Глава тридцать седьмая. Будь что будет
— Фатыма-апа к Насыровым спешит, — заметил глазастый Фарагат. — Должно быть, на репетицию. В эту минуту дверь избы Насыровых отворилась. На крыльцо вышел рослый солдат в ватнике, в стёганых штанах, в валяных сапогах. На голове ушанка с красной звёздочкой. Увидал Миргасима, подмигнул ему: — Что такое зимой и летом одним цветом, угадал? Миргасим только хотел ответить, но Мустафа уже спрыгнул с крыльца и кинулся навстречу учительнице: — Здравствуйте, апа. — Здравствуйте… А мальчишки стоят вокруг и смотрят, и слушают, ждут: о чём сейчас солдат и учительница будут говорить? Но оба они стоят молча. — Абдракип-бабай в правление идёт, — сообщает Фарагат. — Это он насчёт пайка для Асии, — говорит Фаим. — Я обещал старику помочь, — спохватывается Мустафа, — он заказал телефонный разговор с Казанью. — Я тоже в Казань насчёт Асии обращалась, — почему-то краснеет Фатыма-апа, — но ответа пока всё ещё нет. — Надеюсь, просьбу фронтовика без внимания не оставят, — произносит Мустафа. Миргасим глядит на брата и не поймёт, кто это не должен просьбу его без внимания оставить: телефон? Казань? Фатыма-апа? Ох, жалобно брат на неё смотрит, на учительницу: — Я ненадолго. Абдракип-бабай ждёт… Чулпан подбежал к солдату, тявкнул умильно. Мустафа у Чулпана за ушами почесал, пощекотал под скулой, погладил, похлопал, потормошил и пошёл в правление. Фатыма-апа поднялась на крыльцо избы Насыровых — высокое оно, крыльцо это, далеко видно отсюда, до самого угла. Когда Мустафа за угол повернул, пошла Фатыма-апа на репетицию. А Чулпан остался на улице, стоит, понуря голову, думает: бежать вдогонку за солдатом или остаться тут, дом сторожить? Подумал-подумал да как припустился! Передние ноги вверх, задние вниз, передние вниз, задние вверх, вверх-вниз, вверх-вниз, собачьим галопом! Скакал-скакал и догнал солдата. Язык высунул, улыбнулся и пошёл степенно, как Асия учила, рядом с ногой. Миргасим всё это видел, потому что и сам ещё быстрее Чулпана бежал, хотел догнать брата. Хотел сказать ему: «Длинный мой язык про тебя налгал, милый брат. Сказал мой язык, что ты к нам домой насовсем приехал, пусть другие воюют, а ты останешься…» Догнал было, да опомнился: «Самое время сейчас, пока Мустафы дома нет, мешок развязать». И повернул к дому. — Ты домой, а мы? «Эх, будь что будет!» — решил Миргасим и сказал: — Айда, Золотой табун! Леденцы, бубенцы, два козла, две овцы! Весело, тесно, что кому достанется — неизвестно… — И-го-го! — воскликнул Гнедой Абдул-Гани и начал копытом землю рыть. — Н-но, п-поехали! — стеганул его табунщик Темирша. Наперегонки с Гнедым скакали резвые лошадки Фаим и Фарагат. Впереди всех летел Миргасим. Надо спешить, пока Мустафа ещё не вернулся. «Позволит бабушка мешок развязать? Позволит! Сама рада будет на фонарики-огоньки поглядеть. Уж больно темно вечерами в избе. И свёрток сама развяжет. Она хороший дух любит. У неё в сундуке кусок мыла душистого лежит и ещё флакон с духами — дедушкины подарки». Бежал Миргасим, бежал, да вдруг и приуныл, шаг замедлил, поплёлся позади всех. Вспомнил — мама дома. Чужой мешок развязать мама ни за что не допустит. А если без спроса? Бранить не станет. Никому она никогда худого слова не сказала. Но случается, и нередко, день-деньской на виноватого не поглядит, ему не улыбнётся. Что поделаешь? Придётся потерпеть. А после, когда ребята уйдут, надо будет прощенья попросить, обещанье дать: «Чтоб меня волки разорвали, если ещё когда-нибудь…» Потом он веником пол подметёт, тряпкой мокрой вытрет, мама увидит — в самом деле исправился! И простит. Однако до Нового года времени совсем мало остаётся. Что, если не выпросишь прощения? Кто под Новый год поссорился, тому ссориться весь год… «Ну зачем я хвалился? Правду мама говорит: «Сынок, язык твой длинный тебе враг». — Чего встал? — оборачивается Фаим. — Ноги к тропе примёрзли или тропа к ногам? — Держу я тебя, что ли? Иди! — Это твой дом, ты первый и ступай. Миргасим шапку поглубже, на самые глаза, надвинул и нырнул в сени, как в прорубь. Ребята смело за ним. Однако в сенях оробели, даже Фаим притих. Долго, старательно отряхивали веником снег с тулупов и валенок, кто нос чистил, кто откашливался. Глядя на своих гостей, Миргасим засмеялся: — РЕ-ПЕ-ТИ-ЦИЯ… Никто не улыбнулся. Одно дело улица, другое — чужой дом. «Э, будь что будет!» — повторил сам себе Миргасим и распахнул дверь в горницу.
|
