Тихий Дон. Часть четвертая. 1916 год. Октябрь. Продолжалась бессмысленная война

1916 год. Октябрь. Продолжалась бессмысленная война. Кругом грязь, не прекращаются дожди. В землянку вошел Бунчук. Разбудив спящего Листницкого, зашли Калмыков и Чубов. Зашел разговор о том, что полк собираются снимать с позиций. Бунчук говорил, что благодаря болотам, около которых расположен полк, у них нет наступления. Но офицеры возражали, считая, что лучше наступать, чем гнить тут заживо. Бунчук поделился мыслями о том, что казаков придерживают до поры до времени, а когда война солдатам надоест, и начнутся волнения в армии, тут и понадобятся казаки для усмирения. Офицеры не верили ему, и были убеждены в удачном окончании войны. По мнению же Бунчука, конца войны еще не видно, тем более блистательного. Он побывал в отпуске, видел голодный Петроград, заметил, что недовольство рабочих возрастает.

Позиция Бунчука, выступающего за поражение в войне своей родины, возмутила Листницкого. Не мог понять он казака-пулеметчика, странным он показался ему: фразы не договаривает, выражается двусмысленно, вроде против войны, а сам на фронт пошел. Однажды ночью раскрылся перед ним Бунчук, к тому времени дослужившийся до офицерского чина (хорунжий). Прочитал слова Ленина офицерам, разъяснил позицию большевиков. Политическая безграмотность Листницкого удивила Бунчука, твердо убежденного в том, что царизм рано или поздно будет уничтожен, наступит диктатура пролетариата, передовая интеллигенция и крестьянство пойдут за ним, а всех отставших большевики «скрутят». После этих откровенных разговоров Бунчук ушел к себе в землянку, сжег кое-какие бумаги, взял банки консервов, патроны и вышел. После его ухода в офицерской землянке Меркулов сел к столу и нарисовал портрет Бунчука. Когда Меркулов уснул, Листницкий на обороте портрета Бунчука написал рапорт начальству о партийной принадлежности и большевистской агитации Бунчука. Утром он отправил рапорт в штаб дивизии. Проходя по мокрому окопу, Евгений увидел, что казаки развели огонь на щите, что было строго запрещено. Листницкий выбил огонь из-под котелка, и это разозлило казаков. Спустя некоторое время Евгений узнал, что Бунчук дезертировал с позиций.

Утром вахмистр доложил Листницкому, что в окопах найдены листовки антивоенного содержания, призывающие солдат брататься с противником. Евгений позвонил в штаб полка, и получил приказание срочно провести обыск у казаков и изъять возмутительные листовки. Обыск вызвал разные чувства и мысли у казаков, большинство из них думали, что произошла кража. В ходе обыска не было обнаружено ничего серьезного. Лишь у одного казака обнаружили в кармане шинели скомканный листок воззвания, который тот поднял для того, чтобы использовать для скрутки сигарет. Через день полк был снят с места и отправлен в тыл. Разместившись на новом месте, полк почистился, повеселел. Люди, смертельно уставшие от войны, отдыхали. Казаков тянуло домой, и это чувствовалось во всем.

***

Через три дня после побега с фронта Бунчук вошел в большое торговое местечко. С трудом найдя нужный ему адрес, он вошел в невзрачный домишко. Дверь ему открыла пожилая женщина. Бунчук спросил Бориса Ивановича и был приглашен в дом. Через день он с документами солдата Ухватова, уволенного из армии по ранению, направлялся к станции.

***

На Владимиро-Волынском и Ковельском направлениях в Особой армии готовились к наступлению. К указанному месту было стянуто большое количество артиллерии. В первый день, как только начался обстрел, немцы ушли с линии окопов, оставив лишь наблюдателей. На десятый день части одного из корпусов пошли в наступление. Наступали особым способом – волнами. Шестнадцать волн ушло из русских окопов, но лишь три докатились до вражеских укреплений. В прорыв двинулись другие полки и три дня шли без перерыва. Туда же была направлена и сотня казаков, в которой были братья Шамили, машинист с мельницы Иван Алексеевич Котляров, Калинин и другие казаки с хутора Татарского. Иван Алексеевич, бывший машинист моховской паровой мельницы, встретил здесь Валета. Они хорошим словом вспомнили Штокмана, подумали, что он бы объяснил им происходящее. Говорили, что Штокман был сослан, в Сибирь. Иван Алексеевич заметил, что Валет, некогда злой и твердый, сильно изменился. Тот ответил: жизнь обмяла. После короткого разговора, они расстались, разойдясь по своим частям.

***

По мере наступления раненые попадались все чаще и чаще. Проходя по лесу, казаки наткнулись на «длинную стежку трупов», большинство из которых были молодые (от 20 до 25 лет) офицеры. Казаки насчитали 47 человек убитых. Потрясенные увиденным казаки поспешно покидали это место, и еще долгое время шли молча.

Сотня получила приказ выбить немцев из первой линии обороны. Из приказа стало известно, что немцы применяют отравляющие газы. Продвигаясь вперед, солдаты заметили человека, который стоял неподвижно, прислонившись к сосне. Подойдя поближе, они догадались, что он был отравлен удушливым газом и умер стоя. Пройдя немного вперед, солдаты наткнулись на второй труп. Дальше мертвые стали попадаться еще чаще. Валет и приставший к нему солдат разошлись в разные стороны.

Внезапно ударил пулемет. Началась артподготовка, а потом опять атака. Солдаты ползли между деревьями и кустами, ища защиты. Некоторые поднимались и бежали. В атаке погибло семнадцать человек. Убили Прохора, Шамиля, Евлампия Калинина, Афоньку Озерова, во втором взводе не досчитались восьмерых человек. Казаки отступили, но из штаба пришел приказ возобновить атаку. Ближе к вечеру, когда атака еще продолжалась, Иван Алексеевич упал под сосной и увидел подходящего к нему Лихвидова. С плывущим взглядом и дрожью в коленках Лихвидов запел, и Иван Алексеевич понял, что от всего увиденного его товарищ сошел с ума.

***

Верст на сорок ниже по Сходу шли бои. Здесь разместился 12-й казачий полк. Григорий вышел из прокуренной землянки, небо все блестело от звезд. Лежа на холме он вспоминал Аксинью, ее красоту, запах волос. Потом ему вспомнился дом, время, проведенное в семье: жаркие ласки Натальи, заискивающее внимание родных, внимание стариков к георгиевскому кавалеру и гордость отца, шагающего рядом по хутору. Все посеянное Гаранжой исчезло. Пришел Григорий на хутор одним человеком, а уходил другим – «свое, казачье, всосанное с материнским молоком, кохаемое на протяжении всей жизни, взяло верх над большой человеческой правдой». На фронт Григорий возвращался добрым казаком – «не мирясь с бессмыслицей войны, он честно берег свою казачью славу». Лежа на холме, он вспоминал все, что произошло за то время, когда он ушел с хутора.

Весной и осенью 1915 года 12-й казачий полк участвовал в боях, и Григорий храбро и умело принимал участие в атаках. В Восточной Пруссии судьба опять свела его со Степаном Астаховым. Идя в атаку, Григорий увидел, как Степан спрыгнул с убитого под ним коня. Сотня чуть не раздавила казака. Григорий подскакал к Степану и крикнул, чтобы он держался за его стремя. Степан потом полверсты бежал рядом, прося только, чтобы Григорий не скакал быстро. Астахов был ранен, немцы приближались, над головами казаков свистели пули. Григорий посадил Степана на своего коня, а сам бежал рядом. В лесу Григорий помог Астахову перевязать раненую ногу, а тот сознался, что стрелял в Григория, когда пошли в атаку, до трех раз, но бог уберег Мелехова. Астахов поблагодарил Григория за спасение, но Аксиньи простить не мог. Они разошлись непримиренными. В мае Григорий увлек сотню в атаку, взял немецкого часового.

Мало ли таких дней рассорило время по полям недавних и давнишних боев? Крепко берег Григорий казачью честь, ловил случай выказать беззаветную храбрость, рисковал, сумасбродничал, ходил переодетым в тыл к австрийцам, снимал без крови заставы, джигитовал казак и чувствовал, что ушла безвозвратно та боль по человеку, которая давила его в первые дни войны. Огрубело сердце, зачерствело, будто солончак в засуху, и как солончак не впитывает засуху, так и сердце Григория не впитывало жалости. С холодным презрением играл он чужой и своей жизнью; оттого прослыл храбрым – четыре Георгиевских креста и четыре медали выслужил. На редких парадах стоял он у полкового знамени, овеянного пороховым дымом многих войн; но знал, что больше не засмеяться ему, как прежде; знал, что ввалились у него глаза и остро торчат скулы; знал, что трудно ему, целуя ребенка, открыто глянуть в ясные глаза; знал Григорий, какой ценой заплатил за полный бант крестов и производства.

Вспомнив все пережитое, Григорий вернулся в землянку и заснул. Засыпая, он видел родную станицу, и на следующий день проснулся с непреодолимой тоской. Чубатый постоянно жил в землянке с Григорием. Война сильно изменила его. Со временем он пришел к полному отрицанию войны. Мелехов попробовал пересказать ему речи Гаранжи, но Чубатый не признавал революцию; по его словам, России нужен твердый царь, а революции – одно баловство.

***

В начале ноября полк, в котором служил Григорий, стоял на позициях в Трансильванских горах, и 7 ноября пошел в наступление. Мелехов смущенно признался Чубатому, что робеет, как будто впервые идет в бой. Чубатый рассердился: «Ты из лица пожелтел, Гришка... Ты либо хворый, либо... кокнут ныне тебя...»

После первого же залпа Григорий упал, сбитый с ног пулей. Он хотел перевязать раненую руку, и увидел, как казаки отступают. Григорий побежал за ними, и даже некоторых смог перегнать. Мишка Кошевой, на руку которого Григорий опирался входя в лес, гневно кричал: «Сука народ!.. Кровью весь изойдет, тогда поймет, за что его по голове гвоздют».

***

Над хутором Татарским хозяйничал ветер. Три года войны заметно сказались на хозяйстве. С каждым днем оно все больше приходило в упадок. Только баз Пантелея Прокофьевича по-прежнему выглядел ухоженным, хотя руки старика до многого не доходили. И семья не уменьшилась – в начале прошлой осени Наталья родила двойню – мальчика и девочку. В день родов она ушла со двора, стесняясь свекра, а вернулась уже с детьми. Ильинична плакала и смеялась от радости. Пантелей Прокофьевич тоже, узнав новость, расплакался. Наталья не могла наглядеться на детей, весь год кормила их грудью, прикладывая сразу обоих. Сама худела и бледнела, вкладывая в них всю душу. Тот год вообще оказался прибыльным для Пантелея Прокофьевича: корова отелилась двойней, овцы окатили по двойне.

Все свободное время Наталья посвящала детям. Григорий слал весточки домой нечасто, зато вместе с письмами отправлял и жалованье. Петр писал родным чаще, и в письмах грозил жене (дошли до него слухи о ее вольном поведении).

Дороги братьев растекались врозь: гнула Григория война, высасывала с лица румянец, красила его желчью, не чаял конца войны дождаться, а Петро быстро и гладко шел в гору, получил под осень шестнадцатого года вахмистра, заработал, подлизываясь к командиру сотни, два креста и уже поговаривал в письмах о том, что бьется над тем, чтобы послали его подучиться в офицерскую школу... Сама жизнь улыбалась Петру, а война радовала, потому что открывала перспективы необыкновенные: ему ли, простому казаку, с мальства крутившему хвосты быкам, было думать об офицерстве и иной сладкой жизни... С одного лишь края являла Петрова жизнь щербатину: ходили по хутору дурные про жену слухи. Степан Астахов был в отпуске осенью этого года и, вернувшись в полк, бахвалился перед всей сотней о том, что славно пожил он с Петровой жалмеркой. Не верил Петро, слушая рассказы товарищей...

Но однажды, случайно или нарочно, выходя из окопной землянки, обронил Степан вышитую утирку; следом за ним шел Петро, поднял кружевную, искусно расшитую утирку и узнал в ней рукоделье жены. Вновь в калмыцкий узелок завязалась злоба меж Петром и Степаном.

Однажды ушел Степан брать часового и не вернулся. По рассказам казаков, немецкий часовой услышал, что режут они заграждения, и бросил гранату. Степан сшиб немца, но часовой успел выстрелить в него. Казаки подняли Астахова и хотели унести, но он оказался слишком тяжелым, поэтому им пришлось его бросить. Степан умолял товарищей не бросать его, но казаки, заслышав пулеметную очередь, уползли. Когда Петр услышал про беду Степана, ему стало легче. Жену же он решил избить так, чтоб на всю жизнь запомнила.

***

А Дарья Мелехова этой осенью вела себя так, как будто хотела наверстать упущенное за всю безмужнюю жизнь. На первый день Покрова Пантелей Прокофьевич, выйдя на крыльцо рано утром, увидел ворота, лежащие среди дороги. Он мигом водрузил их на место, а потом всыпал Дарье, но пожалел, что мало. Позже он наказывал Ильиничне, чтобы чаще гоняла Дарью, потому что у нее на уме одни игрища. Дарья решила поиздеваться над свекром, накинулась в амбаре на него, он еле от нее отбился. После она объяснила свекру, что он зря ее на днях побил: мужа нет уже год, и она не может так жить. Пантелей Прокофьевич растерялся: неужели на ее стороне правда?

В ноябре ударили сильные морозы, стал Дон. Мелеховы получили письмо от Григория, в котором он сообщал, что в первом же бою ему раздробило кость левой руки, и его отправляют на излечение в свой округ. Письмо пришло из далекой Румынии. В это же время случилась и вторая беда. Как-то занял Пантелей Прокофьевич у Мохова сто рублей серебром, да не смог вовремя отдать. Вскоре получил Мелехов исполнительный лист, по которому предписывалось взыскать долг в сто рублей, да три рубля на судебные расходы. Взыскание возлагалось на судебных приставов. Выслушав «определение», Пантелей Прокофьевич пообещал сегодня же внести деньги и сразу пошел к свату Коршунову. По дороге он узнал, что с фронта вернулся Митька Коршунов. Сват встретил Пантелея Прокофьевича уже веселый, и пригласил к столу отметить радость. Митька сильно изменился за три года: «вырос, раздался в плечах, ссутулился и пополнел». Узнав, по какому делу пришел сват, Мирон Григорьевич отсчитал деньги со словами: «Свои люди – сочтемся!»

Митька Коршунов пробыл на хуторе пять дней, ночуя у Аникушкиной жены, а днем шагая по хутору и выказывая равнодушие к холоду. Однажды он зашел к Мелеховым. Жил Митька безалаберно, часто попадал под суд, то за изнасилование, то за воровство. Но веселый нрав и лихость помогали ему выкрутиться из любой ситуации. На шестые сутки отвез отец Митьку на станцию. А после рождества Мелеховым сообщили, что вскоре приедет Григорий.

***

Многое видел Мохов в своей жизни. Хорошо помнил 1905 год. Несмотря на то, что на его банковском счету были значительные сбережения, ситуация в стране пугала его. Ходили слухи о близкой революции, а в марте 1917 года грянула весть о низвержении монархии. Казаки собирались группами, обсуждали, как теперь будут жить без царя, боялись перемен – им было что терять. И в то же время все ждали, что новая власть завершит войну.

Мохов получил письмо от дочери, в котором она просила денег. Читая его, он задумался над своей жизнью, пытаясь понять зачем жил, суетился и жульничал. Грянула революция, и завтра все могут отнять; дочь – чужая, сын – глуп. Утром он узнал, что в Ягодное к отцу приехал Евгений Листницкий, и отправился к ним. Мохова встретила полная черноглазая женщина, в которой он с трудом узнал Аксинью.

От Листницких Мохов надеялся узнать об истинном положении дел, о том, что можно было ожидать в ближайшем будущем. Евгений рассказал, что армия разложена, солдаты отказываются воевать, «превратились в банды», уходят с позиций, убивают мирных жителей и офицеров, мародерствуют. Все это дело рук большевиков, которые хотят прекратить войну, и даже готовы пойти на сепаратные переговоры, фабрики отдать рабочим, а землю – крестьянам. Такими популистскими лозунгами они добывают себе доверие в массах. Евгений рассказал, что был вынужден бежать из полка, боясь мести казаков. В это время в людской кучер Емельян разговаривал с Аксиньей. Она спросила, не развалился ли ее курень, как живут соседи; узнав, что приходил в отпуск Григорий, спрашивала, как он выглядит.

***

Первую бригаду одной из пехотных дивизий с приданным ей казачьим полком перед февралем сняли с фронта и отвели в тыл, чтобы далее отправить в столицу для предотвращения беспорядков. Но в день отправки стало известно, что император отрекся от престола. Бригаду вернули назад. Командир бригады объявил эту новость казакам; власть перешла Временному правительству и Государственной думе. Он призвал казаков быть в стороне от политики, а исполнять свой – защищать родину, в армии не должно быть политики.

Спустя несколько дней военные на станции присягали Временному правительству и группами ходили на митинги. Все казаки надеялись на окончание войны, и приказ о возвращении на фронт был встречен с недовольством. Недоумевали казаки: зачем свобода, если опять надо продолжать войну? Возникали стихийные митинги, на которых казаки требовали отправки домой. С большим трудом полк удалось загнать в вагоны. В теплушке ехали татарцы: Петро Мелехов, дядька Митьки Кошевого, Аникушка, Меркулов... Казаки говорили про страшные предсказания стариков, которые сбываются, ругали войну, обещали, что скоро самовольно начнут уходить, если война в ближайшем времени не закончится. Потом казаки запели и пляской грелись в продуваемом ветрами вагоне.

Через сутки полк был неподалеку от фронта. Петра Мелехова вызвали к командиру полка. По пути он увидел казака-дезертира, окруженного толпой любопытных. Лицо дезертира показалось Петру знакомым, и он попытался вспомнить, где он мог его раньше видеть. Услышав его голос, Петр сразу вспомнил Фомина из Еланской станицы, у которого они с отцом покупали бычка. Петр его окликнул, спросил, что заставило земляка дезертировать, на что тот ответил: «Невтерпеж воевать».

На совещании командир объявил, что необходимо строго следить за казаками и обо всех вольных разговорах докладывать. Возвращаясь к сотне, Петр встретил жену, которая приехала навестить его. Глядя на них, казаки говорили: «Подвалило счастье Петру...» В этот момент Петр забыл, что собирался изувечить Дарью, радовался ее приезду.

***

После отпуска Листницкий получил назначение в 14-й донской казачий полк. К этому времени он имел чин есаула. В старый полк возвращаться не имело смысла: подчиненные ненавидели Евгения. Листницкий с радостью принял новое назначение. Полк располагался под Двинском. Полк простоял здесь около двух месяцев. Не хватало продовольствия и боеприпасов, в армиях копился солдатский гнев. В начале июля пришел приказ выступать на Петроград. Полк был расквартирован на Невском. Сотню Листницкого разместили в пустовавшем торговом помещении. Власти города радушно встречали казаков. Евгения вызвали к командиру полка. Он шел по проспекту и пытался разобраться в своих чувствах, определить свое мнение и отношение к происходящим событиям, и не мог понять, чью сторону он поддерживает. Но он твердо был уверен в том, что сможет не колеблясь отдать жизнь за старое. В штабе есаулу определили район города, где его сотня должна нести караул. Проезжавших казаков приветствовали богатые жители Петрограда.

Назначение генерала Корнилова главнокомандующим Юго-Западного фронта встречено было офицерским составом 14-го полка с большим сочувствием. О нем говорили с любовью и уважением, как о человеке, обладающем железным характером и несомненно могущем вывести страну из тупика, в который ее завело Временное правительство.

Листницкий горячо встретил назначение Корнилова и через младших офицеров и казаков попытался узнать, какую реакцию это вызвало в казачестве. Однако на все его вопросы казаки отвечали неохотно, но все же надеялись, что с приходом нового главнокомандующего наступит мир. Корнилова назначили верховным главнокомандующим. Он требовал ужесточить порядки и дисциплину в армии, введя смертную казнь. Офицеры, одобряя и поддерживая Корнилова, терпеливо объясняли казакам создавшееся положение и их задачи на данном этапе. Но казаки уже подпали под влияние большевиков, ведь офицеры отгораживались от подчиненных сословными предрассудками. Листницкий подсознательно чувствовал неизбежность гражданской войны, и думал, что нужно будет опираться на верных казаков, так как в противном случае они перестреляют своих офицеров.

В сотне Листницкого служил казак Букановской станицы Иван Лагутин. Недавно Листницкому доложили, что Лагутин имеет связь с Советом, часто ведет беседы с казаками и влияет на них с отрицательной стороны. Листницкий решил повнимательнее приглядеться к Лагутину, и в один из дней поехал с ним в разъезд.

***

Казаки поймали человека, кинувшего в них камень, и начали его избивать. Лагутин заступился, но не смог их остановить. Казаки чуть не забили нападавшего насмерть. Листницкий хотел убить Лагутина, которого считал предателем, и с трудом снял палец с курка. После неудачного «сближения» с Лагутиным Листницкий решил лучше узнать другого активиста – Атарщикова. В кафе Евгений встретил бывших сослуживцев: Калмыкова и Чубова. Калмыков высказал те же мысли, что были у Листницкого. Все возлагали надежды на Корнилова.

***

6 августа начальник штаба верховного главнокомандующего получил сообщение о сосредоточении Туземной дивизии на линии Великие Луки – Невель – Н. Сокольники. Лукомский пошел к Корнилову узнать, почему тот выбрал именно данный рубеж. Корнилов планировал сосредоточить конницу там, откуда ее легко будет перекинуть на Северный или Западный фронты. Лукомский, уловив ход мыслей Корнилова, сказал, что конницу удобно будет перекинуть в Петроград или Москву. Корнилов подтвердил догадку Лукомского. Генерал высказал свои мысли о правительстве, из которых следовало, что он был невысокого мнения о руководстве – «слизняки правят страной». Убежденный в том, что большевики с легкостью сметут их, он хотел оградить родину от новых потрясений. Лукомский признался Корнилову, что в достижении этой благородной цели пойдет с ним до конца.

***

За день до прибытия Корнилова в Москву туда приехал с поручением Листницкий. Выполнив задание, Евгений поехал на следующий день встречать генерала на Александровский вокзал. Москва восторженно встретила Корнилова, дамы осыпали его цветами. У выхода его подняли на руки и понесли. Листницкий, желая нести Корнилова вместе со всеми, с трудом пробился к генералу и схватился за его сапог. Через день Листницкий выехал в Петроград. Устроившись на верхней полке, он расстелил шинель, курил, думая о Корнилове: «С риском для жизни бежал из плена, словно знал, что будет так необходим Родине. Какое лицо! Как высеченное из самородного камня – ничего лишнего, обыденного... Такой же и характер. Для него, наверное, все ясно, рассчитано. Наступит удобный момент – и поведет нас».

Примерно в это же время, в московском Большом театре два генерала (один из которых был Каледин) рассуждали о настроениях казачества, о том, что необходимо предпринять, чтобы удержать ситуацию под контролем. Спустя час донской атаман Каледин произносил речь перед казаками. «По казачьим землям... черной паутиной раскинулись с того дня нити большого заговора».

***

Бывший машинист моховской мельницы, Иван Алексеевич Котляров, увидел бегущего Захара Королева, который кричал, что соседние пехотные части уходят с фронта, оголяя свою линию. На самом же деле оказалось, что пехота сменила казаков, отправляемых через Псков на усмирение в Петроград. Казаки ехали неохотно, волновались. Командир дал Котлярову телеграмму Корнилова, в которой содержался призыв не подчиняться Временному правительству, а защищать Родину, и попросил зачитать ее казакам.

На следующей станции эшелон задержали. Казаки обсуждали телеграмму Корнилова и только что зачитанную им телеграмму Керенского, в которой он называл Корнилова предателем. Все перепуталось в сознании казаков. Разобраться в круговороте событий было уже почти невозможно. Командир полка объявил казакам, что они подчиняются Корнилову, а не Керенскому. Иван Алексеевич твердо решил любым способом остановить продвижение сотни на Петроград и постараться склонить их на свою сторону. Котляров вспоминал Штокмана и его наставления о том, что казаков нужно убеждать осторожно.

Иван Алексеевич уговаривал казаков проситься на фронт, вместо отправки в столицу бить своих. Казаки охотно согласились с ним. Агитация шла успешно, и на первой же остановке казаки собрались на митинг, требуя отправки на фронт. Машинист отогнал поезд в тупик. Командир возражал, но через час сотня без единого офицера своим ходом отправилась на юго-запад. Командование принял Иван Алексеевич. На привале казаки забеспокоились, как нашкодившие дети, собираясь повернуть назад. Наутро сотня двинулась в поход. В пути их нагнали офицеры из Туземной дивизии, приехавшие на переговоры. Казачий офицер призывал станичников одуматься и возвратиться на станцию; сообщил о низложении Временного правительства, о том, что все учреждения Петрограда теперь охраняются казаками. По настроению казаков Иван Алексеевич понял, что они вот-вот изменят свое решение и вернутся. Он смело обратился к офицеру, спросив, при нем ли телеграмма о взятии Петрограда. Офицер ответил, что телеграммы нет, да и не в ней дело.

– Ага! Нет!.. – единой грудью облегчающе вздохнула сотня.

И многие подняли головы, с надеждой устремили глаза на Ивана Алексеевича, а он, повысив сиповатый голос, уже насмешливо, уверенно и зло кричал, властно греб к себе внимание:

– Нету, говоришь? А мы тебе поверим? На мякине хочешь подсидеть?

– Об-ман! – гулом вздохнула сотня.

– Телеграмма не мне адресована! Станичники! – Офицер убеждающе прижимал к груди руки.

Но его уже не слушали. Иван Алексеевич, почуяв, что симпатии и доверие сотни вновь перекинулись к нему, резал, как алмазом по стеклу:

– А хучь бы и взяли – нам с вами не по дороге! Мы не желаем воевать со своими. Против народа мы не пойдем! Стравить хотите? Нет! Перевелись на белом свете дураки! Генеральскую власть на ноги ставить не хотим. Так-то!

Казаки дружно загомонили, толпа качнулась, расплескалась криками:

– Вот это да!

– В разрез вогнал!

– Правильна-а-а!..

– Гнать их, этих благородий, взашей!

Казаки погнали парламентеров. Один из них, офицер-ингуш, предпринял еще одну попытку вернуть казаков – припугнул, что за сотней идут полки горцев, способные их раздавить. Он призвал казаков арестовать большевика (указав на Ивана Алексеевича) и перейти под власть командиров. Казаки дрогнули, но положение спас Турилин, крикнувший, что их могут окружить, пока они уши развешивают да митингуют. Казаки сели на коней, а Иван Алексеевич, взяв карабин, пригрозил парламентерам, что отныне будет говорить с ними только этим языком. 29 августа Корнилов понял, что его план захвата власти провалился. Он отправил телеграмму Каледину, призывая его к сотрудничеству, «совместному спасению родины».

***

На Петроград были брошены части 3-го конного корпуса и Туземной дивизии. Они растянулись от Ревеля до Луги. Несогласованность командования накаляла и без того напряженную атмосферу. На пути казаки встречали сопротивление рабочих железной дороги. Временное правительство отправляло распоряжения о возвращении полков на фронт, Корнилов же гнал их на Петроград. Сложилась запутанная ситуация. К одному из эшелонов подошел Бунчук, который объяснил казакам, что их направляют в Петроград, чтобы свергнуть Временное правительство, а на его место посадить Корнилова. При Керенском лучше, чем при Корнилове, но вот после Керенского, обещал Бунчук, будет еще лучше, когда власть перейдет к рабочим. Пока же разумнее всего защищать Временное правительство, иначе, придя к власти, Корнилов зальет кровью полстраны.

Уже ночью Чикамасов доказывал Бунчуку, что Ленин – из казаков, и отказывался верить, что Ленин родом из Симбирска. Чикамасов пытался переубедить товарища. Но твердо убежденный в своей правоте Чикамасов так и не поверил Бунчуку. Утром, обходя состав, Бунчук встретил офицера, в котором узнал есаула Калмыкова. Есаул насмешливо поинтересовался у Бунчука, зачем он приехал в Петроград: не затем ли, чтобы спасать свою шкуру? Тон, с которым разговаривал Калмыков, не понравился Бунчуку, и он поспешил уйти. У вагона Бунчука встретил Дугин, и они отправились на митинг. Калмыков читал казакам телеграмму Корнилова, призывающую войска спасать отечество. Калмыков добавил, что, если невозможно будет проехать по железной дороге, они пойдут своим ходом. Бунчук стал отговаривать казаков, убеждать, что они идут против своих братьев и сестер, ведь рабочие надеются на благоразумие казаков. Ораторы, придерживающиеся разных мнений, сменяли друг друга. Атмосфера становилась все более напряженной. Казаки склонялись к тому, чтобы не идти в Петроград. Дудин заметил, что Калмыков что-то затевает, – приготовил пулеметы. Бунчук пошел на станцию, у одного из вагонов нашел Калмыкова, который с тремя офицерами навьючивал лошадей пулеметами. Вынув из кармана наган, Бунчук арестовал Калмыкова и офицеров, и приказал казакам посадить всех офицеров под арест. Бунчук повел Калмыкова к водокачке. По дороге арестованный кричал и ругался, называл Ленина немецким шпионом, а большевиков – хамами, продавшими родину. Бунчук расстрелял Калмыкова, не дрогнувшего даже перед лицом смерти.

***

31 августа застрелился генерал Крымов, вызванный Керенским. Он не выполнил приказа Корнилова, поэтому предпочел самоубийство. Его опальные генералы шли в Зимний за прощением. Вместо Корнилова был назначен генерал Алексеев. Корнилов планировал идти до конца, но Лукомский убедил его в том, что дальнейшие действия преступны. Так бесславно закончилось корниловское движение.

***

В конце октября Листницкий получил приказ прибыть с сотней в пешем строю на Дворцовую площадь. На площади Евгений узнал, что вторая, пятая и шестая сотни не пришли. Казаки взбунтовались. В ночь ожидался штурм дворца. Листницкий подумал, что хорошо бы все бросить и уехать на Дон, подальше от этой кутерьмы. Прибыл женский батальон. Казаки, поднимая ударниц на смех, веселились. Но к вечеру успокоились. Кухня не прибыла. Лагутин агитировал казаков уйти из дворца. Выборные от казаков ушли и через час вернулись с матросами Балтфлота, предложившими казакам спокойно уходить. Большевики обещали не трогать казаков. Перед уходом казаков появились офицеры, но они ничего не могли сделать, чтобы задержать сотню. Казаки звали с собой и женский батальон, но он остался.

***

Участники корниловского мятежа ждали суда. Сам генерал оживленно переписывался с Калединым, выясняя положение на Дону. Генералы предпринимали все зависящие от них меры, чтобы не допустить захват ставки большевиками. Могилев и все ближайшие города были заняты Польским корпусом, там же сосредоточился Чешско-Словацкий корпус. Ставка была сдана без боя, а заключенные выпущены.

***

12-й полк отступал медленно, с боями. К вечеру стало известно, что ему грозит полное окружение. Мишка Кошевой и Бешняк, за час до смены захваченные немцами, сидели в секрете. Бешняка искромсали штыком, а Мишку, оглушив прикладом, огромный немец тащил на себе. Придя в сознание, Мишка убежал. Немцы стреляли по беглецу, но ему удалось скрыться. После этого полк сняли с передовой и отвели в тыл, чтобы казаки ловили дезертиров. Станичники остановили бегущих солдат. Те было взялись за штыки, а потом разговорились. Казаки стыдили солдат, бросивших товарищей, оголивших фронт. Дезертиры предлагали казакам деньги. Мишке Кошевому стало совестно: «Что ж это я... сам против войны, а людей держу, – какие же права имею?..» Казаки отпустили солдат, но отругали за предлагаемые деньги. Кошевой крикнул вслед солдатам, чтобы переждали день в лесу, а ночью шли, а то опять нарвутся на пост.

***

В первых числах ноября до казаков дошел слух о свержении Временного правительства и захвате власти в Петрограде большевиками. Многие радовались, ожидая окончания войны. Фронт рушился. Если в октябре уходили единицами, то теперь с позиций снимались роты, батальоны, полки. Уходили, убив офицеров, захватив оружие и полковое имущество. В этой обстановке бессмысленно было держать 12-й полк для задержания дезертиров. Он был переведен на позиции с целью устранения дыр и прорех, образовавшихся после массового дезертирства. Через Украину полк был отправлен на Дон. Большевики пытались разоружить казаков, но те ответили, что едут бить своих буржуев и Каледина, и с оружием не расстались. Однако позднее большую часть полка все же обезоружили. Казаки добрались до Миллерова, а затем до хутора Каргин. Там продали трофеи, разделили денежное довольствие и отправились по домам.