Студопедия — История Грина 8 страница
Студопедия Главная Случайная страница Обратная связь

Разделы: Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

История Грина 8 страница






писарей вылез Емельян Константинович в люди, оттуда же принес в семью

затхлый душок подхалимства, заискивания. Дети в его присутствии ходили на

цыпочках, говорили шепотом. Каждое утро, умывшись, выстраивались в

столовой в ряд, под черным висячим гробом громадных стенных часов, мать

стояла позади, и едва до спальни долетало сухое покашливанье отца,

начинали разноголосо и фальшиво: "Спаси, господи, люди твоя", потом "Отче

наш".

Емельян Константинович успевал одеться к концу молитвы, выходил, щуря

щелки капустных глаз, по-архирейски вытягивал мясистую голую руку. Дети

подходили поочередно и целовали. Емельян Константинович целовал жену в

щеку, говорил, нетвердо выговаривая букву "ч":

- Полицка, заварила цаек?

- Заварила, Емельян Константинович.

- Налей покрепце.

Магазинную бухгалтерию вел он. Пятнил страницы под жирными заголовками

"дебет" - "кредит" писарским, в кудряшках, почерком. Читал "Биржевые

ведомости", без нужды ущемляя шишкастый нос в золотое пенсне. Со служащими

обращался вежливо.

- Иван Петровиц, отпустите целовеку таврицанского ситцику.

Жена звала его Емельяном Константиновичем, дети - папацкой, а

приказчики магазина - Цацой.

Два священника - отец Виссарион и благочинный отец Панкратий - дружбы с

Сергеем Платоновичем не вели, были у них давнишние счеты. Между собой и то

жили неладно. Строптивый кляузник отец Панкратий умело гадил ближним, а

вдовый, живший с украинкой-экономкой отец Виссарион, от сифилиса гундосый,

от природы приветливый, сторонился и не любил благочинного за непомерную

гордыню и кляузный характер.

Все, кроме учителя Баланды, имели в хуторе собственные дома. На площади

красовался ошелеванный пластинами, крашенный в синее домище Мохова. Против

него на самой пуповине площади раскорячился магазин со сквозными дверями и

слинявшей вывеской:

"Торговый дом Мохов С.П. и Атепин Е.К."

К магазину примыкал низкорослый, длинный, с подвалом, сарай, саженях в

двадцати от него - кирпичный перстень церковной ограды и церковь с

куполом, похожим на вызревшую зеленую луковицу. По ту сторону церкви -

выбеленные, казенно-строгие стены школы и два нарядных дома: голубой, с

таким же палисадником - отца Панкратия, и коричневый (чтоб непохож был), с

резным забором и широким балконом - отца Виссариона. С угла на угол

двухэтажный, несуразный тонкий домик Атепина, за ним почта, соломенные и

железные крыши казачьих куреней, покатая спина мельницы с жестяными

ржавыми петухами на крыше.

Жили, закрывшись от всего синего мира наружными и внутренними, на

болтах, ставнями. С вечера, если не шли в гости, зачековывали болты,

спускали с привязи цепных собак, и по немому хутору тарахтела лишь

деревянным языком стукотушка ночного сторожа.

 

II

 

 

В конце августа Митька Коршунов случайно встретился возле Дона с

дочерью Сергея Платоновича Елизаветой. Он только что приехал из-за Дона и,

примыкая к коряге баркас, увидел крашеную легонькую лодку, легко

бороздившую течение. Лодка шла из-под горы, направляясь к пристани, на

веслах сидел Боярышкин. Голая голова его блестела потом, на лбу и висках

вздулись веточки жил.

Митька не сразу узнал Елизавету. На глаза ее падала от соломенной шляпы

сизая тень. Загорелыми руками прижимала к груди ворох желтых водяных

кувшинок.

- Коршунов! - Она закивала головой, увидев Митьку. - Обманул меня?

- Как так обманул?

- А помнишь, обещался ехать со мной рыбалить?

Боярышкин бросил весла и разогнул спину. Лодка с разлета вылезла носом

на землю, с хрустом дробя прибрежный мел.

- Помнишь? - смеялась Лиза, выскакивая из лодки.

- Некогда было. Работа, - оправдывался Митька и с перехваченным

дыханием следил за подходившей к нему девушкой.

- Нет! Это невозможно!.. Я, Елизавета Сергеевна, отказываюсь. Вот вам

хомут и дуга, а я вам больше не слуга! Подумайте, сколько исколесили по

этой проклятой воде. У меня кровавые мозоли от весел. То ли дело материк.

Боярышкин твердо ступил на колючую крошку мела длинной босой ступней,

вытер лоб верхом измятой студенческой фуражки. Не отвечая ему, Лиза

подошла к Митьке. Тот неумело пожал протянутую ему руку.

- Когда же поедем рыбалить? - спросила, запрокидывая голову, щуря

глаза.

- Хучь завтра. Обмолотились, теперича можно.

- Обманешь?

- Ну, нет!

- Рано зайдешь?

- До света!

- Буду ждать.

- Приду, ей-богу, приду!

- Не забыл, в какое окно стучать?

- Найду, - улыбнулся Митька.

- Я, наверное, скоро уеду. Хотелось бы порыбалить.

Митька молча вертел в руке заржавленный ключ от баркаса и смотрел ей в

губы.

- Скоро? - спросил Боярышкин, рассматривая на ладони узорную ракушку.

- Сейчас поедем.

Она помолчала и, чему-то улыбаясь, спросила:

- Ведь у вас какая-то свадьба была?

- Сестру выдавали.

- За кого же это? - И, не дожидаясь ответа, улыбнулась непонятно и

коротко. - Приходи же! - Снова, как тогда, в первый раз, на террасе

моховского дома, улыбка жиганула Митьку крапивным укусом.

Он проводил девушку глазами до лодки. Боярышкин, раскорячившись,

сталкивал лодку; Лиза с улыбкой смотрела через его голову на Митьку,

игравшего ключом, кивала ему головой.

Отъехав саженей пять, Боярышкин спросил тихо:

- Что это за молодчик?

- Знакомый.

- Друг сердца?

Митька, слышавший их разговор, за скрипом уключин не расслышал ответа.

Он видел, как Боярышкин, налегая на весла, откидываясь, засмеялся, но ее

лица не видел: она сидела к нему спиной. Сиреневая лента стекала со шляпы

на оголенный покат плеча, дрожала от бессильного ветра, таяла, дразнила

Митькин затуманенный взгляд.

Митька, редко ходивший рыбалить удочками, никогда не собирался с таким

рвением, как в этот вечер. Он наколол кизяков и сварил в огороде пшенную

кашу, наскоро перевязал отопревшие завязки крючков.

Михей, глядя на его приготовления, попросил:

- Возьми меня, Митрий. Одному неспособно.

- Управлюсь и один.

Михей вздохнул.

- Давно мы с тобой не ездили. Теперя подержал бы сазаника эдак в

полпуда бы.

Митька, морщась от пара, бившего из чугуна с кашей горячим столбом,

промолчал. Окончив сборы, пошел в горенку.

Дед Гришака сидел у окна; оседлав нос круглыми в медной оправе очками,

читал Евангелие.

- Дедушка! - окликнул Митька, подпирая плечом притолоку.

Дед Гришака лупнул глазами поверх очков.

- Ась.

- Разбуди меня после первых кочетов.

- Куда в такую спозаранку?

- Рыбалить.

Дед, любивший рыбу, для видимости запротивился:

- Отец говорил - конопи молотить завтра. Нечего баглайничать. Ишь,

рыбалка!

Митька оттолкнулся от притолоки, схитрил:

- Мне все одно. Хотел бы рыбкой покормить деда, а раз конопи, - значит,

не пойду.

- Погоди, куда ж ты? - испугался дед Гришака, стаскивая очки. - Я

погутарю с Мироном, пойти уж, что ли. Рыбки посолонцевать неплохо, завтра

вокат середа. Разбужу, иди, иди, дурак! Чему скалишься-то?

В полночь дед Гришака, придерживая одной рукой холстинные портки,

другой, державшей костыль, щупая дорогу, спустился по порожкам. Проплыл по

двору до амбара белой трясучей тенью и концом костыля ткнул сопевшего на

полсти Митьку. В амбаре пахло свежеобмолоченным хлебом, мышиным пометом и

кислым, застоявшимся, паутинным запахом нежилого помещения.

Митька спал у закрома, на полсти. Раскачался нескоро. Дед Гришака

сначала легонько толкал его костылем, шептал:

- Митюшка! Митька!.. Эко, поганец, Митька!

Митька густо сопел, поджимая ноги. Ожесточившись, дед воткнул тупой

конец костыля ему в живот, начал сверлить, как буравом. Охнув, Митька

схватил костыль и проснулся.

- Сон дурачий! Ить это беда, как спишь! - ругался дед.

- Молчи, молчи, не гуди, - пришептывал Митька спросонок, шаря по полу

чирики.

Он дошел до площади. По хутору заголосили вторые петухи. Шел по улице,

мимо дома попа Виссариона, слышал, как в курятнике, хлопая крыльями,

протодьяконским басом взревел петух и испуганным шепотом заквохтали куры.

На нижней ступеньке магазина дремал сторож, воткнувшись носом в

овчинное тепло воротника. Митька подошел к моховскому забору, сложил

удочки и кошелку с припасом, - легонько ступая, чтобы не услышали собаки,

взошел на крыльцо. Потянул дверную холодную ручку - заперто. Перелез через

перила, подошел к окну. Створки полуприкрыты. Из черной скважины сладко

пахнет девичьим, теплым во сне телом и неведомым сладким запахом духов.

- Лизавета Сергеевна!

Митьке показалось, что он сказал очень громко. Выждал. Тишина. "А ну,

как ошибся окном? Что, ежели сам спит? Вот врепаюсь!.. Положит из ружья",

- думал Митька, сжимая оконную ручку.

- Лизавета Сергеевна, вставай рыбалить.

"Ежели ошибся окном - вот рыбальство будет!.."

- Вставай, что ли! - раздосадованно сказал он и просунул голову в

комнату.

- А? Кто? - испуганно и тихо откликнулись из черноты.

- Рыбалить пойдешь? Это я, Коршунов.

- А-а-а, сейчас.

В комнате зашуршало. Сонный теплый голос, казалось, пахнул мятой.

Митька видел что-то белое, шелестящее, двигавшееся по комнате.

"Эх, сладко бы с ней позоревать... А то рыбалить... Сиди там,

коченей..." - неясно думал он, вдыхая запах спальни.

В окно показалось смеющееся лицо, повязанное белой косынкой.

- Я через окно. Дай мне руку.

- Лезь. - Митька помог.

Опираясь на его руку, она близко взглянула ему в глаза:

- Скоро я?

- Ничего. Успеем.

Пошли к Дону. Она терла розовой ладонью слегка припухшие глаза,

говорила:

- Сладко я спала. Надо бы еще поспать. Рано уж очень идем.

- Как раз будет.

Спустились к Дону по первому от площади проулку. За ночь откуда-то

прибыла вода, и баркас, примкнутый к лежавшей вчера на сухом коряге,

качался, окруженный водой.

- Разуваться надо, - вздохнула Лиза, меряя глазами расстояние до

баркаса.

- Давай перенесу? - предложил Митька.

- Неудобно... я лучше разуюсь.

- Удобнее будет.

- Не надо, - замялась в смущении.

Митька левой рукой обнял ее ноги повыше колен и, легко приподняв,

зашлепал по воде к баркасу. Она невольно обхватила смуглый твердый столб

его шеи, засмеялась воркующе и тихо.

Если б не споткнулся Митька о камень, на котором хуторские бабы шлепали

вальками белье, не было бы нечаянного короткого поцелуя. Ахнув, она

прижалась к растрескавшимся Митькиным губам, и Митька стал в двух шагах от

серой стенки баркаса. Вода заливалась ему в чирики, холодила ноги.

Отомкнув баркас, он с силой толкнул его от коряги, вскочил на ходу.

Огребался коротким веслом, стоя. За кормой журчилась, плакала вода. Баркас

приподнятым носом мягко резал стремя, направляясь к противоположному

берегу. Дребезжали, подпрыгивая, удилища.

- Куда ты правишь? - спросила, оглядываясь назад.

- На энтот бок.

У песчаного обрыва баркас пристал. Не спрашиваясь, Митька поднял ее на

руки и понес в кусты прибрежного боярышника. Она кусала ему лицо,

царапалась, раза два придушенно вскрикнула и, чувствуя, что обессиливает,

заплакала зло, без слез...

Возвращались часов в девять. Небо кутала желторудая мгла. Плясал по

Дону ветер, гриватил волны. Плясал, перелезая через поперечные волны,

баркас, и пенистые студеные брызги поднятой с глубин воды обдавали выпитое

бледностью лицо Елизаветы, стекали и висли на ресницах и прядях выбившихся

из-под косынки волос.

Она устало щурила опустошенные глаза, ломала в пальцах стебелек

занесенного в баркас цветка. Митька греб, не глядя на нее, под ногами его

валялись небольшой сазан и чебак, с застывшим в смертной судороге ртом и

вылупленным, в оранжевом ободке, глазом. На лице Митьки блудила

виноватость, довольство скрещивалось с тревогой...

- Я повезу тебя к Семеновой пристани. Оттель тебе ближе, - сказал,

поворачивая баркас по течению.

- Хорошо, - шепотом согласилась она.

На берегу безлюдно, припудренные меловой пылью огородные плетни над

Доном изнывали, опыленные горячим ветром, поили воздух запахом прижженного

хвороста. Тяжелые, обклеванные воробьями шляпки подсолнухов, вызрев до

предела, никли к земле, роняли опушенные семечки. Займище изумрудилось

наращенной молодой отавой. Вдали взбрыкивали жеребята, и тягучий смех

балабонов, привешенных к их шеям, несло к Дону южным горячим ветром.

Митька поднял рыбу, протянул выходившей из баркаса Елизавете.

- Возьми улов-то. На!

Она испуганно взмахнула ресницами, взяла.

- Ну, я пойду.

- Что ж.

Пошла, держа в откинутой руке нанизанную на таловую хворостинку рыбу,

жалкая, растерявшая в боярышнике недавнюю самоуверенность и веселость.

- Лизавета!

Она повернулась, тая в изломе бровей досаду и недоуменье.

- Вернись-ка на-час.

И когда подошла поближе, сказал, досадуя на свое смущенье:

- Недоглядели мы с тобой... Эх, юбка-то сзади... пятнышко... махонькое

оно...

Она вспыхнула и залилась краской до ключиц.

Митька, помолчав, посоветовал:

- Иди задами.

- Все равно через площадь надо идти. Хотела ведь черную юбку надеть, -

прошептала, с тоской и неожиданной ненавистью озирая Митькино лицо.

- Дай листком обзеленю? - просто предложил Митька и удивился

выступившим на глазах ее слезам.

...Ветровым шелестом-перешепотом поползла по хутору новость: "Митька

Коршунов Сергея Платоновича дочку обгулял!" Гутарили бабы на прогоне

зарей, когда прогоняли табун коров, под узенькой, плавающей в серой пыли

тенью колодезного журавля, проливая из ведер воду, у Дона на плитняках

самородного камня, выколачивая простиранные лохунишки.

- То-то оно без родной матушки.

- Самому-то дохнуть некогда, а мачеха скрозь пальцев поглядывает...

- Надысь сторож Давыдка Беспалый рассказывал: "Гляжу в полночь, а в

крайнюю окно гребется человек. Ну, думаю, вор к Платоновичу. Подбегаю,

стал быть. - Кто такое есть? Полицевский, сюда! - А это, стал быть, он и

есть, Митька".

- Девки ноне, хвитина им в дыхло, пошли...

- Митька мому Микишке расписывал: "Дескать, сватать буду".

- Нехай хоть трошки сопли утрет!

- Приневолил ее, гутарили надысь, ссильничал...

- И-и-и, кума!..

Текли по улицам и проулкам слухи, мазали прежде чистое имя девушки, как

свежие ворота густым дегтем...

Пала молва на лысеющую голову Сергея Платоновича и придавила к земле.

Двое суток не выходил ни в магазин, ни на мельницу. Прислуга, жившая на

низах, появлялась только перед обедом.

На третий день заложили Сергею Платоновичу в беговые дрожки серого в

яблоках жеребца, укатил в станицу, важно и недоступно кивая головой

встречавшимся казакам. А следом за ним прошуршала из двора блестящая лаком

венская коляска. Кучер Емельян, слюнявя прикипевшую к седеющей бороденке

гнутую трубочку, разобрал синее шелковье вожжей, и пара вороных,

играючись, защелкала по улице. За кручей Емельяновой спины виднелась

бледная Елизавета. Легонький чемоданчик держала в руках и невесело

улыбалась; махала перчаткой стоявшим у ворот Владимиру и мачехе. Хромавший

из лавки Пантелей Прокофьевич поинтересовался, обращаясь к дворовому

Никите:

- Куда же отправилась наследница-то?

И тот, снисходя к простой человеческой слабости, ответил:

- В Москву, на ученье, курсы проходить.

На другой день случилось событие, рассказ о котором долго пережевывали

и у Дона, и под тенью колодезных журавлей, и на прогоне... Перед сумерками

(из степи проплыл уже табун) пришел к Сергею Платоновичу Митька (нарочно

припозднился, чтоб не видели люди). Не просто так-таки пришел, а сватать

дочь его Елизавету.

До этого виделся он с ней раза четыре, не больше. В последнюю встречу

между ними происходил такой разговор:

- Выходи за меня замуж, Лизавета, а?

- Глупость!

- Жалеть буду, кохать буду... Работать у нас есть кому, будешь у окна

сидеть, книжки читать.

- Дурак ты.

Митька обиделся и замолчал. Ушел в этот вечер домой рано, а утром

заявил изумленному Мирону Григорьевичу:

- Батя, жени.

- Окстись.

- На самом деле, не шутейно говорю.

- Приспичило?

- Чего уж там...

- Какая ж прищемила, не Марфушка-дурочка?

- Засылай сватов к Сергею Платоновичу.

Мирон Григорьевич аккуратно разложил на лавке чеботарный инструмент

(чинил он шлеи), хахакнул:

- Ты, сынок, ноне веселый, вижу.

Митька уперся в свое, как бугай в стену; отец вспылил:

- Дурак! У Сергея Платоновича капиталу более ста тысячев; купец, а

ты?.. Иди-ка отсель, не придуривайся, а то вот шлеей потяну жениха этого!

- У нас четырнадцать пар быков, именье вон какое, опять же он мужик, а

мы казаки.

- Ступай! - коротко приказал Мирон Григорьевич, не любивший долгих

разговоров.

Митька встретил сочувствие лишь у деда Гришаки. Тот приковылял к сыну,

цокая костылем по полу.

- Мирон!

- Ну?

- Что супротивничаешь? Раз парню пришлась как раз...

- Батя, вы - чистое дите, истинный бог! Уж Митрий глупой, а вы на

диковину...

- Цыц! - пристукнул дед Гришака. - Аль мы им не ровня? Он за честь

должен принять, что за его дочерю сын казака сватается. Отдаст с руками и

с потрохами. Мы люди по всему округу звестные. Не голутьва, а хозяева!..

Да-с!.. Поезжай, Мирошка, нечего там! В приданое мельницу нехай дает.

Проси!

Мирон Григорьевич запыхтел и ушел на баз, а Митька порешил дождаться

вечера и идти самому - знал: отцово упрямство что вяз на корню: гнуться -

гнется, а сломить и не пробуй.

Дошел до парадного, посвистывая, а тут оробел. Потоптался и пошел через

двор. На крыльце спросил у горничной, гремевшей накрахмаленным фартуком:

- Сам дома?

- Чай пьют. Подожди.

Сел, подождал, выкурил цигарку и, послюнявив пальцы, затушил, а окурок

густо размазал по полу. Сергей Платонович вышел, обметая с жилета крошки

сухаря; увидел - и сдвинул брови.

- Пройдите.

Митька первый вошел в прохладный, пахнущий книгами и табаком кабинет,

почувствовал, что той смелости, которой зарядился из дому, хватило как раз

до порога кабинета.

Сергей Платонович подошел к столу, крутнулся на пискнувших каблуках.

- Ну? - Пальцы за его спиной царапали доску письменного стола.

- Пришел узнать... - Митька нырнул в холодную слизь буравивших его глаз

и зябко передернул плечами, - может, отдадите Лизавету?

Отчаяние, злоба, трусость выдавили на растерянном Митькином лице пот,

скупой, как росная сырость в засуху.

У Сергея Платоновича дрожала левая бровь и топырилась, выворачивая

бордовую изнанку, верхняя губа. Вытягивая шею, он весь клонился вперед.

- Что?.. Что-о-о?.. Мерзавец!.. Пошел!.. К атаману тебя! Ах ты сукин

сын! Пас-ку-да!..

Митька, осмелев от чужого крика, следил за приливом сизой крови,

напиравшей на щеки Сергея Платоновича.

- Не примите в обиду... Думал вину свою покрыть.

Сергей Платонович закатил набухшие от крови и слез глаза и жмякнул под

ноги Митьке чугунную массивную пепельницу. Она рикошетом ударила Митьку в

чашечку левой ноги, но он стойко выдержал боль и, рывком распахнув дверь,

выкрикивал, скалясь, наглея от обиды и боли:

- Воля ваша, Сергей Платонович, как хотите, а я от души... Кому она

такая-то нужна? Вот и думалось славу прикрыть... Ато ить надкушенный кусок

кому нужен? Собака и то не исть.

Сергей Платонович, прикладывая к губам скомканный платок, шел за

Митькой по пятам. Он загородил дорогу через парадный ход, и Митька сбежал

во двор. Тут-то Сергей Платонович только глазом мигнул торчавшему во дворе

Емельяну-кучеру. Пока Митька возился с тугим засовом у калитки, вырвались

из-за угла сарая четыре выпущенные собаки и, завидя чужого, распластались

в беге по чисто выметенному двору.

Из Нижнего с ярмарки привез Сергей Платонович в 1910 году пару щенят -

суку и кобелька. Были они черны, курчавы, зевлороты. Через год вымахали с

годовалого телка ростом, сначала рвали на бабах, ходивших мимо моховского

двора, юбки, потом научились валить баб на землю и кусать им ляжки, и

только тогда, когда загрызли до смерти телку отца Панкратия да пару

атепинских кабанков-зимнухов, Сергей Платонович приказал посадить их на

цепь. Спускали собак по ночам да раз в год, весною, на случку.

Митька не успел повернуться лицом, как передний, по кличке Баян, кинул

ему лапы на плечи и сомкнул пасть, увязив зубы в ватном сюртуке. Рвали,

тянули, клубились черным комом. Митька отбивался руками, стараясь не

упасть. Мельком видел, как Емельян, развеивая из трубки искры, промелся в

кухню, хлопнул крашеной дверью.

На углу крыльца, прислонясь спиной к водосточной трубе, стоял Сергей

Платонович, сучил беленькие кулачки, поросшие глянцевитым жестким волосом.

Качаясь, выдернул Митька засов и на окровяненных ногах выволок за собой

рычащий, жарко воняющий псиной собачий клубище. Баяну он изломал горло -

задушил, а от остальных с трудом отбили его проходившие мимо казаки.

 

III

 

 

Наталья пришлась Мелеховым ко двору. Мирон Григорьевич детей школил; не

глядя на свое богатство и на то, что помимо них были работники, заставлял

работать, приучал к делу. Работящая Наталья вошла свекрам в душу.

Ильинична, скрыто недолюбливавшая старшую сноху - нарядницу Дарью,

привязалась к Наталье с первых же дней.

- Поспись, поспись, моя чадунюшка! Чего вскочила? - ласково бубнила

она, переставляя по кухне дородные ноги. - Иди, позорюй, без тебя

управимся.

Наталья, встававшая с зарей, чтоб помочь в стряпне, уходила в горницу

досыпать.

Строгий на дому Пантелей Прокофьевич и то говаривал жене:

- Слышь, баба, Наташку не буди. Она и так днем мотает. Сбираются с

Гришкой пахать. Дарью, Дарью стегай. С ленцой баба, спорченная...

Румянится да брови чернит, мать ее суку.

- Нехай хучь первый годок покохается, - вздыхала Ильинична, вспоминая

свою горбатую в работе жизнь.

Григорий малость пообвык в новом своем, женатом положении, пообтерхался

и недели через три со страхом и озлоблением осознал в душе, что не вконец

порвано с Аксиньей, осталось что-то, как заноза в сердце. И с этой болью

ему не скоро расстаться. Крепко приросло то, на что он в жениховском

озорстве играючи рукой помахивал, - дескать, загоится, забудется... А оно

вот и не забылось и кровоточит при воспоминаниях. Еще перед женитьбой,

как-то на току во время молотьбы, спросил Петро:

- Гришка, а как же с Аксюткой?

- А что?

- Небось, жалко кидать?

- Я кину - кто-нибудь подымет, - смеялся тогда Гришка.

- Ну, гляди. - И Петро жевал изжеванный ус. - А то женишься, да не в

пору...

- Тело заплывчиво, а дело забывчиво, - отшутился Гришка.

А оно не так сложилось, и по ночам, по обязанности лаская жену, горяча

ее молодой своей любовной ретивостью, встречал Гришка с ее стороны

холодок, смущенную покорность. Была Наталья до мужниных утех неохоча, при

рождении наделила ее мать равнодушной. медлительной кровью, и Григорий,

вспоминая исступленную в любви Аксинью, вздыхал:

- Тебя, Наталья, отец, должно, на крыге зачинал... Дюже леденистая ты.

А Аксинья при встречах смутно улыбалась, темнея зрачками, роняла вязкую

тину слов:

- Здорово, Гришенька! Как живешь-любишься с молодой женушкой?

- Живем... - отделывался Григорий неопределенным ответом и норовил

поскорее уйти от ласкового Аксиньиного взгляда.

Степан, как видно, примирился с женой. Реже стал бывать в кабаке и на

гумне однажды вечером, вея хлеб, в первый раз за время разлада предложил:

- Давай, Ксюша, заиграем песню?

Присели, прислонясь к вороху обмолоченной пыльной пшеницы. Степан завел

служивскую. Аксинья грудным полным голосом дишканила. Складно играли, как

в первые годы замужней жизни. Тогда, бывало, едут с поля, прикрытые

малиновой полою вечерней зари, и Степан, покачиваясь на возу, тянет

старинную песню, тягуче тоскливую, как одичавший в безлюдье, заросший

подорожником степной шлях. Аксинья, уложив голову на выпуклые полукружья

мужниной груди, вторит. Кони тянут скрипучую мажару, качают дышло.

Хуторские старики издалека следят за песней:

- Голосистая жена Степану попала.

- Ишь ведут... складно!

- У Степки ж и голосина, чисто колокол!

И деды, провожавшие с завалинок пыльный багрянец заката,

переговаривались через улицу:

- Низовскую играют.

- Этую, полчок, в Грузии сложили.

- То-то ее покойник Кирюшка любил!

Григорий по вечерам слышал, как Астаховы играли песни. На молотьбе (ток

их соседил со Степановым током) видел Аксинью, по-прежнему уверенную,

будто счастливую. Так, по крайней мере, казалось ему.

Степан с Мелеховыми не здоровался. Похаживал с вилами по гумну, шевелил

в работе широкими вислыми плечами, изредка кидал жене шутливое словцо, и

Аксинья смеялась, играя из-под платка черными глазами. Зеленая юбка ее

зыбилась перед закрытыми глазами Григория. Шею его крутила неведомая сила,

поворачивая голову в сторону Степанова гумна. Он не замечал, как Наталья,

помогая Пантелею Прокофьевичу настилать посад снопов, перехватывала каждый

невольный взгляд мужа своим тоскующим, ревнивым взглядом; не видел того,

как Петро, гонявший по кругу лошадей, взглядывая на него, курносил лицо

неприметной, про себя, ухмылкой.

Под глухой перегуд - стон распятой под каменными катками земли - думал

Гришка неясные думки, пытался и не мог поймать увиливавшие от сознания

скользкие шматочки мыслей.

С ближних и дальних гумен ползли и таяли в займище звуки молотьбы,

крики погонычей, высвист кнутов, татаканье веялочных барабанов. Хутор,

зажиревший от урожая, млел под сентябрьским прохладным сугревом,

протянувшись над Доном, как бисерная змея поперек дороги. В каждом дворе,

обнесенном плетнями, под крышей каждого куреня коловертью кружилась своя,

обособленная от остальных, горько-сладкая жизнь: дед Гришака, простыв,

страдал зубами; Сергей Платонович, перетирая в ладонях раздвоенную бороду,

наедине с собой плакал и скрипел зубами, раздавленный позором; Степан

вынянчивал в душе ненависть к Гришке и по ночам во сне скреб железными

пальцами лоскутное одеяло; Наталья, убегая в сарай, падала на кизяки,

тряслась, сжималась в комок, оплакивая заплеванное свое счастье; Христоню,

пропившего на ярмарке телушку, мучила совесть; томимый ненастным

предчувствием и вернувшейся болью, вздыхал Гришка; Аксинья, лаская мужа,

слезами заливала негаснущую к нему ненависть.

Уволенный с мельницы Давыдка-вальцовщик целыми ночами просиживал у

Валета в саманной завозчицкой, и тот, посверкивая злыми глазами, говорил:

- Не-е-ет, ша-ли-ишь!! Им скоро жилы перережут! На них одной революции

мало. Будет им тысяча девятьсот пятый год, тогда поквитаемся!

По-кви-та-емся!.. - Он грозил рубцеватым пальцем и плечами поправлял

накинутый внапашку пиджак.

А над хутором шли дни, сплетаясь с ночами, текли недели, ползли месяцы,

дул ветер, на погоду гудела гора, и, застекленный осенней

прозрачно-зеленой лазурью, равнодушно шел к морю Дон.

 

IV

 

 

В конце октября, в воскресенье, - поехал Федот Бодовсков в станицу.

В кошелке отвез на базар четыре пары кормленых уток, продал; в лавке

купил жене ситцу в цветочных загогулинах и совсем собрался уезжать

(упираясь в обод ногой, затягивал супонь), - в этот момент подошел к нему







Дата добавления: 2015-09-15; просмотров: 374. Нарушение авторских прав; Мы поможем в написании вашей работы!



Функция спроса населения на данный товар Функция спроса населения на данный товар: Qd=7-Р. Функция предложения: Qs= -5+2Р,где...

Аальтернативная стоимость. Кривая производственных возможностей В экономике Буридании есть 100 ед. труда с производительностью 4 м ткани или 2 кг мяса...

Вычисление основной дактилоскопической формулы Вычислением основной дактоформулы обычно занимается следователь. Для этого все десять пальцев разбиваются на пять пар...

Расчетные и графические задания Равновесный объем - это объем, определяемый равенством спроса и предложения...

Экспертная оценка как метод психологического исследования Экспертная оценка – диагностический метод измерения, с помощью которого качественные особенности психических явлений получают свое числовое выражение в форме количественных оценок...

В теории государства и права выделяют два пути возникновения государства: восточный и западный Восточный путь возникновения государства представляет собой плавный переход, перерастание первобытного общества в государство...

Закон Гука при растяжении и сжатии   Напряжения и деформации при растяжении и сжатии связаны между собой зависимостью, которая называется законом Гука, по имени установившего этот закон английского физика Роберта Гука в 1678 году...

Словарная работа в детском саду Словарная работа в детском саду — это планомерное расширение активного словаря детей за счет незнакомых или трудных слов, которое идет одновременно с ознакомлением с окружающей действительностью, воспитанием правильного отношения к окружающему...

Правила наложения мягкой бинтовой повязки 1. Во время наложения повязки больному (раненому) следует придать удобное положение: он должен удобно сидеть или лежать...

ТЕХНИКА ПОСЕВА, МЕТОДЫ ВЫДЕЛЕНИЯ ЧИСТЫХ КУЛЬТУР И КУЛЬТУРАЛЬНЫЕ СВОЙСТВА МИКРООРГАНИЗМОВ. ОПРЕДЕЛЕНИЕ КОЛИЧЕСТВА БАКТЕРИЙ Цель занятия. Освоить технику посева микроорганизмов на плотные и жидкие питательные среды и методы выделения чис­тых бактериальных культур. Ознакомить студентов с основными культуральными характеристиками микроорганизмов и методами определения...

Studopedia.info - Студопедия - 2014-2024 год . (0.012 сек.) русская версия | украинская версия