I ЧТО ТАКОЕ КАПИТАЛИЗМ?

Разложение философии в XIX веке и ее упадок в XX привели к сходным, хотя и значительно более медленным и менее очевидным процессам в современной науке.

Сегодняшнее лихорадочное развитие технологии напоминает период, предшествовавший экономической катастрофе 1929 года: движущееся по инерции прошлого, основанное на непризнанных останках Аристотелевой теории познания, это развитие представляет собой неуравновешенную, беспорядочную, лихорадочную экспансию, в то время как ее теоретическая база уже давно иссякла. В области теории ученые не могут ни обобщить, ни объяснить собственные данные и тем самым способствуют возрождению примитивного мистицизма. В гуманитарных науках крах уже позади — там воцарились депрессия и практически полный упадок.

Самое яркое свидетельство тому можно найти в сравнительно молодых науках: психологии и политэкономии. В психологии наблюдается попытка изучать человека, игнорируя тот факт, что человек обладает сознанием. В политэкономии — попытки изобретать и изучать социальные системы без ссылки на человека.

Именно философия определяет и устанавливает критерии теории познания, направления познания вообще и в отдельных науках в частности.

Политэкономия получила широкую известность в XIX веке, в эпоху разложения посткантианской философии, и никто не дал себе труда проверить ее предпосылки или критически пересмотреть ее базис. Политэкономия безоговорочно, без разбора и сопротивления приняла в качестве аксиом основополагающие принципы коллективизма.

Политэкономы, включая сторонников капитализма, определяли свою науку либо как изучение управления производством, либо как изучение направления, организации или манипуляции общественными или национальными ресурсами. Природа этих ресурсов не определялась; их принадлежность к общественной собственности была принята как должное; предполагалось, что целью политэкономии является изучение возможностей использования этих ресурсов на «всеобщее благо». Тому, что основным рассматриваемым ресурсом является сам человек, что он есть существо специфической природы со специфическими свойствами, внимания не уделялось, а если и уделялось, то очень поверхностное. Человек рассматривался просто как один из факторов процесса производства — как земля, леса или шахты; при этом его считали одним из наименее значимых, больше внимания уделялось изучению влияния и особенностей всех других факторов, чем его собственным роли и особенностям.

Как следствие политэкономия неправильно выбирала точку отсчета: она наблюдала, чем занимаются люди и чем торгуют, она полагала, что люди всегда так поступали и будут поступать, принимая это заблуждение как факт, не требующий внимательного изучения, и считала, что ей следует лишь решать вопрос — как обществу найти наилучший способ распорядиться усилиями личности.

Существует много объяснений такому «племенному» подходу к человеку. Одно из них — альтруистическая мораль, другое — все возрастающее влияние на интеллектуалов XIX века политической идеологии централизованного государства. Психологически основной причиной была дихотомия душа — тело, глубоко укоренившаяся в европейской культуре: материальное производство рассматривалось как унизительное занятие низших слоев общества, никак не связанное с интеллектом, занятие, предназначенное испокон веков для рабов или крепостных. Институт крепостничества просуществовал в той или иной форме практически до середины XIX века; политически он был отменен только пришествием капитализма — политически, но никак не в умах.

Концепция человека как свободной независимой личности была глубоко чужда европейской культуре. Это была культура племенная по своей сути; в европейском мышлении племя было сущностью, целым, а человек — лишь одной из клеток этого организма, которой можно легко пожертвовать. Это относилось как к правящему классу, так и к простым людям: считалось, что правящий класс обладает своими привилегиями только в связи с занятием, считавшимся благородным, — службой в войске или воинской дружине. Но дворянин был собственностью общины в той же степени, что и крепостной, — его жизнь и имущество принадлежали монарху. Необходимо помнить, что институт частной собственности в юридическом смысле был установлен только при капитализме. В докапиталистические времена частная собственность существовала de facto, а не de jure, то есть по традиции и с разрешения, а не по праву и закону. По закону и в принципе вся собственность принадлежала главе общины — монарху и находилась во владении с его разрешения, которое он мог отменить в любой момент по своему усмотрению. (Монарх мог экспроприировать владения непокорных дворян и часто пользовался этим правом на всем протяжении европейской истории.) Европейские интеллектуалы так и не смогли до конца понять американскую философию прав человека. Суть европейской идеи освобождения сводилась к тому, что человек из раба абсолютистского государства, воплощенного в монархе, превращался в раба абсолютистского государства, воплощенного в народе, ~ полная зависимость от главы племени превращалась в зависимость от самого племени. Представление о необщинном существовании не могло проникнуть в умы, которые считали привилегию правления производителями материальных ценностей при помощи физической силы признаком благородства.

Таким образом, европейские мыслители не заметили, что в течение XIX века галерных рабов сменили изобретатели пароходов, а деревенских купцов — владельцы домен, и продолжали пользоваться и мыслить терминами (противоречивыми по сути) «наемное рабство» или «антисоциальный эгоизм промышленников, которые берут от общества все, ничего не давая взамен», исходя из той неподвергаемой сомнению аксиомы, что богатство есть анонимный социальный продукт общины.

Эта аксиома не подвергалась сомнению до сегодняшнего дня — она представляет собой безоговорочное утверждение, основу современной политэкономии.

В качестве примера такого отношения и его последствий я процитирую статью «Капитализм» из Британской эциклопедии. Статья не дает определения предмету, а начинается так:

«КАПИТАЛИЗМ - термин, используемый для определения экономической системы, преобладающей в Западном мире со времен распада феодализма. Основополагающими в любой системе, называющейся капиталистической, являются отношения между частной собственностью на средства производства (землю, шахты, промышленные предприятия и т.д.), общеизвестные как капитал, и свободными, но неимущими рабочими, которые продают свой труд нанимателям. [...] Конечная зарплата определяет пропорцию, в которой всеобщий продукт общества будет распределен между классом рабочих и классом капиталистических предпринимателей».

(Британская энциклопедия, 1964, t.IV, ее.839-845).

Я цитирую речь Галта из главы романа «Атлант расправил плечи», описывающей принципы коллективизма: «Предприниматель. Такого лица не существует. Предприятие — это природный ресурс, как дерево, камень или грязная лужа».

Успех капитализма объясняется Британской эциклопедией следующим образом:

«Продуктивное использование социальной прибыли было главным достоинством, которое дало возможность капитализму превзойти все предшествующие экономические системы. Вместо строительства пирамид и соборов те, кто распоряжался прибылью, решили вкладывать ее в корабли, склады, сырье, конечный продукт производства и другие формы материального богатства. Таким образом, общественная прибыль была превращена в возросшую производственную мощность».

Описание относится ко времени, когда население Европы пребывало в такой бедности, что уровень детской смертности достиг пятидесяти процентов, а периодически свирепствующий голод уносил прирост населения, которое докапиталистические экономические системы не могли прокормить. Тем не менее, не делая никакого различия между богатством, полученным в результате налогообложения, и богатством, произведенным промышленным способом, Британская энциклопедия утверждает, что первые капиталисты «приказывали» и «решили вложить в дело» и что именно сверхприбыль того периода и ее вложение стали причиной невероятного процветания в следующем веке.

Что же такое социальная прибыль? Статья не дает ни определения, ни объяснения. Любая прибыль предполагает некую норму; если существование на уровне хронического недоедания выше подразумеваемой нормы, то что же это за норма? Статья не дает ответа.

Конечно же, не существует никакой «социальной прибыли». Все кем-то производится и кому-то принадлежит. И «главным достоинством, которое дало возможность капитализму превзойти все предшествующие экономические системы», была свобода (концепция, красноречиво отсутствующая в рассуждениях Британской энциклопедии), которая привела не к экспроприации, а к созданию благосостояния.

Ниже я еще вернусь к этой постыдной статье (постыдной по многим причинам, не последняя из которых — так называемая ученость). Я привела эту цитату здесь только как наглядный пример племенного мышления, на котором основана современная политэкономия. Эта точка зрения в равной степени характерна как для противников, так и для защитников капитализма: первым она дает некоторую внутреннюю последовательность, вторых разоружает неуловимым и, тем не менее, уничтожающим ореолом морального лицемерия — она служит свидетельством их попыток оправдать капитализм «всеобщим благом», «удовлетворением нужд потребителя» или «наилучшим распределением ресурсов». Чьих ресурсов?

Чтобы понять капитализм, необходимо в первую очередь подвергнуть сомнению племенной подход к этой проблеме.

Человечество — не сущность, не организм, не коралловый куст. Существо, без которого нет ни производства, ни торговли, — человек. Любая гуманитарная наука должна начинаться с изучения человека, а не неопределенной совокупности, известной как общество.

Этот вопрос представляет одно из различий в познавательном методе гуманитарных и естественных наук, одну из причин вполне заслуженного комплекса неполноценности первых по отношению ко вторым. Естественная наука не позволяет себе — по крайней мере не позволяла до сих пор — игнорировать природу изучаемого предмета. Примерно так астрономия могла бы изучать небо, отказываясь от изучения отдельных звезд, планет и спутников, или медицина изучала бы заболевание, не заботясь о здоровье, считая основным предметом исследования больницу в целом и не обращая внимания на отдельных пациентов.

Изучая человека, можно очень много узнать об обществе, изучая общество, нельзя изучить человека; никому не удалось ничего выявить или определить путем изучения отношений сущностей. Тем не менее такая методология принята большинством политэкономов. В результате их отношение к политэкономии сводится к невысказанному, но подразумеваемому постулату: «Люди — это члены экономических уравнений». Поскольку человек явно не вписывается в уравнения, это приводит к любопытному факту: несмотря на прикладную природу своей науки, политэкономы странным образом не могут соотнести свои абстракции с конкретикой реального бытия.

Отсюда — вводящая в заблуждение двойственность подхода при рассмотрении человека и событий: когда политэкономы рассматривают сапожника, им не трудно прийти к заключению, что он работает, чтобы заработать себе на жизнь; но, становясь на племенную точку зрения, они заявляют, что его цель (и обязанность) — обеспечить общество обувью. Рассматривая попрошайку на улице, они определяют его как бездельника, а в политэкономии он становится «независимым потребителем». Слыша, что коммунистическая доктрина требует, чтобы вся собственность принадлежала государству, они с гневом отвергают ее и искренне готовы драться с коммунизмом до последней капли крови; но в политэкономии они говорят об обязанности правительства осуществлять «справедливое перераспределение богатства» и считают, что предприниматели — это наилучшие, наиболее эффективные попечители «национальных ресурсов» страны.

Вот к чему может привести простая предпосылка (и философская небрежность), вот к чему привела племенная точка зрения.

Чтобы отбросить эту предпосылку и начать сначала в нашем подходе к политэкономии и оценке различных социальных систем, необходимо дать определение природы человека, назвать те существенные характеристики, которые отличают его от других биологических видов.

Главной отличительной чертой человека является его способность рационально мыслить. Человеческий мозг — это основное средство выживания, единственное средство приобретения знаний.

«Человек не может выжить, как животные, только посредством инстинктов. [...] Он не может удовлетворять свои простейшие физические нужды без процесса мышления. Ему необходим процесс мышления, чтобы узнать, как сажать и растить свою пищу или как сделать орудия для охоты. Инстинкты могли привести его в пещеру, если таковая имелась, но, чтобы построить простейшее укрытие, необходим процесс мышления. Никакие ощущения или инстинкты не подскажут, как разжечь огонь, соткать ткань, изготовить орудия труда, сделать колесо, построить самолет, вырезать аппендикс, создать электрическую лампочку и электромясорубку, или циклотрон, или коробок спичек. Жизнь человека зависит от этих знаний, и только волевой акт его сознания, процесс мышления могут их обеспечить». («Этика объективиста», «Нравственность эгоизма»).

Мышление — это невероятно сложный процесс идентификации и интеграции, на которые способен только индивидуальный разум. Не существует коллективного разума. Люди могут учиться друг у друга, но процесс обучения требует от каждого обучающегося собственного мышления. Люди могут сотрудничать в поисках новых знаний, но такое сотрудничество требует от каждого ученого независимого использования своей способности рационально мыслить. Человек — единственное живое существо, которое может передавать и расширять запас своих знаний от поколения к поколению, но для такой передачи от каждого получателя требуется процесс мышления. Свидетельство тому — распавшиеся цивилизации, темные времена в истории развития человечества, когда знания, накопленные веками, исчезали из жизни людей, которые не могли, не хотели или которым запрещено было думать.

Для поддержания жизни каждое существо должно придерживаться в своих действиях определенной последовательности, которой требует его природа. Для человека это прежде всего действия интеллектуальные. Все необходимое человеку должно быть открыто его разумом и произведено его усилиями. Производство — это привлечение разума к решению проблемы выживания.

Люди, не желающие мыслить, могут выжить, только подражая заведенному порядку, открытому другими, но эти другие должны были открыть его, иначе никто из них не выжил бы. Люди, не желающие думать и работать, могут выжить — временно, — только отбирая силой то, что произведено другими, но эти другие должны производить, иначе никто из них не выжил бы. Независимо от того, какой из этих вариантов выбирает человек или группа людей, независимо от того, какой слепой, иррациональный или пагубный путь они выбирают, — факт остается фактом: разум для человека — инструмент выживания, и человек либо преуспевает, либо нет: прямо пропорционально своей рациональности.

Поскольку знания, мышление и рациональные действия — свойства индивидуальные, поскольку выбор использования способности рационально действовать зависит от каждого индивидуума, для выживания человека необходимо освободить тех, кто думает, от тех, кто не думает. Поскольку люди не всезнающи и не безгрешны, у них должна быть свобода выбора: соглашаться или не соглашаться, сотрудничать или идти своим путем, в соответствии с собственным рациональным суждением. Свобода — это фундаментальная необходимость человеческого мышления.

Рациональный ум не работает по принуждению, он не подчиняет свое восприятие реальности чьим-либо приказам, директивам, ограничениям, он не приносит свои знания, свое видение истины в жертву чьим-либо мнениям, угрозам, пожеланиям, планам или благосостоянию. Такому мышлению можно ставить препоны, его можно заставить замолчать, запретить, упрятать в тюрьму или уничтожить, но его нельзя заставить работать: оружие — не аргумент в споре. (Пример тому — Галилео Галилей.)

Все познания и достижения человечества — результат работы такого мышления, таких непреклонных первопроходцев (см. «Источник»). Именно такому мышлению человек обязан своим выживанием (см. «Атлант расправил плечи»).

Те же принципы относятся ко всем людям, независимо от уровня их способностей и амбиций. Чем рациональней суждения человека, тем точнее его действия соответствуют требованиям его природы и тем более он преуспевает в достижении человеческой формы выживания и благосостояния. Действуя иррационально, человек разрушает себя.

Общественное признание рациональной природы человека есть установление связи между выживанием и использованием разума. В этом и заключается концепция индивидуальных прав.

Я напомню вам, что права — это моральные принципы, определяющие и санкционирующие свободу действий человека в обществе, и что они берут свое начало в природе человека как существа разумного, являют собой необходимое условие его особого способа выживания. Я также напомню вам, что право на жизнь — это основа всех прав, включая право на собственность. (Для более полного рассмотрения прав я отсылаю вас ко второй главе этой книги — «Права человека».)

В применении к политэкономии последнее требует особого внимания: человек должен работать и производить для того, чтобы поддерживать жизнь. Он должен зарабатывать на жизнь собственными усилиями и руководствуясь собственным разумом. Если человек не может реализовать продукт своих усилий, значит, он не может реализовать сами усилия, следовательно, не может реализовать самую жизнь. Без права на собственность не осуществимы никакие права.

Теперь, постаравшись запомнить все эти факты, рассмотрим вопрос: какая социальная система соответствует человеку?

Социальная система — это свод морально-политических и политико-экономических принципов, воплощенных в законах общества, его институтах и правительстве, которые определяют взаимоотношения, условия взаимосвязей между людьми, живущими в данной географической области. Очевидно, что эти условия и взаимоотношения зависят от определения природы человека и будут совершенно различны в зависимости от того, относятся ли они к обществу разумных существ или к колонии муравьев. Очевидно, что они будут совершенно различны в том случае, когда люди имеют дело с другими людьми как свободные, независимые личности, признавая ценность каждого человека, и в том случае, когда они относятся друг к другу как члены некой стаи, рассматривая друг друга как средство достижения своих целей и целей своей стаи.

Существуют лишь два основополагающих вопроса (или два аспекта одного и того же вопроса), определяющих природу любой социальной системы: признает ли социальная система права личности и допускает ли социальная система использование физической силы в отношениях между людьми? Ответ на второй вопрос — практическое воплощение ответа на первый вопрос.

Является ли человек независимой личностью, распоряжающейся своим телом, своим разумом, своей жизнью, своей работой и ее результатами, — или он собственность племени (государства, общества, коллектива), которое может распоряжаться им по своему усмотрению, может диктовать ему убеждения, предписывать ход его жизни, контролировать его деятельность и экспроприировать ее результаты? Имеет ли человек право существовать для самого себя — или он рожден в путах, как крепостной, который должен постоянно выкупать свою жизнь, служа племени?

Это первый вопрос, на который необходимо дать ответ. Все остальное — его последствия практическое воплощение. Основной и единственный вопрос — свободен ли человек?

В истории человечества капитализм — единственная система, которая отвечает «да».

Капитализм — это социальная система, основанная на признании индивидуальных прав личности, включая право на собственность, в которой вся собственность находится в частном владении.

Признание прав личности влечет за собой исключение из человеческих взаимоотношений физической силы: по существу, права могут быть нарушены только с применением силы. В капиталистическом обществе никакой человек, никакая группа людей не могут начать применение физической силы против других людей. Единственная функция правительства в таком обществе — защита прав человека, то есть защита человека от физической силы; правительство играет роль защитника права человека на самозащиту и может использовать силу только как ответное действие и только против тех, кто использовал силу первым; таким образом, правительство — это средство объективного контроля за ответным применением физической силы (для более полного рассмотрения этого вопроса см. третью главу этой книги — «Сущность правительства»).

Капитализм признает и защищает основной метафизический факт природы человека: связь между его выживанием и применением разума.

В капиталистическом обществе все человеческие взаимоотношения добровольны. Люди свободны выбирать сотрудничать или нет, поддерживать друг с другом отношения или нет, основываясь на собственных решениях, убеждениях и интересах. Они могут иметь дело друг с другом только с точки зрения и посредством разума, то есть посредством обсуждения, убеждения и договорного соглашения, путем добровольного выбора в целях обоюдной выгоды. Право соглашаться с другими не вызывает никаких сложностей в любом обществе; самое важное — это право не соглашаться. Именно институт частной собственности защищает и воплощает в жизнь право не соглашаться и, таким образом, охраняет открытый путь к наиболее ценному человеческому атрибуту (ценному с личной точки зрения, социально и объективно) — творческому разуму.

В этом кардинальное различие между капитализмом и коллективизмом.

Философия — это сила, которая определяет становление, эволюцию и разрушение социальных систем. Роль превратностей судьбы, случая или традиций в этом контексте такова же, как и в реальной жизни личности: их влияние находится в обратной зависимости от философской оснащенности культуры (или личности), и это влияние возрастает, когда рушится философия. Поэтому характер социальной системы необходимо определять и оценивать по ее отношению к философии. Четырем основам, на которых держится капитализм, соответствуют четыре раздела философии: потребностям человеческой природы и выживания соответствует метафизика, разуму — теория познания, индивидуальным правам — этика и свободе — политика.

В этом, а не в племенной точке зрения, унаследованной от доисторических традиций, по существу и заключается основа должного подхода к политэкономии и к пониманию капитализма.

Практическое оправдание капитализма заключается не в утверждении коллективизма, что капитализм осуществляет «наилучшее распределение национальных ресурсов». Ни человек, ни его разум не являются «национальными ресурсами», и без созидательной силы человеческого интеллекта сырье остается никому ненужным сырьем.

Моральное оправдание капитализма заключается не в альтруистическом утверждении, что капитализм представляет собой наилучший способ достижения всеобщего блага. Да, капитализм выполняет эту задачу — если это выражение вообще имеет смысл, но это лишь второстепенная задача. Моральное оправдание капитализма заключается в том, что это единственная система, соответствующая рациональной природе человека, и что капитализм защищает выживание человека именно как человека, а его правящий принцип — справедливость.

Каждая социальная система прямо или косвенно основывается на некоей теории этики. Племенное понятие всеобщего блага служило моральным оправданием большинству социальных систем (и всем тираниям) в истории. Степень порабощенности или свободы общества соответствовала степени, в которой этот общинный принцип внедрялся или игнорировался.

Всеобщее благо (или интерес публики) — концепция, которой не было дано определения, и сделать это невозможно: нет такого существа, как племя или общественность; племя (или общественность, или общество) — это всего лишь некое число личностей. Ничто не может быть благом для племени как такового; благо и ценность относятся только к живому организму, к отдельному живому организму, а не к бестелесной совокупности взаимоотношений.

Всеобщее благо — это ничего не значащая концепция, если ее не воспринимать буквально, а в этом случае ее единственное значение — сумма всего хорошего, что есть во всех рассматриваемых людях. Но в этом случае концепция ничего не значит, ибо в качестве морального критерия она оставляет открытым вопрос: что есть благо в отдельных людях и как его определить?

Однако эта концепция обычно не используется в буквальном смысле. Ею пользуются именно вследствие ее гибкости, неопределенности и мистического характера, что служит не моральным руководством, а способом обойти мораль. Поскольку благо неприменимо к бестелесности, эта концепция становится санкцией на свободу действий для тех, кто пытается ее внедрить.

Когда всеобщее благо общества рассматривается как нечто отдельное и более важное, чем индивидуальное благо его членов, это означает, что благо некоторых людей становится важнее блага других и последние низводятся до положения жертвенных животных. В таких случаях молчаливо подразумевается, что всеобщее благо означает благо для большинства, а не меньшинства или отдельной личности. Заметим, что этот важный факт подразумевает: даже наиболее коллективизированные умы чувствуют невозможность его морального оправдания. Но благо большинства тоже всего лишь притворство и заблуждение, поскольку фактически нарушение прав человека означает отмену всех прав, переход власти над бессильным большинством в руки любой банды, которая объявляет себя голосом общества и начинает править, используя физическую силу, пока ее не свергнет другая банда, пользующаяся теми же средствами.

Если начать с определения блага для индивидуумов, то под правильным следует понимать только то общество, в котором благо достигнуто или достижимо. Но если принимать всеобщее благо как аксиому и рассматривать индивидуальное благо как ее возможное, но необязательное следствие (необязательное в каждом конкретном случае), то можно дойти до такого ужасного абсурда, как Советская Россия, страна, якобы посвященная всеобщему благу, в которой все население, кроме ничтожно малой правящей клики, уже более двух поколений терпит нечеловеческие страдания.

Что же заставляет жертв и, что еще хуже, сторонних наблюдателей принимать эти и другие схожие с ними исторические зверства и по-прежнему прочно держаться за миф всеобщего блага? Ответ нужно искать в философии — в философских теориях о природе моральных ценностей.

По существу, есть три шкалы природы блага: врожденная, субъективная и объективная.

Врожденная теория утверждает, что благо присуще определенным действиям и явлениям само по себе, независимо ни от выгоды, ни от ущерба, которые они могут причинить объектам и субъектам действия. Именно эта теория отделяет концепцию блага от тех, кому оно предназначено, концепцию ценности от ценителя, провозглашая, что благо — это благо в себе, по себе и для себя.

Субъективистская теория утверждает, что благо не имеет отношения к фактам реальности, что оно — продукт человеческого сознания, созданный его чувствами, желаниями, интуицией и прихотями, и что оно является просто произвольным постулатом или эмоциональным обязательством.

Врожденная теория утверждает, что благо присуще некой реальности, независимой от сознания человека; субъективистская теория утверждает, что благо присуще человеческому сознанию и не зависит от реальности.

Объективистская теория утверждает, что благо не является атрибутом ни вещи в себе, ни эмоционального состояния человека, оно является оценкой фактов реальности в сознании человека в соответствии с рациональным стандартом ценностей. (Рациональный в данном контексте означает: основанный на фактах реальности и подтвержденный процессом мышления.) Объективистская теория утверждает, что благо — это аспект реальности по отношению к человеку и что оно должно быть человеком открыто, а не придумано. Фундаментальным в объективистской теории ценностей является вопрос: ценность для кого и для чего? Объективистская теория не допускает рассуждений в отрыве от контекста или заимствования концепций; она не допускает отделения ценности от цели, блага от тех, кто им пользуется, и действий человека от его разума.

Из всех социальных систем в истории человечества капитализм — единственная, основанная на объективистской теории ценностей.

Врожденная и субъективистская теории (или их смесь) — необходимая база для диктатуры, тирании или любой вариации абсолютистского государства. Существуют ли они в сознании, или в подсознании, в ясной форме философского трактата или в безотчетном хаосе их отзвуков в чувствах — эти теории позволяют человеку верить, что благо независимо от человеческого сознания и его можно достичь путем применения физической силы.

Если человек полагает, что благо внутренне присуще определенным действиям, он, не задумываясь, будет заставлять других выполнять эти действия. Если человек полагает, что действия, приносящие ему выгоду или причиняющие ущерб, не имеют значения, то для него и море крови не будет иметь значения. Если человек не задумывается о тех, на ком скажутся результаты этих действий, он будет относиться ко всеобщей бойне как к моральной обязанности во имя «высшего» блага. Именно врожденная теория ценностей порождает Робеспьеров, Лениных, Сталиных или гитлеров. Не случайно Эйхман был кантианцем.

Если человек верит, что благо — это вопрос произвольного субъективного выбора, вопрос добра и зла становится для него проблемой выбора между его собственными чувствами и чувствами других людей. Для него становятся невозможными взаимосвязь, взаимопонимание или обмен мнениями. Разум — единственное средство общения между людьми, а объективая реальность — их единственный общий ориентир; когда они перестают действовать (то есть считаются безотносительными) в области морали, сила становится единственным способом решения споров между людьми. Если субъективист стремится к достижению собственного социального идеала, он чувствует моральное право заставлять людей «во имя их собственного блага», поскольку чувствует, что прав и что остальным нечего ему противопоставить, кроме эмоций.

На практике защитники врожденной и субъективистской школ часто сходятся (например, в психоэпистомологии, иначе каким образом моралистам врожденной теории открылось бы их абстрактное благо, как не посредством особых, нерациональных интуиции и откровений, то есть чувств?). Сомнительно, чтобы кто-нибудь, даже искренне заблуждаясь, стал придерживаться какой-нибудь из этих теорий. Но обе они служат оправданием жажды власти и применения грубой силы, развязывая руки потенциальному диктатору и обезоруживая его жертвы.

Объективистская теория ценностей — единственная моральная теория, не совместимая с применением силы в управлении государством. Капитализм ~ единственная система, безоговорочно основанная исключительно на объективистской теории ценностей, и историческая трагедия заключается в том, что об этом никогда не было ясно и определенно заявлено.

Если известно, что благо объективно, то есть предопределено природой реальности, но человеческий разум должен открыть его, тогда понятно, что попытка достичь блага при помощи физической силы есть чудовищное противоречие, отрицающее мораль в самой ее основе, лишающее человека способности познавать благо. Сила парализует способность принимать решения, заставляет человека действовать вопреки своему суждению, делая его морально бессильным. Ценность, которую вынуждают принять ценой капитуляции собственного разума, ни для кого ценностью не является: человек, разум которого подавлен силой, не способен к принятию решения, выбору или оценке. Попытка достичь блага применением силы сродни попытке продать человеку картинную галерею ценой потери зрения. Ценности не могут существовать вне контекста жизни человека, включающего его нужды, цели, знания.

Объективистская точка зрения на ценности пронизывает всю структуру капиталистического общества.

Признание прав человека подразумевает признание того, что благо — это не смутная абстракция в некоем сверхъестественном измерении, а ценность, относящаяся к реальности, к этой земле, к каждой человеческой жизни. Следует обратить внимание на право человека стремиться к счастью. Оно подразумевает, что благо не может быть отделено от тех, для кого оно предназначено, что людей нельзя рассматривать как взаимозаменяемые пешки и что ни один человек, ни одно племя не может пытаться достичь блага одних людей ценой принесения в жертву других.

Свободный рынок представляет собой социальное применение объективистской теории ценностей. Поскольку ценности должны быть открыты человеческим разумом, люди, чтобы сделать это открытие, должны обладать свободой, должны свободно думать, учиться, превращать свои знания в осязаемые формы, поставлять их на рынок, оценивать и выбирать, будь то материальные ценности или идеи, хлеб или философский трактат. Поскольку ценности устанавливаются контекстуально, каждый человек должен делать выбор сам, руководствуясь собственными знаниями, целями и интересами. Поскольку ценности определяются природой реальности, то именно реальность является непогрешимым судьей: если выбор правилен, вознаграждение принадлежит человеку; если он ошибся, единственная жертва — он.

Особенно важно понять различие между врожденной, субъективистской и объективистской теориями ценностей именно в отношении к свободному рынку. Рыночная стоимость товара — это не сущностная ценность, не ценность в себе, подвешенная в вакууме. Свободный рынок никогда не упускает из виду вопрос: ценность для кого? Рыночная стоимость товара не отражает его философски объективную ценность, она отражает только его социально объективную ценность.

Под философски объективной я понимаю ценность с точки зрения наибольшей выгоды для человека, то есть определенную в соответствии с критериями наиболее рационального разума, обладающего наибольшими знаниями в данной области, в данный период времени и в определенном контексте (в неопределенном контексте ничего нельзя определить). Например, можно вполне рационально доказать, что самолет объективно представляет неизмеримо большую ценность для человека (человека в зените своих возможностей), чем велосипед; или романы Виктора Гюго объективно представляют неизмеримо большую ценность, чем бульварные журналы. Но если интеллектуального потенциала определенного человека едва хватает на бульварную литературу, то зачем ему тратить свой скудный заработок, продукт своих усилий на книги, которые он не может читать, или на развитие авиапромышленности, если его транспортные нужды вполне удовлетворяет велосипед? (Точно так же всему остальному человечеству совершенно не обязательно быть на уровне его литературных вкусов, инженерных способностей или доходов. Ценности определяются не декретами и не голосованием.)

Как число приверженцев не является доказательством правильности или ошибочности какой-либо идеи, ценности или никчемности произведения искусства, пользы или бесполезности продукта, так и стоимость товаров и услуг на свободном рынке не обязательно отражает их философски объективную ценность,