Царь в чине протодьякона ведет

По Петербургу машкерную одурь...";

Но так и надо было. Так и надо. И когда Петр в ответ на просьбу о назначении патриарха вытащил кортик и сказал: "Вот вам патриарх", -- он тоже был прав. И постоянно обращаясь мыслью к этому великому творцу новой, еще более могучей России, проникаешься все более крепкой уверенностью в том, что не безнадежно изгажена христианством русская почва, что возможны и на ней грандиозные взлеты, возвышающие всю страну и освобождающие дух человеческий от оков, скованных для него христианскими кощеями.

Чтобы дискредитировать Петра, доказать его якобы чужеродность, ему приписывают низкопоклонство перед иностранцами. Но это злонамеренная клевета. А. С. Пушкин, анализируя записки одного из подвизавшихся при Петре иностранцев, Мороде-Бразе, с удовольствием отметил: "Моро не любит русских и недоволен Петром; тем замечательнее свидетельства, которые вырываются у него поневоле. С какой простодушной досадою жалуется он на Петра, предпочитающего своих полудиких подданных храбрым и образованным иностранцам";. Небезынтересно Вспомнить и слова Петра, сказанные им еще во время первой поездки в Европу бургомистру Амстердама, просившему разрешения для местных евреев селиться в России: "Ты знаешь своих жидов, а я своих русских; твои не уживутся с моими; русский обманет всякого жида";. Петр и в этом вопросе следовал примеру своего великого предшественника Ивана Грозного, заявившего: "Жидам ездити в Россию с торгами не пригоже";. И позже Петр оставался верен единожды занятой им позиции: "Я хочу видеть у себя лучше народы магометанской и языческой веры, нежели жидов: они плуты и обманщики. Я искореняю зло, а не распложаю его. Не будет для них в России ни жилища, ни торговли, сколько о сем ни стараются и как ближних ко мне ни подкупают";. И не случайно именно наследницы Петра, его жена Екатерина, и дочь Елизавета, дважды, 26 апреля 1727 и 2 декабря 1742 года издавали указы о высылке евреев из России. Не поэтому ли так ненавистны они разным волошиным?

Гений русской государственности Петр I предопределил своей деятельностью появление двух других великих фигур: гения русской науки Ломоносова и гения русской литературы Пушкина. Именно благодаря Петру, освободившись от церковных пут, стала быстро развиваться светская наука, и хотя синод и требовал сжечь произведения Ломоносова, в тупой злобе своей он уже не в состоянии был остановить историческое развитие.

А разве возможен был бы без Петра Пушкин, который, осознавая это, увековечил в своих бессмертных стихах великого государя и его город? Пушкин, типичный характер великой эпохи Возрождения, столь ненавистной Г.М.Шиманову и, к моему глубочайшему сожалению, осветившей своими отблесками Россию с большим опозданием. Петр впервые принес ее в Россию чисто механически, в таланте Пушкина она уже органически расцвела на русской почве цветком невиданной красоты. Поэзию Пушкина с ранних лет вдохновляли прекрасные образы "языческой"; античности, а не лики христианских святых с неподвижными глазами идиотов.

Косятся христиане и на Лермонтова, будучи напуганными названием его поэмы "Демон" и, очевидно, не давая себе труда прочесть саму поэму. Некоторые фанатики доходят до того, что объявляют Лермонтова "жидом". Между тем, к лермонтовскому Демону стоит присмотреться и сравнить его с байроновским. У Байрона Люцифер -- великий учитель, открывающий Каину, изображенному как положительный персонаж, тайны мироздания -- типично масонская трактовка. У Лермонтова Демон -- опустошенное существо, ненавидящее и презирающее все в мире, отнюдь не могущее вызывать никаких симпатии и в конечном счете терпящее поражение. Огромная разница! Лермонтов и о Наполеоне писал отнюдь не памфлеты, но можно ли на основании этого зачислять его в наполеоновские агенты? Ведь он же написал и "Бородино".

Зато дальше начинаются козырные карты христианства -- Гоголь, Достоевский, Лев Толстой... Именно их торжествующе бросил на стол И.В.Шафаревич, беседуя с американским корреспондентом К.Реном. Вежливый иностранец не поинтересовался, не крапленая ли колода, ну а нам вилять не пристало, давайте по-русски, без церемоний. Гоголь... Ранние его повести -- богатейший источник для изучения вопроса о верованиях древних славян. В этот совершенно "языческий" мир христианство вторгается просто как некий элемент магии, молитва служит заклинанием, крест -- амулетом. В поздних своих вещах Гоголь -- либо бытописатель, либо создатель фантасмагорий, но никогда не христианский проповедник, в этой роли он выступил только в своей публицистике, а свои художественные произведения, в отличие от Достоевского и Л.Толстого, идеологией не нашпиговывал.

Но вот, наконец, выпускает Гоголь свои знаменитые "Выбранные места из переписки с друзьями", столь усердно облизываемые современными неохристианами. Снизошла, так сказать, на человека благодать, должен же он, по идее, новые силы обрести после этого, испытать душевный подъем, сказать миру что-то важное, неслыханное, и притом со всей мощью своего таланта. А что произошло на самом деле? Душевный кризис, сожжение своего последнего произведения, фактическое самоубийство. Причину смерти можно диагностировать так: христианская чума в самой острой форме. Христианство убило сначала художника, а потом и человека. А убийцы теперь с бесстыдной наглостью записывают свою жертву в число своих духовных чад и отцов одновременно.

Достоевский. Главный кумир "нынешний". Духовное явление колоссальной, несравненной глубины и силы, но вот какому ведомству оно относится, об этом еще можно поспорить. Здесь далеко не все так ясно, как кажется на первый взгляд и как слышится в назойливых рефренах хвалебных песнопений православного хора.

Попав на каторгу в числе участников оппозиционного кружка, Достоевский с особенной остротой ощутил, какой чудовищный разрыв существует между тем обществом, к которому он принадлежал, и его кругом идей, с одной стороны, и простым русским народом и его образом мышления, с другой. В тех условиях, в каких оказался Достоевский, такой разрыв был попросту неизбежен для человека, выделяющегося из общей массы. Вспомните, как в "Преступлении и наказании" каторжане вдруг набрасываются на Раскольникова и кричат ему: "Ты в бога не веруешь! Убить тебя надо!", хотя "он никогда не говорил с ними о боге и о вере". Но Достоевским в его духовной эволюции двигал, конечно, не страх за себя, а искреннее стремление мыслить и чувствовать одинаково с народом. Тем же мотивом руководствовались и славянофилы, о которых Герцен писал: "Они полагали, что делить предрассудки народа -- значит быть с ним в единстве, что жертвовать своим разумом, вместо того, чтоб развивать разум в народе -- великий акт смирения". Достоевский пришел к богу через народ, и можно даже рискнуть усомниться, дошел ли он вообще до бога или пришел только к народу, обоготворив народ, объявив его "народом-богоносцем", и одновременно сделав бога сугубо народным и в качестве такового только его и приняв.

На эту гипотезу наталкивает одно любопытное место в "Бесах". Ставрогин беседует с Шатовым, в уста которого Достоевский вложил много своих мыслей, что подтверждается почти буквальными аналогиями из "Дневника писателя". Шатов так излагает свое кредо: "Я верую в Россию, я верую в ее православие... Я верую в тело Христово... Я верую, что новое пришествие совершится в России"... "А в бога? В бога?" -- с неумолимым ехидством допытывается Ставрогин. "Я... я буду веровать в бога", -- выдавливает из себя Шатов.

Получается очень интересная картина. Оказывается, можно верить и в Россию, и даже в православие и в "тело Христово", которое фигурирует здесь опять-таки в плане тезиса "народ -- это тело божие", и не верить в бога.

Скажут, Шатов -- не Достоевский. А я и не утверждаю, что Достоевский не верил в бога. Я только сомневаюсь, что верил. Уж слишком исступленно он кричал, словно заставлял, словно приневоливал себя верить. Когда следишь за этими попытками Достоевского, поневоле представляешь себе взрослого человека, притом весьма солидных размеров, который с невероятным трудом, скорчившись в три погибели, пытается уместиться в детской колыбельке и притом с вымученной улыбкой уверяет всех и каждого, что он на верху блаженства.

Достоевский говорил, что его "осанна" прошла через большое горнило сомнений. Прошла-то прошла, но вышла ли? Знаменитая глава "Бунт" в "Братьях Карамазовых" обладает невероятной богоборческой силой. На вопросы, заданные Иваном Карамазовым, христианство не в состоянии ответить ничего вразумительного, как ничего не мог ответить и библейский бог Иову, кроме как впасть в амбицию. В то же время индуизм и буддизм очень легко справились бы с подобными атаками, и не случайно Д.Толстой советовал Достоевскому познакомиться с буддизмом. В рамках же христианства и сам Достоевский не смог опровергнуть своего такого нелюбимого, такого отрицательного героя. Не получилась "осанна", крик души Ивана Карамазова ее заглушает.

В той же главе наносится не менее мощный удар и по церкви. Хотя, задумывая свою "легенду о великом инквизиторе", Достоевский метил в католицизм и социализм, сфера разрушительного действия изобретенного им оружия гораздо шире, чем он предполагал. Инквизитор ставит во главу угла "Чудо, тайну и авторитет" и откровенно признается Христу. "Мы не с тобой, а с ним", т.е. с дьяволом. Инквизитор упрекает Христа, что тот не совершил чуда и не сошел с креста, когда толпа предлагала ему сделать это, чтобы уверовать в него. Но чудо это все же совершили потом ловкие люди, вроде Павла, сочинившие, пользуясь шаблонными колодками восточных мифов о воскресающих богах вроде Озириса, Таммуза, Адониса или Адонирама из масонской легенды, новый миф о воскресшем Христе. Вокруг этой удачной выдумки и вертелась вся проповедь Павла. Для него совершенно не имело значения, что говорил или делал Иисус при жизни, главным для Павла (как и для новоявленного сатаниста Р.Штейнера, проповедовавшего совсем недавно, что дух святой -- не кто иной, как вновь обратившийся к богу Люцифер), была "мистерия Голгофы". Христианскую религию, в той мере, в какой она держится именно за свою мифологическую часть и делает на нее упор, можно с полным правом называть "паулинизмом";. Именно Павел, как и великий инквизитор (который, не будем забывать, не с Христом, а с "ним"), строил все на чуде. "Если Христос не воскрес, то вера наша тщетна";. На этом же чуде стоит до сих пор и все христианство в целом, включая и православную церковь. Значит, она тоже "с ним"?

Вот какие мины подвел Достоевский под то, чему сам же поклонялся. Вот на каком ненадежном фундаменте пытаются строить свой храм наши неохристиане. Ох, не взлететь бы им на воздух! Ох, хорошо бы и в самом деле взлетели! То-то было бы "вознесение"!

Очистить христианство от сатанинских чудес попытался другой русский гений -- Лев Толстой. Уж его-то совсем напрасно приплетает Шафаревич в свою компанию. Что-то не слышал я, чтобы Толстой пользовался особой популярностью среди наших неохристиан. Наоборот -- "еретик", "анафема", "мы его и знать не хотим". Беспроигрышную лотерею пытаетесь устроить, господа! Когда нужно очки в пользу христианства набирать, когда нужно списки составлять -- тогда вы зовете Толстого. А когда доходит до того, чему учил Толстой, тут вы от него рыло воротите, как от "еретика". Но не выйдет ваш фокус, не выйдет! Если уж солидаризируетесь с теми, кто отлучал Толстого, так уж не беспокойте его тень своими сомнительными комплиментами, а если признаете Толстого, то имейте смелость выполнить хотя бы ту программу-минимум, которую он предлагал.

Лев Толстой считал главной ошибкой церкви признание ветхого завета "боговдохновенным" писанием. "Наши церкви, -- писал он, -- постигла та странная историческая судьба, заставившая их против здравого смысла соединять в одно несоединимые, прямо противоположные учения: христианское и еврейское"... "Сделалось это вследствие ложного учения Павла... по которому непонятое учение Христа было представлено как продолжение учения евреев"; (Полное собрание сочинений, т. 24, стр. 99-100). Ветхий завет Толстой из принципа не читал, называл еврейского бога "диким получудовищем"; и возмущался рассыпанным повсюду в этой омерзительной книге призывами к убийству.

Оценке, данной Толстым, следует в своей поэме "Падение Перуна" и современный поэт Игорь Кобзев.