Глава одиннадцатая. Дождь сквозь солнце
Долго ли, коротко ли скакал, сам не знает, как вдруг навстречу ему чёрный дракон. Хвост драконий половину неба закрыл, тень от его крыльев чёрным одеялом по земле стелется. Пасть свою дракон широко разинул, на солнце нацелился. Но солнце не поддалось тьме. Лучи света, словно копья, в чёрное тело дракона вонзились и прокололи насквозь. Загоревал, заплакал дракон, и слёзы его пали на землю частым дождём. Дождь сквозь солнце — светлый дождь, добрый дождь! Застучал дождь, как горох, по сухой земле, засверкали капли, как битое стекло в зелёной траве, засновали дождевые нити между небом и землёй, словно кто-то ткал хрустальную ткань и расстилал её над землёй и по земле… Но вот все нити спутались и разлились волнами. Минуту назад шла по дороге колея, теперь бежит река. Каждая впадина стала морем, и закипел в морях этих бой: словно пулями, прошита пузырями каждая лужа. Бурлит дорога, сверкают молнии, грохочет гром. Шумит, бушует дождь сквозь солнце, светлый дождь, добрый дождь! Ждёт тебя картошка, и редька, и капуста, и свёкла. А хлеб? Сегодня только убирать начали. Беда! — Дождик, дождик, перестань, пойду с жалобой в Казань, полечу на небо: «Выглянь, солнышко, дай хлеба!» Топают башмаки по морям, по озёрам, шагают вдоль бурных рек, шлёпают по лужам. Сам Миргасим до нитки промок, а ноги в башмаках сухие. Если Асия глазам своим не поверит, пусть руками пощупает. Жалко, что ли? Внезапно дождь оборвался, растаял в небе чёрный дракон, и поплыли в разные стороны перья из его хвоста. И раскрылись в небе семицветные ворота, из-под этих ворот, будто чёрные стрелы, рванулись вверх ласточки и рассыпались по небу. Небо после дождя — как туго натянутый светлый шатёр. Ласточки под шатром парят. Жаворонок, часто-часто перебирая крыльями, вызванивает свою прощальную песенку. Она не столь сильна, как весенняя, но такая же светлая, серебристая. А радуга упёрлась одним концом в дальний холм, другим — в небо. Говорят, кто под радугой пройдёт, своё счастье найдёт. Только никому в нашей деревне пройти под радугой не удалось. А вдруг Миргасиму повезёт? Ведь сегодня день его рождения! — Дуга-радуга, постой, я пройду под тобой… Вот пройдёт и станет сильным, как Камыр-батыр. Всё ближе, ближе подходит Миргасим к радуге и становится сильнее, сильнее. Он Камыр-батыр, он волком по степи бежит, птицей над горами летит, в воде он рыбой плывёт. Одолел огнедышащих драконов с медной чешуёй. Разорвал железную цепь толщиной в руку, которой злодеи приковали к скале красавицу. Все беды одолел непобедимый Камыр-батыр, и пришёл он к седому, вечно шумящему морю. Посреди моря был остров, опоясанный скалами, острыми, как сабли. А на острове стоял жемчужный дворец… Нет, дворца почему-то всё ещё не видно, а богатырь уже выбился из сил. Кожаные башмаки скользят по мокрой земле, ноги разъезжаются, завяз Миргасим в глине, как в тесте. Липнет глина к башмакам, наворачивается толстыми шинами на подмётку. Миргасим то одну ногу поднимет, то другую. Только счистит большим гвоздём грязь с левой ноги, как тут же увязнет правая. Правую отскребёт — увязнет левая. Хорошо, что гвоздь, на чём сковорода висела, Миргасим вчера из стены вытащил и спрятал в карман. Пропал бы он теперь без этого гвоздя! Радуга давно растаяла, но Миргасим и не смотрит на небо. До неба ли ему, если по земле еле-еле ползёт. Идти с каждым шагом всё труднее. Ноги, натёртые прочной, как железо, обувью, словно в огне горят. Башмаки стали тяжёлыми, грязными — похвалиться нечем, и спешить к Асие теперь незачем. «Как это незачем? — спохватился Миргасим. — А щенок?» Но в башмаках не дойти, не доползти. «Пришиты они к ногам, что ли?» Разулся, сунул красные носки в карман, башмаки поставил под придорожный куст. Ноги так свободе своей обрадовались, что сами собой заплясали, а Миргасим запел:
Тра-та-та, Тра-та-та, Вот как я шагаю, Тра-та-та, Тра-та-та, И беды не знаю!
— Э-эй, парень, осторожнее, смотри коня не раздави! Это Абдракип-бабай, дедушка Асии. Он сидит на облучке телеги, свесив ноги. В телеге корзины, в корзинах яблоки. День жаркий, а старик в шубе, из которой вылезают клочья ваты, и в ватной шапке. «В мороз моя одежда холодит, в жару греет», — смеётся Абдракип-бабай. — Говори ты, — обращается он к Миргасиму, — много колосков собрал? Миргасим молчит. — Что голову повесил? Не хочешь идти в поле, не ходи. Дело это добровольное. Я тебе секрет один скажу: председатель велел яблоки всем ребятам раздать — кто работал, кто не работал, — всем. Получайте! На рынок везти — транспорта нет. Чем так сгниют, пусть лучше дети полакомятся… Лошадёнка склонила голову набок. Видно, хочется и ей поговорить, да удила мешают, слова сказать не дают. — Познакомься, Миргасим, с нашей старушкой, у неё четыре ноги, и каждая по-своему хромает. Вместо Батыра прислали. Всё-таки лошадь. Между оглоблями стоит — не падает, а что будет, если выпряжем? Упадёт, пожалуй, а? Вот и держим её день-деньской в оглоблях. Два часа стоим, полчаса бежим… Ловко тебя дождик выстирал. Не горюй! Летом дождь вымочит, солнце высушит… Жалко, не был в поле, не видал ты, как там внучка моя городская работает. Вскочила сегодня раньше петухов: «Ах, дедушка, не сердись, время военное, даже одно зерно жалко оставить мышам!» Лошадка мотнула головой, тряхнула хвостом, пожевала губами и только было собралась сказать: «Слыхал? Асия в поле!», но Абдракип-бабай взбодрил её вожжами, пощёлкал языком, и телега поползла дальше. Миргасим долго не смел поднять опущенную голову. А когда посмотрел телеге вслед, увидал, как убегают от него два задних колеса, корзины с яблоками, шапка Абдракипа-бабая и лошадиные уши. Издали было это похоже на улитку с двумя рожками. Медленно двигалась улитка, ползла туда, где под ярким солнцем ходили волны спелого хлеба. А навстречу улитке, оттуда, с той полосы, где небо с землёй сливается, выплыл комбайн. Ну можно ли оставаться здесь, если комбайн в поле? Ай легко, ай хорошо бежать босиком по тёплой, мягкой земле! Дождь сквозь солнце — добрый дождь! Небо синее-синее, чёрной тучи будто и не бывало, а ласточки парят низко, у самой земли. Залетают вперёд, отстают, реют рядом, зовут: — Догони, догони нас! Нет, ласточки, Миргасиму не до игры, он спешит, очень спешит.
|
