А. Н. Привалов
Добрый вечер, господа! Позвольте начать очередное заседание Никитского клуба. Сегодня мы обсуждаем тему, которую наш основной докладчик обозначил как «Каково это — быть камнем? (Субъективная реальность и мозг)» При всём том, что народы сейчас заняты несколько иными событиями, чем какой- то там мозг, не могу не отметить, что сама постановка вопроса чрезвычайно своевременна. Ну, если не год, то полтора года назад всем нам казалось, что существует какая- то ещё и объективная реальность. Сейчас у людей, сколько-нибудь внимательно сле- дящих за происходящим на свете, особенно в общественных кругах, какая бы то ни было надежда на объективную реальность начинает таять. Тем интереснее узнать, что такое «субъективное», могу ли я составить себе представление о том, как на самом деле видит мир мой сосед или мой оппонент по Фейсбуку? Сегодня это совершенно неочевидно. Я надеюсь, что хотя разговор едва ли будет прямо об этом, но мы составим некое представление, насколько безнадежна ситуация, в которой мы все в этом смысле оказались. Докладчиков у нас сегодня трое. Первое сообщение будет делать Татьяна Владимировна Черниговская, у неё два содокладчика — Владислав Александрович Лекторский и Константин Владимирович Анохин. Как я узнал из оперативных дан- ных, содокладчики между собой не сговаривались, так что второе сообщение может удивить первого докладчика, а уж третье удивит их обоих. Надеюсь, что и нам всем тоже будет чрезвычайно интересно. Татьяна Владимировна, прошу Вас.
Т. В. Черниговская, профессор, заведующий кафедрой, заведующий лаборато- рией когнитивных исследований СПбГУ Спасибо большое. Ну, я, конечно, рискую, потому что два моих содокладчика представляют собой самую верхушку знаний двух основных вещей, которые я буду затрагивать, то есть философию — академик Лекторский; нейронауку и всё вокруг этого — Константин Владимирович Анохин. Ну, посмотрим. Конечно, мой доклад, моё выступление — в основном про сознание, и есть ли у нас вообще какие-то шансы что-нибудь про это объективное узнать? Можем ли мы, например, узнать, как думает даже не то что сосед по «Фейсбуку» — это и Бог с ним (даже если он вообще ничего не думает, меня это не расстроит), а кто угодно другой из людей, зверей или даже камней. Вот эта картинка — это-таки камень, и на нём отпечаток какого-то древнего насе- комого (рис. 1). Мой вопрос, который я ставлю здесь, имеет предыстоком одну знаменитую работу, её автор Томас Нагель1, которая называлась «What is it like to be a bat?» — «Каково это — быть летучей мышью?». Это философская работа, и там как раз разбиралась,
1 Томас Нагель, или Нейджел (англ. Thomas Nagel, род. 1937) — американский философ, иссле- дователь вопросов философии сознания, политики и этики. и очень остроумно разбиралась, идея о том, что ну по всем возможным причинам нет у нас никаких шансов узнать, каково этой мыши на мир смотреть! Так вот я хочу довести это до абсурда, взяв совсем противоположный полюс по отношению к человеку, а именно — камень, и для начала задать вот какой вопрос. Только я не знаю, кому задать вопрос, и не знаю, разумеется, от кого получить ответ. У меня-то точно его нет. Вот этот камень, ясно, являет собой полюс неживого. Поэтому любой нормаль- ный человек, вне шизофрении, вряд ли подозревает, что у камня есть какие-то интен- ции, что он как-нибудь смотрит на мир. С другой стороны, и этот камень, и любой другой, гораздо более культурный в научном смысле объект, несёт информацию, и он к нам обращается. Он обращается как субъект? Всё-таки нет. Он обращается как объект? Тогда результат этого обраще- ния зависит от того, кто на этот камень смотрит, слушает, ну и т. д. Ну, вот попробуем дальше, посмотрим… Французский философ, отчасти семио- тик, Кайуа написал следующую вещь (см. рис. 2). Интересное, между прочим, замечание — «…он напоминает: именно такова цена вечности». Едем дальше. Это примерный план того, что я хочу обсудить, не знаю, насколько мне удастся его держаться: • Полюсы: Камень — Человек • Семиотичность: Камень как знак человека • Живой камень (Вяч.Вс. Иванов) • «Другое» («чужое») сознание, его герметичность • Конвенциональность языка и представлений о мире • Иллюзия стабильности. Метаморфозы тела и духа.
Р. Кайуа. (Roger Caillois). В глубь фантастического. Отраженные камни. СПб., 2006. С. 159. Я хочу посмотреть на эти полюсы — камень, у которого заведомо мы не ожидаем его «самости». Я надеюсь, он не субъект, а объект, с одной стороны. С другой стороны, он несёт нам информацию. И как с этим быть… С третьей стороны, камень может быть знàком человека, и это его семиотичность, то есть знаковость, и к этому мы сейчас подойдем. Хочу напомнить про то, что у Вячеслава Всеволодовича Иванова, нашего знаменитого академика, есть проект, который он развивает, в частности, на базе РГГУ, этот проект называется «Живой камень». Если будет интересно и если будет время, я могу несколько слов про это сказать. Следующее — и это, собственно, центр и есть— так называемое «другое» или «чужое» сознание и его прозрачность или, наоборот, герметичность. Мы можем вообще хоть как- нибудь влезть в другое сознание? При этом я имею в виду отнюдь не инопланетян. Хотя это интересный и серьёзный разговор, вне всякой научной фантастики. А вообще любое «другое» — наш сосед, ребёнок, кот, осьминог, представитель другой культуры. Дальше — конвенциональность, то есть договорность, что ли, человеческих язы- ков и представлений о мире. Ведь мы просто договариваемся о том, что это, скажем, называется «очки», а это называется «чашка». Мы могли договориться до чего угодно другого. И наше представление о мире тоже является в некотором смысле нашим дого- вором друг с другом, что, скажем, вот это — горизонтальные вещи, а это — вертикаль- ные вещи. А есть горизонтальные и вертикальные, к примеру, для осьминога. И дальше — иллюзия стабильности. Вообще, почему мы уверены в том, что есть хоть какая-то стабильность? Например, почему я — это я? Вот я с момента, когда роди- лась на белый свет, и до момента, когда мы сейчас разговариваем, изменилась 100 раз, в том числе полностью изменилось моё тело. Ну разве что, исключая нервные клетки. Всё остальное заменилось. У меня изменилось мировоззрение. Я в страшном сне не могла представить, что моя жизнь так пойдет, а не так, и т.д. Что меня связывает со мной же (только годы назад), кроме штампа в паспорте, так сказать, кроме того, что меня, мол, так зовут? Равно как и мир меняется. Метаморфозы тела есть. Ну, мы к этому подойдём. Замечательная московская исследовательница Татьяна Владимировна Цивьян, профессор Института славяноведения, в архиве совершенно гениального нашего соотечественника, светлой памяти, Владимира Николаевича Топорова нашла неза- конченную его статью. И он задаёт вопрос сам себе: почему и для чего он обратился к теме статуи? Статуя из камня или из чего-то близкого к камню — что, собственно, в этом инте- ресного, если смотреть на это с философской точки зрения? Топоров отвечает на этот вопрос так: «Для постановки и решения важнейших вопросов антропологического харак- тера — о человеке и его природе, о человеческом и его границах, о живом и мёртвом, то бишь о жизни и смерти, о целом и части, о встрече и расставании, о „ещё“ и „уже“, о любви и страдании, о тайне человеческого бытия».
Молчи, прошу, не смей меня будить. О, в этот век преступный и постыдный Не жить, не чувствовать – удел завидный... Отрадно спать, отрадней камнем быть.
В.С. Соловьев: Мне сладок сон, и слаще камнем быть! Во времена позора и паденья
М.А. Кузмин: Сон дорог мне, из камня быть дороже, Пока позор и униженья длятся, Вот счастье – не видать, не просыпаться! Так не буди ж и голос снизь, прохожий.
А.М. Эфрос: Вот эта Ночь, что так спокойно спит Перед тобою, — Ангела созданье. Она из камня, но в ней есть дыханье: Лишь разбуди, — она заговорит. Michelangelo Buonarroti
Ну, и ещё две цитаты — из Пушкина и из Лермонтова. Пушкин по поводу «Медного всадника»: …ни зверь, ни человек, ни то ни се, ни житель света, ни призрак мертвый…». А. С. Пушкин. Медный всадник И гениальный Лермонтов: Как отголосок мысли неземной, Не вовсе мертвый, не совсем живой; Холодный взор не видит, но глядит И всякого, не нравясь, удивит; В устах нет слов, но быть они должны: Для слов уста такие рождены; Смотри: лицо как будто отошло От полотна. М. Ю. Лермонтов. Портрет
Это существа, которые от нас уж совсем далеки. Не так далеки, как камень, но всё- таки очень далеки. Мы можем себе представить,— ведь они живут в мире, они ком- муницируют, у них есть своя картина мира,— а у нас есть надежда на то, что мы можем представить себе хоть как-нибудь, что они себе там думают? Причём я хочу сказать важную вещь. Вот извиняюсь перед моими коллегами и содокладчиками, потому что это сто раз обсуждено, но отнюдь не все это могут знать: фокус в том, что наука нам в этом не помощник. Потому что, что бы мы ни зафиксиро- вали, — это область идеального. Энцефалограммы, спектрограммы, аудиограммы — анализ зрения жуков и, я не знаю, креветок нам ничего не даёт, потому что здесь есть пробел между миром физического и миром идеального, который не переходим. Английская литература просто имеет для этого термин, она говорит: «The gap» [разрыв], и она дальше говорит: «The gap is unbridgeable» [разрыв непреодолим]…, то есть никак не перейти. Оттого что лучшие в мире приборы, которые есть сейчас, замечательные томографы просветят голову человека с точностью, я фантазирую, до нейрона,— мне это не добавит ни на полмиллиграмма информации о том, что мы сейчас обсуждаем, увы! И в этом смысле мне всё равно — это голова человека или это голова насеко- мого, или это существо, которое, к примеру, кальмар. А у этих кальмаров, если
– Не знаю, – ответила Алиса. – Этого никто сказать не может. – – Там, где я и есть, конечно, – сказала Алиса. –
я не ошибаюсь, у них сначала мозг есть, пока они растут, а потом за ненадобно- стью — что нам урок! — он, этот мозг, отмирает, потому что не нужен. Или осьми- ног, у которого в каждой ноге по мозгу. Как вообще представить себе эту картину? Повторяю, это я так, для веселья экзотические вещи говорю, а по сути дела это всё равно. Я обращаюсь, и много раз сегодня обращусь к гениальной Алисе, которая как в Зазеркалье, так и в Стране чудес такóго навытворяла устами её создателя2. Вот например (рис. 5). Ну, эта история, понятно, стара как мир, потому что античные гении эту тему рассматривали. Но она как-то никуда не девается. Получается какая-то странная ситуация, что проходят не просто века, а тысяче- летия, и уже не один век идёт наука, и она такими стремительными шагами идёт, у неё всё больше и больше разных возможностей — и всё время мы надеемся: вот сейчас они мне покажут! А они ничего не покажут, потому что ты не знаешь, что с этим делать. Это Беркли, это платоники — насчёт того, что, может быть, я снюсь вам, вы снитесь мне. Ну и всё, здесь вообще можно расходиться, потому что ты не знаешь, что с этим делать.
2 Льюис Кэрролл (Lewis Carroll, наст. имя Чарльз Лютвидж Доджсон, или Чарльз Латуидж Доджсон (1832–1938) — английский писатель, математик, логик, философ, диакон и фотограф. Наиболее известные произведения — «Алиса в Стране чудес» и «Алиса в Зазеркалье», юмори- стическая поэма «Охота на Снарка».
говорить! – Говорить‐то мы умеем, – ответила Лилия. – Было бы с кем!
Про коммуникацию — нисколько не легче. Давайте я сначала прочту, а потом про- комментирую (рис. 6). Если мы смотрим на этот камень, или мы смотрим на жука, или смотрим на чело- века,— информация, которую мне поставляет это существо или этот объект, или субъ- ект, помогает мне или нет? Понимаете, из того, что он молчит, ничего не следует! У меня был чудесный кот, кот-философ, британец, красавец и всё такое. Он смот- рел на меня взглядом, от которого у меня вообще всё останавливалось. При этом он молчал. Значит, из того, что он молчит — какие я должна делать выводы? Что у него сознания нет? Что он биоавтомат такой — там только рыбки давай или паштет — или что? Оттого что он молчит, может быть, он, я не знаю, стихийный дзэн-буддист — просто молчит и всё, вот не хочет он мне ничего говорить. Он вообще мне ничего не должен. И в этом смысле что он, что камень, вообще-то говоря, одну роль играют. Было бы с кем говорить. Если мы смотрим на этот камень или (с чего я начала) смотрим на ста- тую, которую гениальный Микеланджело нам предъявил,— всё это имеет смысл, только если есть тот, кто смотрит, и если у него подготовленный мозг, или, точнее говоря, «пра- вильная» культура, «правильный» опыт и т.д. Если нет ушей, то нет и музыки. Я на Вас смотрю [А. С. Соколову, ректору Московской консерватории], но я всё время такие ёрнические вопросы задаю как математикам, так, кстати, и музыкантам, и вопросы мои сводятся к следующему: если мы доиграемся, и всех сметёт с пла- неты — музыка останется, математика останется? Я имею в виду не партитуры и не книжки с формулами, а на самом деле. И ответы я разные получаю, в том числе и «нет, не останется, потому что это всё человеческое», потому что музыка — это не децибелы и частоты, которые бьют мне по барабанной перепонке. Потому что да, это есть, но музыкой-то она не здесь становится — в ухе, а вот здесь — в мозгу. Нужен тот, кто воспринимает, и он должен быть готов к этому восприятию. Ну хорошо. Поэтому тот факт, что Лилия не говорит, свидетельствует только о том, что Лилия не говорит с нами. Было бы с кем — разговаривала бы. Почему исследование языка, сознания, мозга так важно? Потому что мы нахо- димся в ловушке, мы познаем мир так, как нам позволяют наши органы чувств, то есть окна и двери в мозг. И так, как нам позволяет мозг. У нас такой мозг — поэтому мы видим такой мир. Поэтому я очень скептична, и я не думаю, что у нас есть шансы узнать, как осьминог с его восьмью мозгами «видит» мир. Одни ли мы обладаем сознанием? — потому что люди привыкли говорить, что это вот наше, высшее. Мол, остальные, они, да, очень сложные, много чего они умеют, но сознание — это наше, человеческое. Или другая версия: мы — биоавтоматы, так же как все остальные. Мозг творит что хочет, сам всё решает, и дальше это как-то крутится — и это как бы профанация такая, всеобщий обман. А они (под словом «они» я подразумеваю любых «их», то есть все другие) — биоавтоматы, у них сознание есть какое-то? Или другая точка зрения: сознание — это ровесник Вселенной, то есть оно вообще везде рассыпано. Я не хотела бы сползать в такую бытовую мистику. Есть точки зрения, что всё живое имеет что-то в этом духе. Тогда встаёт вопрос, по которому мы дискутируем уже, в том числе и здесь сидящие, многие годы. Я говорю: мы не можем продолжать разговор, пока не договоримся о том, что такое сознание, потому что именно от этого зависит, как мы отвечаем на эти вопросы. Но поскольку договориться не удаётся, то есть точка зрения (вот Константин Владимирович [Анохин], например, так думает), что надо это исследовать, а там посмотрим, там видно будет, может быть, тогда и возникнет определение. Это очень серьёзная позиция. Вот всуе было произнесено «субъективная реальность», или есть ещё термин такой — qualia [качества, ощущения, свойства чувственного опыта]. Это едва ли не центральная проблема в этом очень сложном клубке. Потому что квалиа — это на тему: тепло, красиво, вкусно, хорошо. Нет линейки, нет никаких весов, нет ника- ких приборов, которые могут это измерить. Когда я говорю, что это вкусное вино — нет способа узнать, почему оно вкусное, объективным, инструментальным методом, потому что вам — вкусное, а мне — не вкусное. Это принципиально не переводится на язык физического мира (рис. 7, верхняя часть). Значит, мы оказались в ловушке, когда физический мир как бы сам по себе живёт, и там мы много чего умеем, и чем дальше, тем больше. А субъективный мир, то есть главный наш мир,— в него мы пролезть никак не можем. И в этом смысле мир осьминога, или мир индейца навахо, или мир шумерского поэта — всё это то, о чём мы можем судить только по косвенным данным. Ну, например, шумерская
поэзия, слава Богу, в каких-то дозах осталась. Значит, глядя на неё, мы хоть что-то можем себе представить. А каков мир на самом деле — это запретный вопрос. Есть этот мир на самом деле или это Алисе всё снится, или Алиса сама снится этому королю? Психические феномены, как сознательные, так и бессознательные, порождаются нейронными сетями. Но не все так считают. Я, помню, Константину Владимировичу задавала как-то вопрос: хорошо, созна- ние появляется как функция сложности, то есть растёт, растёт, растёт сложность моз- гов, дошло до какого-то предела, после чего появилось сознание, к примеру, у людей. Тогда, говорю я, у нас нет оснований считать, что суперкомпьютеры, мощность кото- рых удваивается или утраивается каждые три месяца, в недалёком будущем не нач- нут обладать сознанием. Что это значит? У них будет сознание собственного «я », у них будут собственные планы, цели, мотивы. И вообще, лучше даже не говорить на ночь об этом (рис. 7, нижняя часть). Есть ещё один поворот. Скажем, мозжечок — не главный наш мозг, а мозжечок, который ведает тем, как мы двигаемся, чтобы с велосипеда не упасть,— у него много всякого есть, он чуть ли не сложнее организован, чем большой мозг. А чего-то созна- ния в нём я не вижу. То есть здесь вот эта беда. И ещё есть вещь, которая меня (я её красным выделила) просто убила, когда я читала работу академика Лекторского, и там он пишет: «Мы сталкиваемся
Сознанием обладает любое чувствующее и реагирующее существо. Тогда нужно признать, что им обладают рыбы, креветки и т.д.
Осознание: мы не только осознающие, мы ещё осознаём, что осознаём. Как тогда быть с маленькими детьми? С высокоразвитыми, но не говорящими существами?
с парадоксом: мозг находится в мире, а мир находится в мозгу». Вот тут мы попались. Потому что есть этот мир или нет, или мне снится всё это? Я прекрасно понимаю, что разговоры на эту тему идут столетиями, я ничего нового не открываю, но продвижения что-то я не вижу. Термин «сознание» исполь- зуется в очень разных контекстах (рис. 8). Здесь вообще есть такая лингвистическая ловушка, потому что мы одно и то же слово используем для совершенно разных вещей. У меня нет времени, конечно, это обсуждать, поэтому я сделаю только самые небольшие заметки. Можно сказать, что сознанием обладает любое чувствующее и реагирующее суще- ство. Тогда мы должны сказать, что сознание есть у инфузории-туфельки: если мы на неё лимонной кислотой плеснём, то она отскочит. Тогда я даже более того скажу: бедный огурец! Вот я на него моденским уксусом полила, и он аж съёжился весь. Это он мне что сообщает? Что это такое? Ну, это я играю, конечно. Дальше. Говорят, сознание — это когда я не сплю или когда я не в коме. Не сплю… А что происходит, пока я не сплю? Как насчёт всех этих снов, которые, между прочим, потом и наружу выходят, в том числе в художественных произведениях, в фильмах, в кар- тинах или в креативных шагах ученых. Или это осознание, то есть рефлексия: я знаю, что вот я сейчас говорю, и чего-то я слишком медленно говорю, а время идёт. Да что это? Если речь идёт об осознании (а мы говорим, сознание — это принадлежность людей), тогда, будучи последовательными, мы должны сказать: дети не люди, потому что
• Penrose: настаивает на физической природе сознания • Chalmers: Особый тип информации, присущей всем физическим системам • Jasue, Kibu, Hameroff, Smith: функционирует на квантовом уровне • Flohr: на уровне специфичных нейронных рецепторов (NMDA‐receptors) • Crick, Koch: на уровне специфичных нейронов
Много взглядов на проблему сознания в связи с физиологическими механизмами • Edelman, Singer: на уровне когерентной активности больших популяций нейронов • Milner, Goodale: на уровне специфичных нейрональных связей • O’Regan, Noe, Thomson, Varela: на уровне взаимоотношения организма с окружающей средой • При этом самым сложным является попытка свести феноменальный (субъективный) опыт QUALIA
осознание у детей приходит очень нескоро. Я даже еще хуже скажу: тогда 99% населе- ния Земли не люди, потому что к ним никакое осознание вообще никогда не приходит, у них нет рефлексии, они что-то такое бормочут и где-то бродят. И как быть тогда с высо- коразвитыми существами, но не говорящими на нашем языке, то есть они как Лилии. Дельфины — сложнейший мозг. Неизвестно еще, чей сложнее, наш или их. А почему они должны нам про это рассказывать? Ничего не должны. Они живут счаст- ливой жизнью: у них куча еды, они самые мощные, самые умные в океане, они только пляшут и поют, и любовью занимаются, и носятся по этому океану. Их мозг никогда не спит целиком: то одно полушарие спит, то другое. И так далее. И, наконец, это так называемое сознание what is it — вот это как раз то, с чего я начала — что это значит быть «другим», как мир «видят» другие существа или даже другие люди. И в этом смысле, меня всегда смешит,— говорят, вот прилетят к нам инопланетные жители. Во-первых, с чего вы взяли, что они не прилетели? У меня есть подозрение, что они являют собой вирус ОРЗ или грипп какой-нибудь. Их задача какая? Энергию, да, территорию завоевать, и они у меня живут тут, в горле. А то, что они со мной в ком- муникацию не вступили, — никто не обещал. Или кто сказал, что они в нашем диапа- зоне зрения, слуха и т.д.? Кто обещал правильный размер? Может быть, они разме- ром с молекулу. Ну, я просто хочу показать, что это серьёзная проблема. Есть много взглядов на проблему сознания (рис. 9). Не буду просто ваше время тратить — можете посмотреть. Часть людей, скажем Пенроуз, космолог, физик, мате- матик, говорит: «Физическая природа сознания — это квантовые скачки». Ну, не будем это разбирать сейчас. Ну, всё-таки в основном наука говорит: созна- ние — это продукт мозга, очень сложный продукт мозга. Пожалуй, можно с этим согласиться, но проблему это не снимает. Кроме того, есть такая вещь, например, как отношение ко времени и простран- ству. Как это вообще может работать, я ума не приложу. Но с Алисой я хочу немножко поиграть. Я как-то была у друзей на даче, и мы пошли гулять и проходили мимо какого-то садоводства, над которым была вот такая бессмертная надпись: «Посторонним садо- водам вход воспрещён». Я себя почувствовала в чистом виде Алисой, потому что я точно посторонний, но я не садовод. Значит, «посторонний садовод» — ко мне отно- сится или нет? И вот Алиса ведь пытается понять, в какой звонок ей звонить, потому что ни под категорию гостей она не подходит, ни служанкой не является (рис. 10). Про стабильность. А какая такая стабильность, когда в природе одно и то же суще- ство меняется, как гусеница: куколки, бабочки (рис. 11). Это всё ещё то же самое суще- ство, хотя ничего там общего нет. У него что, его мир — он такой же, когда он бабоч- кой летает, как когда он на сучке сидит или лежит там, или прикреплён, или нет? Но есть и почище. Можно было бы вот в носорога кошмарного превратиться — как в нём жить? Или Кафку все читали, так что понятно, что делается, когда человек начи- нает превращаться в этот ужас (рис. 12).
– Дослушаю песенку до конца, – подумала Алиса, – а потом позвоню. Только в какой звонок мне звонить? Она задумалась.
«Берегись! Притворяясь призраком, можно им стать». Вот здесь, если вы вглядитесь, реальные живые существа сидят (рис. 13). Меня всегда интересовало, он откуда знает, что он должен быть такого цвета, чтобы слиться с деревом? Например, кто на него смотрит? Разговоры про то, что в эволюции так получилось, меня совершенно не уте- шают, совсем не утешают. Что значит получилось? Кто смотрел на него? Он откуда знает, что у него на кры- льях должен быть глаз, который выглядит как тигриный глаз. Кстати, ещё Набоков про это вопросами задавался. И мы через наших художников смотрели на мир по-раз- ному. Если посмотреть на этот знаменитый атлас, то вот какой мир, чем он населён, и в том числе мелко населён, много там разного живет (рис. 14). И здесь… Ну, в общем, что здесь комментировать — всякому видно. Почему искусство так ценно для науки, помимо его собственной ценности? Потому что оно взрывает правила, к которым мы привыкли, к рутине, что всё должно быть правильного размера, правильного цвета. Здесь нарушено всё (рис. 15 слева). А здесь что творится… (рис. 15 справа). Это нам указ: вы не останавливайтесь, вы не думайте, что всё именно так устроено. А можно ещё так на мир смотреть, то есть вынимать из него идеи… (рис. 16). Это на тему размеров (перевод Набокова, поэтому Аня, а не Алиса): — Мне хотелось бы быть чуточку побольше,— сказала Аня. — Три дюйма — это такой глупый рост. — Это чрезвычайно достойный рост! — гневно воскликнула Гусеница, взвиваясь на дыбы (она была как раз вышиной в три дюйма). — Но я к этому не привыкла! — жалобно протянула бедная Аня. — Со временем привыкнешь,— сказала Гусеница.
О. Вилье де Лиль‐Адан «Грядущая Ева» (1886)
Вот гениальный Магритт, где подписи, то бишь слова не соответствуют нарисо- ванному. И что? Мы могли договориться, что шляпа будет называться la neige (рис. 17 слева). Почему нет-то? Это просто у нас другая система. Эшер, который нам показывает, что и пространство не только такое привычное. В принципе можно даже и построить это, уж не говоря о том, как с этим играет искус- ство (рис. 17 справа).
Опять же: «Если бы никто не совался в чужие дела,— Герцогиня басом говорит,— Земля вер- телась бы куда скорее». (Ничего себе! Земле не нужно вертеться скорее. Ну гений он, Кэрролл!) «Он в будущем был бы ужасно уродлив как ребёнок,— сказала она про себя,— но свинья, пожалуй, вышла бы из него красивая. (Ну, это вообще просто смертельные слова.) И она стала размышлять о других знакомых ей детях, которые годились бы в поросята». Вот вещь, которая тоже бьёт наповал, потому что это как бы жидкий, или текучий мир. Когда Алиса смотрит — лавка была битком набита всякими диковинами. Но вот что странно: стоило Алисе подойти к какой-нибудь полке и посмотреть на неё повни- мательнее, как тотчас же та пустела, эта полка, хотя соседние полки прямо ломились от этого всего. «Какие здесь вещи текучие!» — Алиса, значит, жалуется. И вот несколько минут она за этим гоняется и никак не может поймать никакую из вещей. К чему она ни приблизится, всё исчезает. И она говорит: «Ужасно капризная вещица, хуже всех прочих». Это что? (Рис. 18) Это Кэррол поймал то, что потом поймала квантовая физика: должен быть наблю- датель. Частица, которая находится в точке A и в точке B одновременно, и ты за ней угнаться не можешь. И не потому, что она быстро прыгает, эта частица, а потому, что она неизвестно где, она и там и там, что нарушает здравый смысл и бьёт нам по голове.
невозможно разглядеть, ибо при движении зрачка они также перемещаются. Лавка была битком набита всякими диковинками, но вот что странно: стоило Алисе подойти к какой‐нибудь полке и посмотреть на нее повнимательней, как она тотчас же пустела, хотя соседние полки прямо ломились от всякого товара. – Какие здесь вещи текучие! – жалобно проговорила Алиса. Вот уже несколько минут, как она гонялась за какой‐то яркой вещицей. То ли это была кукла, то ли – рабочая шкатулка, но в руки она никак не давалась. Стоило Алисе потянуться к ней, как она перелетала на полку повыше. –
Или невольно вспоминаются крошечные пятна, которые возникают где-то на краях полей зрения, и их невозможно разглядеть, поскольку только ты пово- рачиваешься на них посмотреть — а их уже нет, они опять в другую точку ускакали. Я заканчиваю здесь, но готова отвечать, если вдруг будут вопросы. Картинка, кото- рая мне страшно нравится (рис.19), — Константин Владимирович [Анохин] знает автора этой картины, и даже что-то купил у него, по-моему. Это теперь новый вид ювелирного искусства — потому что на картине изображены нейроны. И даже, насколько я понимаю, это делается золотом и серебром. И вот когда мы на это смотрим, то видим — я специально именно не реальные нейроны помещаю, хотя это очень точно всё сделано,— что разница между искусст- вом и наукой выдумана нами — это во-первых. А во-вторых, не могу опять не уди- виться тому, как Господь вообще это создал всё, как это вообщ
|
«Полярная противоположность человеку во Вселенной, камень, возможно, говорит самым убедительным языком. Живя дольше, чем все
живое, но сам того не зная, он напоминает: именно такова цена вечности»
Ф.И.Тютчев:
Не слышать, не глядеть – одно спасенье... Умолкни, чтоб меня не разбудить.
Caro m'è 'l sonno, e più l'esser di sasso, mentre che 'l danno e la vergogna dura; non veder, non sentir m'è gran ventura; però non mi destar, deh, parla basso. (1546)
Возьмём наверняка всем известный сюжет: Микеланджело, и не только его ста- туя «Ночь», но и стих, который был замечательно переведён людьми, что я здесь пока- зываю (рис. 3).
Попробуем об этом поговорить. Кроме камней есть ещё много субъектов или объ- ектов — это вопрос дискуссии,— которые тоже живут на этой планете. И я специально приведу их гениальные изображения — это Леонардо и Дюрер (рис. 4).
Ему снится сон! – сказал Траляля. – И как по твоему, кто ему снится?!
Ему снишься ты! – закричал Траляля и радостно захлопал в ладоши. – Если б он не видел тебя во сне, где бы, интересно, ты была?
А вот и ошибаешься! – возразил с презрением Траляля. – Тебя бы тогда, вообще нигде не было! Ты просто снишься ему во сне
Ах, Лилия, – сказала Алиса, глядя на Тигровую Лилию, легонько покачивающуюся на ветру. –
Как жалко, что вы не умеете
Субъективная реальность (qualiа) — едва ли не центральная проблема в клубке сложнейших вопросов эволюции сознания. Каков мир осьминога? Летучей мыши? Бабочки? Вашего ребёнка? Вашего соседа? Индейца Навахо? Шумерского поэта? Каков мир «на самом деле», и есть ли шанс это узнать? Как соотносится субъективная реальность с объективной реальностью, и что нам говорит об этом мозг?
Психические феномены (сознательные и бессознательные) порождаются нейронными сетями, но, несмотря на долгую историю изучения, по‐прежнему имеет место «провал в объяснении», ибо сами ментальные процессы – не физические, а значит не могут быть прямо сведены к пространственно‐ временным координатам. Мы сталкиваемся с парадоксом: мозг находится в мире, а мир находится в мозгу (В. А. Лекторский). Приходится мозгу доверять...
Термин сознание используется как минимум в двух разных смыслах: как характеристика наличия такового свойства у живых существ и как наличие определённых уровней и состояний сознания. На самом деле, существует много разных смыслов, которые вкладываются в это понятие. Основные таковы:
Состояние не во сне и не в коме.
Так называемое WHAT IS IT… ( см.T.Nagel. What is it to be a bat ‐1974), когда предлагается представить, каков мир с точки зрения другого сознания – например, летучей мыши с её эхолокацией, или осьминога. Виртуально мыслимые инопланетные существа не многим более непонятны в этом смысле, чем любое земное животное
Много взглядов на проблему сознания в связи с физиологическими механизмами
с нейрофизиологическими механизмами или с физическими системами. Встаёт, например, вопрос о субъективном времени и субъективном пространстве
Посторонним садоводам вход воспрещен
Она стояла перед огромной дверью с аркой, над которой большими буквами было написано «КОРОЛЕВА АЛИСА»; по обеим сторонам двери свисали ручки звонков – над одним стояло «Для гостей», а над другим «Для слуг».
– Я не гостья, но я и не служанка.
А так можно и заиграться. Например, вот как написано в 80-х годах XIX века:
Берегись: притворяясь призраком, можно им стать
Andreas Cellarius Harmonia Macrocosmica, 1661г.
Rene Magritte
Конвенция, у нас везде конвенция.
Популяризаторы квантовой теории сравнивали трудности, с которыми столкнулась Алиса, желая взглянуть повнимательнее на то, что было в лавке, с невозможностью определить точное положение электрона в его движении вокруг атомного ядра. Невольно вспоминаешь также крошечные пятна, порой возникающие где‐то на краю поля зрения, которые
Ужасно капризная вещица, – подумала про себя Алиса. – Хуже всех прочих…
