся, подождал, пока Айра снова окажется с ним рядом, и продолжил, иногда медля, словно не мог подобрать нужных слов: – Борьба с пришедшими извне длилась века. С переменным успехом. Иногда мне казалось, что я близок к цели. Иногда им почти удавалось уничтожить меня. И я понял, что такой, как есть, я их не одолею. И не одолею, если буду бороться с ними лоб в лоб. Я должен был быть хитрее. Я сказал своим лучшим и самым достойным ученикам, что отправлюсь во внешние миры, искать мудрости и силы, чтобы исправить несовершенства мира, чтобы он засиял. Ученики передали это людям, и те зачем-то решили, что я ищу им место для жизни после смерти. Но я лишь бежал от тех пришлых врагов. Нигде не было мне покоя, не было отдохновения. Не прельщала меня чужая власть и любовь, не манили тайны, не трогали злые интриги. Я хотел себе свой мир. Свой. Обратно. И я вернулся другим. Я был сильней. К той силе, ради обретения которой я создал в собственном мире что-то вроде устройства самоуничтожения, ведущего обратный отсчет, – мол, если не мой, то ничей, – я прибавил съеденные сердца чужих богов. Словом, я вернулся и со всей яростью и злостью обрушился на тех двоих... Но так же силен был ответ их, и не спасла меня новая злая сила. На долгие годы я впал в забытье, словно умер. Но – не совсем. Однажды я был возрожден. И я словно ополоумел, я так хотел... Снова случился бой. И во второй раз один из пришлых духов одолел и прогнал меня, мол, иди и найди Сияющий Мир, который в прошлый раз не отыскал. А что мне его искать? Я давно уже все нашел. Но мне пришлось уйти. И вот мы с тобой повстречались на одном из ветреных перекрестков. Если раньше я еще лелеял надежду вернуться и все исправить... теперь я все чаще думаю: а не стоит ли мне просто попробовать снова? Тот мир все равно погибнет – если я не вернусь. Накопить силы, найти хорошее место, и, зная теперь и умея, заранее воздвигнув защитную стену...

–...и оставить тот мир-жемчужину во власти пришлых хозяев?.. – ужаснулся Айра, замедляя шаг и почти останавливаясь. – На верную смерть оставить?..

– Посмотри на эти неисчислимые свечи, – Ветивер обернулся к нему. – Так ли ужасно, что одна из них вскоре погаснет?

Его волосы светились по контуру золотом, бледное лицо все еще было бесстрастным, но в словах его звучало отчаяние и разочарование. Но была там и надежда – слабая, почти незаметная, последняя надежда отчаявшегося.

– Я уже отдал за эту жемчужину жизнь, и я все еще помню и люблю то, что создал, – проговорил Ветивер. – Пускай этого не достаточно. Но... я попробую снова. Да. Это будет последний раз.

– Я не понимаю, – сказал Айра. – Ты рассказал мне все... зачем? Или... постой. Ты знаешь дорогу назад, в тот мир, из которого изгнан. Но ты ищешь не просто путь. Ты ищешь... союзника? Чтобы не быть одному против тех двоих? Это и есть твой путь – найти того, кто встанет в твоей борьбе рядом с тобой, и тогда ты сможешь вернуться...

– Айра, ты очень талантлив, – голос Ветивера звучал глухо и низко, – ты умен, хоть я и ругал тебя почем зря. Ты нежен, решителен, смел, у тебя большое сердце, и Рем передает тебе добрые знаки. Но при всем при этом – прости, но нет, ты мне не союзник и даже не ровня.

– Но почему ты помогаешь мне? – обескуражено пробормотал Айра.

– Потому что при всем при этом ты... ты больше, чем маг и больше, чем мироходец. Когда – если – мы найдем дорогу назад, я надеюсь, ты сможешь исполнить свою часть уговора и, в свою очередь, поможешь мне.

– Мы? Дорогу... назад? Неужели мы... тот мир, который я забыл... город... неужели мы с самого начала ищем одно и то же?

Айра был оглушен, дезориентирован, потерян еще больше, чем когда-либо.

– Ты канул в бездну миров, – сказал Ветивер, подходя ближе, нависая над Айрой черным силуэтом с горящими зелеными глазами. – Ты использовал ключ, забыв о том, как он опасен. Я уловил рябь на поверхности... Я поспешил к тебе так быстро, как только мог – и сам сбился с пути.

– Но... это я шел за тобой! Я преследовал тебя!

– Верно, ты должен был думать так. Иначе стал бы ты терпеть меня? Стал бы ты учиться у меня? Стал бы ты дорожить мной, если бы думал, что это я нуждаюсь в тебе, а не ты во мне?

Айра стоял недвижно, пытаясь осознать то, что сейчас узнал. В нем нуждается божество? Что... что это все значит? Он сходит с ума? Или это Ветивер своими чарами и зельями пытается смутить его разум?

Ветивер мелькнул, его образ вздрогнул, погнулся, как пламя, которое тщетно пытаются погасить, и обратился Рем. Она шагнула к Айре, придерживая начавшие спадать просторные одежды, прильнула к его груди и сказала своим нежным девичьим голосом:

– В этот раз у нас все получится.

 

 

Когда Никс прикоснулась к парящей сфере, оказалось, что это – жидкость. Поверхность ее пошла волнами, а потом воспламенилась, став трепещущим черным факелом в глухой ночи. Шар, к которому прикоснулся Рейнхард, мгновенно замерз. От горящего и заледеневшего шаров вверх хлестнули два щупальца, огненное и ледяное. Пламя и лед одновременно обволокли следующее звено цепочки, тут же от него в обе стороны прянули белый и золотой лучи, пронзили шары «любовь» и «смерть» и встретились в последнем. Затем каждый луч удвоился, там, где был только огонь, теперь был и лед, и все пути замкнулись. Теперь над полом парили горящие глыбы из черного льда, соединенные мерцающими мостиками из огненной и ледяной магии.

Никс попятилась, отходя поближе к Найку, Рин тоже держался неподалеку.

Все ждали, чем же это закончится. Угадали ли они? Сумели ли дать верный ответ?

В следующий момент откуда-то сверху посыпался черный снег. Тут же раздался звук, похожий на близкий гром. Никс задрала голову. Огромная крылатая статуя словно раскололась надвое – но это лишь пошли трещины по слою черноты, обнажая темный, холодный металл.

В следующий миг Никс показалось, что статуя падает. Она хотела было бежать, но вовремя заметила, что...

– Стойте! – воскликнула Никс. – Она наклоняется!

Действительно – статуя, держа сомкнутые ладони перед собой, склонялась, или, скорее, присаживалась, одновременно расставляя ладони так, будто хочет зачерпнуть воды. Все это сопровождал ураганный вой сгибаемого вольфрама. Заржавел он, что ли?..

Вот уже смутно мерцающие в свете горящего льда пальцы коснулись черной поверхности пола, и статуя замерла, нависая над компанией недвижным слепым исполином.

Никс переглянулась с друзьями.

– Кажется, это и есть... дверь, – сказал она.

Понять предложение как-то иначе было довольно сложно.

Они прошли вперед, с опаской глядя на крылатую вольфрамовую деву, совершенно неподвижную, будто бы последних мгновений не было и она никогда не меняла своего положения.

Ее гигантские крылья упирались в черные дома за спиной. На каждой из ладоней уместился бы легковой автомобиль, что уж говорить о троих людях и одной ледяной карете на ножках.

Никс, забираясь «на ручки» к вольфрамовой деве, нервничала. Что будет дальше? Она полетит? Или встанет и понесет их куда-то?

Статуя начала подниматься, ладони вздрогнули и оторвались от земли. Вольфрамовая дева медленно подносила их к своему лицу. Когда Никс и компания оказались перед слепыми глазами статуи, та открыла бездонный рот и, распахивая его все шире и шире, начала подносить ладони к нему.

Никс охватила паника.

– Она собирается нас сожрать! – закричала она, нелогично цепляясь за большой палец статуи.

– Не дрейфь, я вижу тут путь! – Найк умудрялся удерживать равновесие на наклоняющейся поверхности. – Это такой эскалатор. Очень дурацкий!

Сквозь шум металла послышался голос Рейнхарда:

– Руки дизайнеру поотрывать!

Статуя вдруг замерла, поднеся ладони вплотную к лицу с распахнутым ртом. Никс, насторожившись, замерла тоже: что дальше-то? Во рту вольфрамовой девы темно, как в гробу, впрочем, не темнее, чем в Соле. Человеческая челюсть так не отгибается – но статуе это не мешает. Не могут же они попасть ей в желудок? Может, лучше попробовать отсюда спрыгнуть? Куда? Раньше думать надо было! Но ведь Никс никак не могла знать, что статуя захочет их съесть!

– И?.. – озвучил Найк общий вопрос.

В следующий миг статуя вновь ожила, опрокидывая содержимое ладоней в себя.

Поскользнувшись на гладком металле и случайно ослабив хватку, Никс полетела вперед и тут же впечаталась в каменную стену. Опомнившись, она взглянула по сторонам и поняла, что они не в голове статуи и не в ее желудке. Как она могла забыть! Это же морок. Переход был мгновенным, они всего лишь прошли в «двери», а значит, никуда статуя не пойдет и не поедет. Они уже в каком-то другом месте, где-то еще.

За ними, там, откуда они выпали, зияла черная пустота, от вида которой почему-то передергивало, и Никс, развернувшись, взглянула вперед, на неширокий тоннель, словно выдолбленный в камне, с металлическим настилом на полу и россыпью точечных ламп тут и там, из которых сочился мертвенный зеленоватый свет, нагнетающий тревогу.

– Вы как? – Никс глянула на все еще несколько ошарашенных спутников. Найк пожал плечами – нормально, мол. Рин осматривал передвижной короб с Керри – с тем тоже, вроде бы, все было в порядке, пускай в ширину тоннеля он вписывался постольку-поскольку.

– Кажется, пройдет, – сказал Рин, хлопая ледяную карету по боку.

Ножки-кристаллы, стуча по металлу, подняли короб, он слегка покачнулся, стесал об стенку бок, но пошел. Компания двинулась впереди него, вниз по коридору, не медля, но и не спеша, прислушиваясь к тишине и бдительно глядя по сторонам. Довольно скоро они вышли в туннель пошире, перпендикулярный первому, облицованный желтоватым камнем, подсвеченный разноцветными витражными светильниками с замысловатым абстрактным узором. В двух концах тоннеля имелись арки, ведущие в темноту, а вдоль одной из стен тянулись узкие рельсы, потемневшие от времени.

– Так, – Никс уперла руки в боки. – Неужели снова ждать? Трамвая? Поезда метро?

– Не, – Найк показал на стену, – тут, кажется, имеется банальная и совершенно не загадочная кнопка вызова.

– Ну, жми, – сказал Рин. По тону его было ясно, что он готов ко всему.

Вскоре справа послышался шум, а потом из левого туннеля, подсвеченный витражными лампами, выплыл мини-поезд, состоящий из трёх небольших вагонов без локомотива. Поезд выглядел старым, вычурным: сплошь фигурно гнутая бронза, малахитовые мозаики, красное дерево – но определить принадлежность состава к той или иной культуре, к тому или иному отрезку времени было невозможно. Когда он остановился, двери вагонов разошлись в стороны, открывая вид на внутреннюю отделку: сидения были обиты красным бархатом, поручни отлиты из бронзы, а настенные панели сработаны из янтаря. В окнах округлого силуэта светились нарисованные серебрянкой созвездия.

– Кто-то любил шикануть, – заметил Найк. – А бара нет?

Никс закатила глаза.

– Зачем тебе бар, мы и так словно в горячечном бреду, – ухмыльнулся Рин. Задумчиво покосился на ледяной гроб Керри: – А вот в вагон он так просто не влезет.

Лицо Кровавого Рассвета было все таким же каменным, каким сохранялось на протяжении пути. Никс снова задумалась, каково ему. Но делать нечего. Раз она взялась, надо довести дело до конца.

– Оставлять его здесь нельзя, – сказала Никс. – Так что, Рин, аккуратно убирай ножки, отрезай лишнее, втащим внутрь. Как-нибудь.

– Хм, тут небольшая проблема, – Рин развел руками. – Судя по всему, убирать лед обратно я не могу.

– Ладно, – Никс обнажила огненный клинок, – тогда я попробую.

Светящееся лезвие с легкостью откромсало ненужные куски льда и лишило гроб довольно объемных кристаллических ног. Никс старалась действовать аккуратно. Вроде бы, удалось. Рин следил за процессом, готовый, чуть что, снова запаять Керри в лед.

Через пару минут всеобщего участия и пыхтения знатно похудевший ледяной короб удалось впихнуть внутрь вагона. В итоге он занял большую часть свободного пространства, так как везти его стоймя не решились – а вдруг навернется? Сами кое-как втиснулись рядом, расположившись на мягких лавочках.

Вторая совершенно не таинственная кнопка в выемке вагонной стены заставила двери закрыться, а поезд – тронуться. Никс подумалось, что такая простота обусловлена тем, что поезд тут всего один, а значит, нет смысла как-то согласовывать движение составов, и потому им можно управлять изнутри.

Быстро набрав скорость, поезд нырнул в черный зев тоннеля и пошел прямо, почти бесшумно скользя по рельсам. Из-за кромешной темноты вокруг и нарисованных на стеклах звезд казалось, что никакого движения и вовсе нет. О нем напоминал лишь едва слышимый стук колес и мерное раскачивание вагонов. Довольно долго путь был прямым, и пройденное расстояние не поддавалось вычислению. Свет в вагоне изредка затухал, но затем загорался снова.

Наконец скорость хода ощутимо изменилась. Всех наклонило вбок, и поезд, плавно завернув, пошел под уклон. Потом он снова завернул и снова направился вниз, повторив такой маневр еще несколько раз, словно тоннель, по которому он следует, ввинчивается в землю.

Спустя еще два поворота поезд выровнялся, замедлил ход, и тут в иллюминаторах стали мелькать голубоватые отсветы, сменившиеся довольно протяженными отрезками-окнами, и в них можно было разглядеть что-то... что-то непонятное.

Наклонные линии, перемежающиеся прямыми плоскостями, белый и голубой цвета, и все это как-то размыто, словно за запотевшим стеклом... нет, определить, что это они проезжают, было решительно невозможно, и Рин даже переспросил, видят ли остальные все так же смутно, как он. Никс, у которой никогда проблем со зрением не было, вглядывалась в нечеткие силуэты и тоже ничего понять не могла.

– Мне кажется, или в этих иллюминаторах... части тела? – спросил Найк. – Звучит как бред, но... Мы едем вдоль гигантской... ноги?

– Если так, то… ох и здоровенная она! – заметила Никс.

Впрочем, сама она никакой ноги не видела.

– Да она же размером с пару кварталов, – Найк смотрел в окно вагона, щурясь. – Вот это... размах. Понятно теперь, почему для нее требовался целый город.

– Да где ты там что-то рассмотрел? – спросил Рин. – Я ничего не вижу.

– Ну, вот же, – Найк показал на смазанную белеющую плоскость. – Если линии соединить... Ой, кажется, это уже бедро.

Дыры в тоннеле резко кончились. Какое-то время поезд снова ехал в абсолютной темноте, оставив пассажиров с воспоминаниями об увиденном и попытками это осознать. Через несколько долгих минут внутреннее освещение вагона учащенно замигало, дробя реальность морока на фрагменты. Табло над дверьми засветилось голубым, послышался мелодичный тоновой сигнал, и мини-поезд мягко затормозил, оглашая свое прибытие гудком. Створки дверей, помедлив, распахнулись снова.

– Приехали, – сказала Никс.

Уже единожды протолкнутый внутрь вагона короб с Керри удалось вытолкнуть наружу проще, хоть и не без труда. Рин снова отрастил ему ножки, пока другие оглядывались по сторонам.

Станция прибытия отличалась от начальной холодной лаконичностью: алебастровый, иссиня-черный, серый металл, прямые линии, трапеции скрытых в стенах ламп, источающих ровный белый свет. Сплошные железные ворота, утыкающиеся прямо в высокий потолок, разъехались в стороны, когда компания поднялась по невысокой лестнице и подошла вплотную.

Впереди, за круглой площадкой без ограждений, были видны бесчисленные белые колонны, уходящие вверх, теряющиеся в темноте. Казалось, колонны эти толщиной с дом.

Никс решительно пересекла круглую площадку и приблизилась к ее краю. Ожидая увидеть что угодно, заглянула вниз.

Оттуда сначала пахнуло холодом, таким, что Никс закрыла лицо рукой, а потом она увидела ее.

Да, это точно была она.

Вьюга.

Они и правда ехали мимо ее тела.

Внизу, впаянная в полупрозрачный лед, лежала женщина – обнаженная, бледная, недвижная, и такая огромная, что статуя, поразившая Никс чуть раньше, показалась бы ребенком в сравнении с размерами этой пленницы морока.

У нее были на удивление нежные черты лица. Само оно светилось спокойствием и странным умиротворением. Кожа оттенком напоминала кремовые розы и будто бы мягко мерцала, словно матовый перламутр. В неровно остриженных коротких волосах Вьюги переплетались пряди цвета слоновой кости и серебра.

Она лежала в огромной стеклянной емкости с краями, охваченными металлическими пластинами, запрокинув голову на один из бортиков. Она словно заснула, принимая ванну.

Вот только тянущиеся к ней трубы и трубки, сплетающиеся в поблескивающие неряшливые клубки, говорили о неестественной, будто бы медикаментозной причине сна. Трубки оканчивались иглами, тут и там впившимися в тело.

И все же она была настолько настоящей и живой, что не оставалось никаких сомнений: вот ей-то вдруг начать двигаться куда естественней, чем той статуе, но она, в отличие от первой, совершенно неподвижна, и оттого смотреть на нее, одновременно живую и мертвую, жутко. Не от размеров ее титанических жутко, а от того, что не дышит, что полностью неподвижна, словно восковая статуя. Словно человек, умерший во сне: идеально цельное тело, поцелованное смертью.

– Надеюсь, никто не будет шутить по поводу размеров чего-либо, – мрачно сказал Рин, встав за левым плечом Никс

Ему никто не ответил.

– И как... как эту... это... как ее будить? – спросила Никс, с трудом подбирая слова. – Она кажется мертвой. Вон... не дышит же?..

– А мне интересно, как ее сюда поместили и куда она денется, если проснется, – произнес Найк, подошедший к краю площадки и остановившийся справа от Никс. Потирая озябшие плечи, взглянул вверх. – Может, оттуда спустили? Вроде бы путь какой-то есть... а вроде бы и нет.

– Это морок, ее могли пронести в виде горошины в кармане и тут уже развернуть, – сказала Никс. – Я ничему не удивлюсь. Но... ладно. Вот мы и здесь. Дальше... дальше что?

– Все просто, – произнес Рин, и что-то в его голосе заставило Никс повернуться к нему и взглянуть внимательней. Черные волосы медленно, но неотвратимо выцветали обратно в белый, заодно незримо удлиняясь, завиваясь волнами. Лазорево-фиолетовое одеяние светлело, и когда Рин посмотрел на Никс, его глаза были абсолютно черными. Никс мгновенно поняла, что случилось. Рефлекторно отходя на пару шагов назад, она уткнулась спиной в Найка. Остановилась, сглотнула.

Вьюга говорит с ними через Рейнхарда.

Вьюге не нужно было никакого прикосновения.

Рин уже её, он всегда ей принадлежал, и вот теперь исполняет свое предназначение.

Ему просто нужно было прийти сюда – и он пришел.

– Следуй за мною вниз, – сказал Рин, и с каждым следующим словом голос его становился все более потусторонним. – Ожидание подходит к концу. В сердце моем нет более ненависти, но и радости нет. Я не могу ликовать, я принимаю грядущее со спокойной обреченностью и светлой надеждой.

Словно отражаясь от стен и древних колонн, голос Рина дробился и звучал теперь будто бы отовсюду, пробирая до самых глубин, ввинчиваясь в сознание, как сверло. Это было то, что Никс чувствовала в нем уже давно – нечто, заполняющее пустоту, нечто, подавляющее и чарующее одновременно. Только раньше это была лишь бледная тень его, а теперь этот зов звучал, словно рокот близкой грозы, как напев бушующего моря: от него уже невозможно было абстрагироваться, невозможно его не заметить. Вьюга говорила через Рейнхарда, и плескалась в ее голосе такая ледяная жуть и такая милосердная благодать, что это спутало мысли и почти полностью подавило волю.

Никс была очарована этим голосом. От понимания, что все вокруг пронизано им, волоски на ее затылке встали дыбом. Сила Вьюги велика, и все, что колдовал Рейнхард до этого момента – лишь отражение ее, и его голос, тот, что пленял и сковывал, тот, что вскрывал сердца, заставляя испытывать сладкую боль и пьянящую радость – бледное эхо голоса Вьюги.

Рин пошел вперед. Кода он приблизился к краю, под ногами его стали возникать ровные, гладкие ледяные ступени – не чета тем прерывистым и кривым кристаллам, что недавно создавал он сам.

Никс поняла, что должна идти следом, и без раздумий отправилась за ним.

Найк остановил ее, взяв за локоть мягко, но настойчиво.

– Эй... Ты уже все решила? – спросил он. – Это... кажется, это последний рубеж.

Никс обернулась к нему, смаргивая оцепенение.

Очарование словно отступило, замерло, колдовство Вьюги отпустило Никс на короткий миг.

– Ты уверена? – продолжил Найк.

Она пыталась найти ответ, но в голове было пусто. Никс видела в его теплых карих глазах тревогу, смятение и что-то еще – искреннее чувство, живой, даже какой-то животный страх, надежду, переплетенную с отчаянием.

Рин обернулся к ним. Он стоял ниже, на одной из белых ледяных ступеней, повисших в воздухе. За ним стелился шлейф светлых одежд, лицо его было бесстрастным, непроницаемым.

– Не стоит бояться, – сказал он уверенно и спокойно. – Вы сделали выбор давно, и он оказался верен. По крайней мере, насколько могу я видеть чаяния ваших сердец.

– Мы сделали выбор? – переспросила Никс, оборачиваясь к нему.

– Верно, – Рин кивнул. Сверкая черными глазами, продолжил, и каждое слово его было тяжелым, как камень: – Если оставить все, как есть, я восстану и, не имея ни капли солнечной крови, обезумев, оголодав, буду искать того, кто мне предназначен, и пройду неумолимой холодной волной с севера на юг, и ежели не найду в этом мире, отправлюсь искать в другой. Но коль прорастет в груди моей семя огненного цветка, я почую искомого через века и пространства, я призову его или отправлюсь за ним, зная, где он, наверняка. И вот вы здесь, и я знаю, что вы приготовили дар для меня. Значит, не будет смертей и страха. Значит, вы сделали выбор.

Никс слушала, что говорит через Рейнхарда Вьюга, с разумом чистым и кристально ясным: она, кажется, смогла привыкнуть к леденящему очарованию измененного голоса и взять под контроль свои чувства.

Сказанное Вьюгой делало весь пройденный ими путь оправданным. Да, пожалуй, так оно и есть. Кажется, все встало на свои места – и как Никс раньше не могла понять этого? Как не могли знать об этом седые старики – нынешние и прошлые главы гильдий? Как могли понять так превратно пророчество? И сложно уразуметь, почему Вьюга избрала настолько долгий и сложный путь к освобождению – но что ей, предвечной, какие-то жалкие годы короткой жизни людской?

Никс обернулась к Найку, желая поделиться своим осознанием, но в этот миг Рин заговорил снова, быстрее и четче, словно древняя сущность, живущая в нем, вопреки сути своей способна еще испытывать нетерпение:

– Когда я проснусь, первый миг я буду яриться, я буду опасна. Берегитесь, держитесь колонн и стен, не смотрите в мои глаза, пускай я буду смотреть на вас. Пленителен и опасен для человека взгляд мой, способен любого сделать моим добровольным слугой до конца жизни его. Но после, когда я стану собой, когда разум возобладает, ступайте следом. И да случится встреча, которая нам уготована.

Никс улыбнулась Найку – мол, все будет хорошо, и сжала крепко его ладонь. Секунду они смотрели в глаза друг другу.

– Наверное, это стоит того, – сказал Найк.

И отпустил ее руку.

Никс, понимая, что дольше тянуть не стоит, выдохнула, решительно развернулась и поспешила вниз по ступеням, догоняя Рина, спускающегося уверенно и степенно, и уже достигшего головы огромного тела, уснувшего во льдах.

Они проходили мимо лица замерзшей недвижной фигуры – длинные густые ресницы ее были серебристыми, как и волосы, и похожими от этого на веер из гнутых тонких шпаг. Она не воспринималась голой – скорее, обнаженной, казалось даже, что тонкий лед облек ее в какое-то подобие платья; иней выступил на бархатной коже, словно изысканный, сложный кружевной узор.

Двадцать шагов по льду – и они оказались прямо над ее сердцем.

Тонкая корка замерзшей воды отделяла их от застывшего под ней тела.

Никс посмотрела на Рина, в его бледное бесстрастное лицо, в непроницаемые черные глаза.

– Здесь, – сказал он. – Возьми же огненный клинок и пронзи мою холодную плоть.

– Но зачем? – спросила Никс, растерявшись вдруг. Как всегда, в самый неподходящий момент, в голову полезли опасения и сомнения: – Мы же можем повредить ее... твое... ваше сердце. И легкие. Не лучше ли... вену... если это – лекарство?..

– Людскою меркой меня не меряй, – чудовищный голос на этот раз прозвучал мягко и даже как будто тепло. – Да, есть у меня сердце, но иное оно. И если хочу я увидеть еще один сон, этот должен закончиться.

Никс, послушавшись, обнажила сияющий огненный клинок. Отсветы упали на мертвенно-бледное лицо Рейнхарда, на покрытое изморозью тело Вьюги...

– Прямо здесь? – переспросила Никс.

Ее руки тряслись, на лбу выступил пот.

– Здесь, – Рейнхард прикрыл глаза.

Никс посмотрела на свои руки – черные пальцы сжимали сияющую пламенную рукоять. Оглянулась вокруг – темень, колонны, огромное застывшее лицо Вьюги... Рин стоит ровно, прикрыв глаза, он неподвижен, в нем – терпеливое божество, ждать которому осталось всего ничего.

Все замерло в тишине.

В голове Никс с быстротой молнии мелькали мысли. Что, если сейчас не грудь Вьюги пронзить, но сосуд ее? Не станет Рейнхарда. Что будет с Никс и Найком? Узилище Керри растает, и они не смогут уйти от него. Поможет ли это миру, о котором так много было бесед? Кажется, вот, все карты открыты – и все же... Никс мало что могло испугать. Страх ее редко был страхом сиюминутным, неконтролируемым, таким, что идет изнутри, таким, что нельзя обуздать. Обычно ее страшили только последствия тех или иных дел. Так и теперь: неверный шаг, неправильный выбор могли разрушить всё, и сейчас она осознавала это особенно остро.

Именно этого она боялась. Именно это заставляло ее руки дрожать.

Понятно, самоубиться тоже не выход. И Рейнхарда пытаться порешить – тем более. Вариантов, в общем-то, нет. Вьюга была права: выбор сделан.

Остался последний шаг и последний страх.

Ни закрыть глаза, ни уйти, ни убежать.

И потом она вспомнила, зачем именно сюда пришла. Подняла взгляд на лицо Рейнхарда и обратилась к Вьюге:

– Если мы тебя разбудим... ты его вылечишь?

Черные глаза открылись. Божество молчало, словно вопрос был слишком глуп.

– Ладно, я не слишком надеюсь на встречу, которая вроде бы как обещана. Главное – мы же не зря все это делаем, да? – Никс осознавала неуместность своих вопросов, и в то же время не могла перестать их задавать.

Ответа не было. Никс уже пожалела обо всем, о чем только можно.

Но, помедлив, Вьюга все же ответила ей:

– Я могу подождать.

Точно. Она может подождать и проснуться... другим способом. Они ничего не решают, кроме того, как Вьюга проснется.

И вроде бы все уже ясно, открыты все карты, бери и делай... Никс колебалась, чувствуя, что не может верить до конца никому. Не пора ли в таком случае поверить себе?

«Правильно ли я делаю?» – спросила она саму себя.

И пришла к неутешительному выводу: а кто его знает.

Очевидно, есть в мире вещи, исход которых не предопределить. Вещи, которые ты должен сделать, понимая, что не знаешь, к чему это приведет. И в то же время действовать в такой ситуации можно, лишь признав, что, каким бы ни был твой выбор и его результат, ты готов взять ответственность на себя. Никс понимала, что то, что она сделает сейчас, станет для нее вечной таблеткой от перфекционизма. Наверное. Но никакого страха перед чистым листом точно больше уже не будет. Они сделали, что смогли, и пора пожинать плоды. И если все пойдет прахом – она приложит все усилия, чтобы это исправить. Если будет жива. Ну, а пока...

В глубине души Никс знала, что последний шаг преодолеет с легким сердцем.

Она встала на колени, затем села на пятки. Подняла огненный клинок над головой, развернув острием к сердцу Вьюги.

И с отрешенностью, с которой ступают в бездну, с той пустотой внутри, с которой совершают самые страшные и самые необходимые вещи, она размахнулась и всадила огненный клинок в плоть спящего божества, легко, по самую рукоять, чувствуя, как исчезает, вытекает из нее самой что-то, что было с ней слишком долго, но никогда ей не принадлежало.

Огненный клинок растворился в теле Вьюги, истаял, словно след от свечи, отпечатавшийся на сетчатке глаза.

Сердце Никс отсчитало удар, второй, третий – ничего не произошло. Тишина была абсолютной, ни один мускул на лице спящей Вьюги не дрогнул. Рин стоял, опустив руки и прикрыв глаза.

В следующий миг он покачнулся, накренился вперед и, завалившись немного вбок, осел безвольным кулем. Никс вскочила, чтобы не дать ему упасть...

В это мгновение серебристые ресницы пошевелились.

Под веками Вьюги задергались, вращаясь, глазные яблоки.

Она распахнула глаза.

Никс, замерев, завороженно смотрела в них, не в силах отвернуться.

Это были не просто глаза – две сияющие ледяные пропасти, исполненные света, настолько живые, насколько это вообще возможно. Они горели синим огнем звездных скоплений, в них словно отражалось небо, таким, каким было бесчисленные миллионы лет назад.

Никс не могла отвести от них взгляда, напрочь забыв завет Вьюги.

В этот момент кто-то толкнул ее в сторону, и она, будучи слишком легкой, чтобы сопротивляться, полетела вниз, стукнулась о лед, а опомнившись, тут же была придавлена свалившимся на нее телом. Выпутываться из заполонивших все многослойных одежд пришлось уже под треск и скрежет ломающегося льда, за которым потерялось ее шипение от полученных ушибов.

– Скорее! – закричал Рин, подхватывая Никс под локоть, поднимая на ноги и утягивая за собой в сторону колонн.

Никс, не успев опомниться и понять, что происходит, заставила себя бежать так быстро, как только может, с трудом поспевая за Рейнхардом. Добравшись до края стеклянного бассейна, в котором лежала Вьюга, они не нашли ничего лучше, чем прыгнуть вниз. Рин успел создать ледяную платформу на половине пути, и они, шлепнувшись на нее, покатились к краю и снова полетели куда-то во тьму. Вторая платформа вышла куда более устойчивой, впившись в одну из колонн, и на ней падение, наконец, остановилось.

Никс, пытаясь отдышаться, смотрела на то, как за толстым стеклом бассейна крошится и ломается лед, как огромное бледное тело дергается, пытаясь выломаться из прозрачных, холодных оков, как рвутся трубки и провода, изрыгая мутную жижу, тут же застывающую и бьющуюся на мелкие куски. Вьюга вырывалась из своей холодной тюрьмы, и лед проигры