Загрязнение океанов 10 страница

А может быть, и не сон, сказал он себе. Может быть, вот протяну сейчас руку и дотронусь до этой самой Марии. Может быть, ты просто боишься, сказал он себе. А вдруг окажется, что этого не было и это неправда, как все твои сны про киноактрис или про то, как твои прежние любовницы возвращаются и спят с тобой в этом самом спальном мешке, на голых досках, на сене, на земле, во всех сараях, конюшнях, corrales и cortijos[34], в грузовиках, в гаражах, в лесах и во всех горных ущельях Испании. Все они приходили к нему, когда он спал в этом мешке, и все они были с ним гораздо нежнее, чем когда-то на самом деле. Может быть, и тут тоже так. Может быть, ты боишься дотронуться до нее, боишься проверить. Вдруг дотронешься, а это ты только выдумал и видел во сне.

Он шагнул к девушке и положил руку на ее плечо. Сквозь потертую ткань его пальцы ощутили гладкость кожи. Девушка взглянула на него и улыбнулась.

— Hola, Мария, — сказал он.

— Hola, Ingles, — ответила она, и он увидел ее золотисто-смуглое лицо, и коричневато-серые глаза, и улыбающиеся полные губы, и короткие, выгоревшие на солнце волосы, и она чуть откинула голову и с улыбкой посмотрела ему в глаза. Это все-таки была правда.

Они уже подходили к лагерю Эль Сордо; сосны впереди поредели, и за ними показалась круглая выемка в склоне горы, похожая на поставленную боком миску. Тут в известняке, наверно, кругом полно пещер, подумал он. Вон две прямо на пути. Их почти не видно за мелким сосняком, разросшимся по склону. Хорошее место для лагеря, не хуже, чем у Пабло, а то и лучше.

— Расскажи, как убили твоих родных, — говорила Пилар Хоакину.

— Нечего рассказывать, женщина, — отвечал Хоакин. — Они все были левые, как и многие другие в Вальядолиде. Когда фашисты устроили чистку в городе, они сперва расстреляли отца. Он голосовал за социалистов. Потом они расстреляли мать. Она тоже голосовала за социалистов. Это ей первый раз в жизни пришлось голосовать. Потом расстреляли мужа одной из сестер. Он состоял в профсоюзе вагоновожатых. Ведь он не мог бы работать на трамвае, если бы не был членом профсоюза. Но политикой он не занимался. Я его хорошо знал. Это был человек не очень порядочный. И даже товарищ неважный. Потом муж другой сестры, тоже трамвайщик, ушел в горы, как и я. Они думали, что сестра знает, где он. Но она не знала. Тогда они ее расстреляли за то, что она не сказала им, где он.

— Вот звери, — сказала Пилар. — Но где же Эль Сордо? Я его не вижу.

— Он здесь. Наверно, в пещере, — ответил Хоакин, потом остановился, упер ружье прикладом в землю и сказал: — Слушай, Пилар. И ты, Мария. Простите, если я причинил вам боль рассказом про своих близких. Я знаю, теперь у всех много горя, и лучше не говорить об этом.

— Надо говорить, — сказала Пилар. — Зачем же мы живем на свете, если не для того, чтобы помогать друг другу. Да и не велика помощь — слушать и молчать.

— Но Марии это, может быть, тяжело. У нее довольно своих несчастий.

— Que va, — сказала Мария. — У меня их такая куча, что твои много не прибавят. Мне тебя очень жаль, Хоакин, и я надеюсь, что с твоей другой сестрой ничего не случится.

— Сейчас она жива, — сказал Хоакин. — Она в тюрьме. Но как будто ее там не очень мучают.

— Есть у тебя еще родные? — спросил Роберт Джордан.

— Нет, — сказал юноша. — Больше никого. Только зять, который ушел в горы, но я думаю, что его тоже нет в живых.

— А может быть, он жив, — сказала Мария. — Может быть, он с каким-нибудь отрядом в другом месте.

— Я считаю, что он умер, — сказал Хоакин. — Он всегда был не слишком выносливый, и работал он трамвайным кондуктором, а это плохая подготовка для жизни в горах. Едва ли он мог выдержать год. Да и грудь у него слабая.

— А все-таки, может быть, он жив. — Мария положила ему руку на плечо.

— Кто знает. Все может быть, — сказал Хоакин.

Мария вдруг потянулась к нему, обняла его за шею и поцеловала, Хоакин отвернул лицо в сторону, потому что он плакал.

— Это как брата, — сказала ему Мария. — Я тебя целую, как брата.

Хоакин замотал головой, продолжая беззвучно плакать.

— Я твоя сестра, — сказала Мария. — И я тебя люблю, и у тебя есть родные. Мы все твои родные.

— И даже Ignles, — прогудела Пилар. — Верно, Ingles?

— Да, — сказал Роберт Джордан юноше. — Мы все твои родные, Хоакин.

— Он твой брат, — сказала Пилар. — А, Ingles?

Роберт Джордан положил Хоакину руку на плечо.

Хоакин замотал головой.

— Мне стыдно, что я заговорил, — сказал он. — Нельзя говорить о таких вещах, потому что от этого всем делается еще труднее. Мне стыдно, что я причинил вам боль.

— Так тебя и так с твоим стыдом, — сказала Пилар своим красивым грудным голосом. — А если эта Мария опять поцелует тебя, так я и сама полезу целоваться. Давно мне не приходилось целовать матадоров, хотя бы и таких незадачливых, как ты, и я с удовольствием поцелую незадачливого матадора, который записался в коммунисты. Ну-ка, подержи его, Ingles, пока я его буду целовать.

— Deja[35], — сказал юноша и резко отвернулся. — Оставь меня в покое. Все уже прошло, и теперь мне стыдно.

Он стоял к ним спиной, силясь унять слезы. Мария вложила свою руку в руку Роберта Джордана. Пилар подбоченилась и насмешливо разглядывала юношу.

— Уж если я тебя поцелую, — сказала она ему, — это будет не по-сестрински. Знаем мы эти сестринские поцелуи.

— Ни к чему твои шутки, — ответил Хоакин. — Я ведь сказал, все уже прошло и я жалею, что заговорил.

— Ладно, пошли тогда к старику, — сказала Пилар. — Надоели мне все эти переживания.

Юноша посмотрел на нее. Видно было по его глазам, что он вдруг почувствовал острую обиду.

— Не о твоих переживаниях речь, — сказала ему Пилар. — О моих. Очень ты чувствительный для матадора.

— Матадора из меня не вышло, — сказал Хоакин. — И нечего напоминать мне об этом каждую минуту.

— А косичку опять отращиваешь?

— Ну и что ж тут такого? Бой быков — очень полезное дело. Он многим дает работу, и теперь этим будет ведать государство. И, может быть, теперь я уже не буду бояться.

— Может быть, — сказала Пилар. — Может быть.

— Зачем ты с ним так грубо разговариваешь, Пилар? — сказала Мария. — Я тебя очень люблю, но сейчас ты прямо зверь, а не человек.

— Я и есть зверь, — сказала Пилар. — Слушай, Ingles. Ты обдумал, о чем будешь говорить с Эль Сордо?

— Да.

— Имей в виду, он слов тратить не любит, не то что я, или ты, или вот эти слезливые щенята.

— Зачем ты так говоришь? — уже сердито спросила Мария.

— Не знаю, — сказала Пилар и зашагала вперед. — А ты как думаешь?

— И я не знаю.

— Есть вещи, которые меня иногда очень злят, — сердито сказала Пилар. — Понятно? Вот, например, то, что мне сорок восемь лет. Слышишь? Сорок восемь лет и безобразная рожа в придачу. Или то, что вот такой горе-матадор с коммунистическим уклоном шарахается с испугу, когда я в шутку говорю, что поцелую его.

— Это неправда, Пилар, — сказал Хоакин. — Не было этого.

— Que va, не было! Но мне плевать на вас всех. А вон он. Hola, Сантьяго! Как дела?

Человек, которого окликнула Пилар, был приземистый, плотный, с очень смуглым, скуластым лицом; у него были седые волосы, широко расставленные желто-карие глаза, тонкий у переносья, крючковатый, как у индейца, нос и большой узкий рот с длинной верхней губой. Он был чисто выбрит, его кривые ноги казались под стать сапогам для верховой езды. Он вышел из пещеры им навстречу. День был жаркий, но его кожаная куртка на овечьем меху была застегнута до самого горла. Он протянул Пилар большую коричневую руку.

— Hola, женщина, — сказал он. — Hola, — сказал он Роберту Джордану, и поздоровался с ним, и пытливо заглянул ему в лицо.

Роберт Джордан увидел, что у него глаза желтые, как у кошки, и тусклые, как у пресмыкающегося.

— А, guapa, — сказал он Марии и потрепал ее по плечу. — Ела? — спросил он Пилар.

Она покачала головой.

— Поешь, — сказал он и посмотрел на Роберта Джордана. — Выпьешь? — И, сжав кулак, отогнул большой палец вниз и сделал движение, как будто наливая что-то.

— Спасибо, охотно.

— Хорошо, — сказал Эль Сордо. — Виски?

— У тебя есть виски?

Эль Сордо кивнул.

— Ingles? — спросил он. — Не Ruso?

— Amerijano.

— Американцев здесь мало, — сказал он.

— Теперь стало больше.

— Тем лучше. Северный или Южный?

— Северный.

— Все равно что Ingles. Когда взрываешь мост?

— Ты уже знаешь про мост?

Эль Сордо кивнул.

— Послезавтра утром.

— Хорошо, — сказал он. — Пабло? — спросил он Пилар.

Она покачала головой. Эль Сордо усмехнулся.

— Ступай, — сказал он Марии и опять усмехнулся. — Вернешься, — он достал из внутреннего кармана куртки большие часы на кожаном ремешке, — через полчаса.

Он знаком предложил им сесть на стесанное бревно, служившее скамейкой, потом взглянул на Хоакина и ткнул большим пальцем в сторону тропинки, по которой они пришли.

— Я погуляю с Хоакином и через полчаса вернусь, — сказала Мария.

Эль Сордо пошел в пещеру и принес бутылку шотландского виски и три стакана. Бутылку он держал под мышкой, стаканы нес в той же руке, прихватив пальцем каждый стакан, а другой рукой сжимал горлышко глиняного кувшина с водой. Он поставил бутылку и стаканы на бревно, а кувшин пристроил рядом на земле.

— Льда нет, — сказал он Роберту Джордану и протянул ему бутылку.

— Я не хочу, — сказала Пилар и накрыла свой стакан рукой.

— Лед негде брать, — сказал Эль Сордо и усмехнулся. — Весь растаял. Лед вон там. — Он указал на снег, блестевший на голых греблях гор. — Далеко, не достанешь.

Роберт Джордан хотел наполнить стакан Эль Сордо, но тот покачал головой и жестом показал, чтоб он налил себе.

Роберт Джордан налил виски почти до половины стакана, и тотчас же Эль Сордо, внимательно следивший за ним, передал ему кувшин с водой, и Роберт Джордан подставил стакан под холодную струю, плеснувшую из глиняного носика, как только он наклонил кувшин.

Эль Сордо тоже налил себе полстакана виски и долил доверху водой.

— Вина? — спросил он Пилар.

— Нет. Воды.

— Бери, — усмехнулся он. — Нехорошо, — сказал он Роберту Джордану и усмехнулся. — Знал много англичан. Всегда много виски.

— Где?

— На ранчо, — сказал Эль Сордо. — Хозяйские гости.

— Где ты достаешь виски?

— Что? — Он не расслышал.

— Ты погромче, — сказала Пилар. — В то ухо, в другое.

Глухой указал на свое здоровое ухо и усмехнулся.

— Где ты достаешь виски? — закричал Роберт Джордан.

— Делаю, — сказал Эль Сордо и увидел, как рука Роберта Джордана, подносившая стакан ко рту, остановилась на полдороге.

— Нет, — сказал Эль Сордо и похлопал его по плечу. — Шучу. Из Ла-Гранхи. Услышал вчера — английский динамитчик идет. Хорошо. Очень рад. Достал виски. Для тебя. Нравится?

— Очень, — сказал Роберт Джордан. — Это очень хорошее виски.

— Рад слышать, — усмехнулся Эль Сордо. — Принес виски и новости тоже.

— Какие новости?

— Большое передвижение войск.

— Где?

— Сеговия. Самолеты ты видел?

— Да.

— Скверно, а?

— Скверно. А где именно передвижение войск?

— Много между Вильякастин и Сеговией. На вальядолидской дороге. Много между Вильякастин и Сан-Рафаэлем. Много. Много.

— Что же ты об этом думаешь?

— Мы что-то готовим?

— Может быть.

— Они знают. Тоже готовят.

— Возможно.

— Почему не взорвать мост сегодня ночью?

— Приказ.

— Чей приказ?

— Генерального штаба.

— Так.

— Это важно, когда именно взорвать? — спросила Пилар.

— Чрезвычайно важно.

— А если там уже войска?

— Я пошлю Ансельмо с точным донесением о том, какие именно части передвигаются и сосредоточиваются. Он сейчас наблюдает за дорогой.

— У тебя кто-то на дороге?

Роберт Джордан не знал, что Эль Сордо расслышал и что нет. С этими глухими никогда не знаешь наверняка.

— Да, — сказал он.

— У меня тоже. Почему не взорвать мост сегодня?

— Я должен действовать согласно приказу.

— Не нравится мне, — сказал Эль Сордо. — Это мне не нравится.

— Мне тоже, — сказал Роберт Джордан.

Эль Сордо покачал головой и глотнул виски из стакана.

— Что нужно от меня?

— Сколько у тебя всего людей?

— Восемь.

— Надо перерезать связь, ликвидировать пост в домике дорожного мастера и отойти к мосту.

— Это нетрудно.

— Инструкции будут даны письменно.

— Ни к чему. А Пабло?

— Перережет связь по эту сторону, ликвидирует пост у лесопилки и отойдет к мосту.

— А как будем уходить? — спросила Пилар. — У нас семеро мужчин, две женщины и пять лошадей. А у тебя? — прокричала она в ухо Эль Сордо.

— Восемь мужчин и четыре лошади. Faltan caballos, — сказал он. — Лошадей не хватает.

— Девять лошадей на семнадцать человек, — сказала Пилар. — Да еще кладь.

Эль Сордо промолчал.

— Нельзя достать еще лошадей? — спросил Роберт Джордан, наклонясь к здоровому уху Эль Сордо.

— Год воюю, — сказал Эль Сордо. — Имею четырех. — Он показал четыре пальца; — А ты хочешь до завтра — восемь.

— Да, — сказал Роберт Джордан. — Не забывай, что ты отсюда уходишь. Тебе не нужно соблюдать прежнюю осторожность. Не нужно думать о каждом шаге. Неужели нельзя сделать вылазку и увести восемь лошадей?

— Может быть, — сказал Эль Сордо. — Может быть — ни одной. Может быть — больше.

— У вас тут есть ручной пулемет? — спросил Роберт Джордан.

Эль Сордо кивнул.

— Где?

— Наверху.

— Какой системы?

— Не знаю названия. С дисками.

— С дисками? А сколько дисков?

— Пять.

— Кто-нибудь из вас умеет обращаться с ним?

— Я. Немножко. Стреляем мало. Не хотим поднимать шум. Не хотим изводить патроны.

— Я потом пойду взгляну, — сказал Роберт Джордан. — А ручные гранаты у вас есть?

— Много.

— А патронов сколько на винтовку?

— Много.

— Сколько?

— Сто пятьдесят. Может быть, больше.

— А людей можно достать еще?

— Зачем?

— Надо будет захватить посты и прикрывать мост, пока я буду подготовлять взрыв. А для этого нужно вдвое больше людей, чем у нас есть.

— Насчет постов не беспокойся. Время?

— На рассвете.

— Не беспокойся.

— Еще бы человек двадцать — вот это бы меня вполне устроило, — сказал Роберт Джордан.

— Надежных нет. Ненадежных — надо?

— Нет. А сколько есть надежных?

— Может быть, четверо.

— Почему так мало?

— Верить нельзя.

— А если только на то, чтобы держать лошадей?

— Держать лошадей — надо очень надежных.

— Может быть, хоть десять человек наберется?

— Четверо.

— Ансельмо говорил мне, здесь, в горах, больше сотни.

— Все ненадежны.

— Ты сказала — тридцать, — повернулся Роберт Джордан к Пилар. — Тридцать, на которых более или менее можно положиться.

— А как люди Элиаса? — крикнула Пилар в ухо Глухому.

Он покачал головой.

— Ненадежны.

— Значит, даже десятка нельзя набрать? — спросил Роберт Джордан.

Эль Сордо посмотрел на него своими тусклыми желтыми глазами и покачал головой.

— Четверо, — сказал он и выставил четыре пальца.

— А твои надежны? — спросил Роберт Джордан и тут же пожалел, что спросил.

Эль Сордо кивнул.

— Dentro de la gravedad, — сказал он по-испански. — В меру опасности. — Он усмехнулся. — Что, скверно будет?

— Возможно.

— Мне все равно, — сказал Эль Сордо просто и без хвастовства. — Лучше четверо хороших, чем много плохих. В этой войне много плохих, мало хороших. С каждым днем меньше хороших. А Пабло? — Он посмотрел на Пилар.

— Ты сам знаешь, — сказала Пилар. — С каждым днем хуже.

Эль Сордо пожал плечами.

— Пей, — сказал он Роберту Джордану. — Я даю своих и еще четверых. Всего двенадцать. Сегодня все обсудим. У меня динамит — шестьдесят брусков. Надо?

— Какой состав?

— Не знаю. Обыкновенный динамит. Принесу.

— Этим мы взорвем маленький мостик, верхний, — сказал Роберт Джордан. — Очень хорошо. Ты сегодня вечером придешь? Тогда захвати с собой. В приказе о том мостике ничего не сказано, но его тоже придется взорвать.

— Вечером приду. Потом — за лошадьми.

— Ты думаешь, удастся достать лошадей?

— Может быть. Теперь пойдем есть.

Что он, со всеми так разговаривает, подумал Роберт Джордан, или воображает, что так иностранцу легче понимать?

— А куда мы подадимся потом, когда с этим будет кончено? — прокричала Пилар в ухо Эль Сордо.

Он пожал плечами.

— Все это надо подготовить, — сказала Пилар.

— Надо, — сказал Эль Сордо. — Конечно.

Он пожал плечами.

— Это дело трудное, — сказала Пилар. — Нужно все обдумать до тонкости.

— Да, женщина, — сказал Эль Сордо. — Что тебя тревожит?

— Все! — прокричала Пилар.

Эль Сордо усмехнулся.

— Это ты от Пабло набралась, — сказал он.

Значит, таким кургузым языком он говорит только с иностранцами, подумал Роберт Джордан. Ладно. Очень рад, что наконец услышал от него нормальную человеческую речь.

— Куда же надо идти, по-твоему? — спросила Пилар.

— Куда?

— Да, куда?

— Есть много мест, — сказал Эль Сордо. — Много мест. Ты знаешь Гредос?

— Там слишком много народу. Вот увидишь, скоро за все эти места примутся, дай только срок.

— Да. Но это обширный край и очень дикий.

— Трудно будет добраться туда, — сказала Пилар.

— Все трудно, — сказал Эль Сордо. — Добираться одинаково, что до Гредоса, что до другого места. Надо идти ночью. Здесь теперь очень опасно. Чудо, что мы до сих пор здесь продержались. В Гредосе спокойнее.

— Знаешь, куда бы я хотела? — сказала Пилар.

— Куда? В Парамеру? Туда не годится.

— Нет, — сказала Пилар. — Я не хочу в Сьерра-Парамеру. Я хочу туда, где Республика.

— Это можно.

— Твои люди пойдут?

— Да. Если я скажу.

— А мои — не знаю, — сказала Пилар. — Пабло не захочет, хотя там он мог бы себя чувствовать в безопасности. Служить ему не надо, года вышли, разве что будут призывать из запаса. Цыган ни за что не пойдет. Не знаю, как другие.

— Здесь уже так давно тихо, что они забыли про опасность, — сказал Эль Сордо.

— Сегодняшние самолеты им напомнили, — сказал Роберт Джордан. — Но, по-моему, даже удобнее действовать из Гредоса.

— Что? — спросил Эль Сордо и посмотрел на него совсем уже тусклыми глазами.

Вопрос прозвучал не слишком дружелюбно.

— Оттуда вам было бы удобнее делать вылазки, — сказал Роберт Джордан.

— Вот как! — сказал Эль Сордо. — Ты знаешь Гредос?

— Да. Там можно действовать на железнодорожной магистрали. Можно разрушать пути, как мы делаем южнее, в Эстремадуре. Это лучше, чем вернуться на территорию Республики, — сказал Роберт Джордан. — Там от вас больше пользы.

Слушая его, Глухой и женщина все больше мрачнели. Когда он кончил, они переглянулись.

— Так ты знаешь Гредос? — спросил Эль Сордо. — Верно?

— Ну да, — сказал Роберт Джордан.

— И куда бы ты направился?

— За Барко-де-Авила. Там лучше, чем здесь. Можно совершать вылазки на шоссе и на железную дорогу между Бехаром и Пласенсией.

— Очень трудно, — сказал Эль Сордо.

— Мы действовали на этой самой дороге в Эстремадуре, где гораздо опаснее, — сказал Роберт Джордан.

— Кто это мы?

— Отряд guerrilleros[36]из Эстремадуры.

— Большой?

— Человек сорок.

— А тот, у которого слабые нервы и чудное имя, тоже был оттуда? — спросила Пилар.

— Да.

— Где он теперь?

— Умер, я ведь говорил тебе.

— И ты тоже оттуда?

— Да.

— Ты не догадываешься, что я хочу сказать? — спросила Пилар.

Я допустил ошибку, подумал Роберт Джордан. Сказал испанцам, что мы делали что-то лучше их, а у них не полагается говорить о своих заслугах и подвигах. Вместо того чтобы польстить им, стал указывать, что нужно делать, и теперь они оба рассвирепели. Ну что ж, либо они переварят это, либо нет. А пользы от них, конечно, будет гораздо больше в Гредосе, чем тут. Доказательством хотя бы то, что они ничего тут не сделали после того взрыва эшелона, который организовал Кашкин. Тоже не бог весть что за операция была. Фашисты потеряли паровоз и несколько десятков солдат, а тут говорят об этом как о самом значительном событии за всю войну. Ну, может быть, им теперь станет стыдно и они все-таки уйдут в Гредос. А может быть, они меня вышвырнут отсюда. Во всяком случае, картина получается не особенно веселая.

— Слушай, Ingles, — сказала ему Пилар. — Как у тебя нервы?

— Ничего, — сказал Роберт Джордан. — Довольно крепкие.

— А то последний динамитчик, которого сюда присылали, хоть и знал свое дело, но нервы у него были никуда.

— Бывают и среди нас нервные люди, — сказал Роберт Джордан.

— Я не говорю, что он трус, держался он молодцом, — продолжала Пилар. — Но только уж очень много говорил — и все как-то по-чудному. — Она повысила голос. — Верно, Сантьяго, последний динамитчик, тот, что взрывал поезд, был немного чудной?

— Algo raro, — кивнул Эль Сордо, и уставился на Роберта Джордана круглыми, как отверстие пылесоса, глазами. — Si, algo raro, pero bueno [37].

— Murio, — сказал Роберт Джордан прямо в ухо Глухому. — Он умер.

— Как он умер? — спросил Глухой, переводя взгляд с глаз Роберта Джордана на его губы.

— Я его застрелил, — сказал Роберт Джордан. — Он был тяжело ранен и не мог идти, и я его застрелил.

— Он всегда толковал об этом, — сказала Пилар. — Ему эта мысль прямо покоя не давала.

— Да, — сказал Роберт Джордан. — Он всегда толковал об этом, и эта мысль не давала ему покоя.

— Gomo fue?[38]— спросил Глухой. — Вы взрывали поезд?

— Мы возвращались после взрыва поезда, — сказал Роберт Джордан. — Операция прошла удачно. Возвращаясь в темноте, мы наткнулись на фашистский патруль, и, когда мы побежали, пуля угодила ему в спину, но кости не задела ни одной и засела под лопаткой. Он еще долго шел с нами, но в конце концов обессилел от раны и не мог идти дальше. Оставаться он не хотел ни за что, и я застрелил его.

— Menos mal, — сказал Глухой. — Из двух зол меньшее.

— Ты уверен, что у тебя крепкие нервы? — спросила Пилар Роберта Джордана.

— Да, — ответил он. — Я уверен, что нервы у меня в порядке, и я думаю, что, когда мы кончим это дело с мостом, вам лучше всего будет уйти в Гредос.

Не успел он это сказать, как женщина разразилась потоком непристойной брани, который забушевал вокруг него, точно кипящая белая пена, разлетающаяся во все стороны при внезапном извержении гейзера.

Глухой закачал головой и радостно ухмыльнулся, глядя на Роберта Джордана. Он долго качал головой, а Пилар ругалась не переставая, и Роберт Джордан понял, что все уладилось. Наконец она умолкла, потянулась за кувшином с водой, запрокинула голову, напилась и сказала как ни в чем не бывало:

— Уж ты нас не учи, Ingles, что нам делать дальше. Возвращайся туда, где Республика, девчонку бери с собой, а мы тут сами решим, в какой стороне нам умирать.

— Жить, — сказал Эль Сордо. — Успокойся, Пилар.

— И жить и умирать, — сказала Пилар. — Я-то знаю, чем все это кончится. Ты славный малый, Ingles, но зря ты вздумал учить нас, как нам быть потом, когда ты сделаешь свое дело.

— А это уж твое дело, — сказал Роберт Джордан. — Я в это не вмешиваюсь.

— Но ты вмешался, — сказала Пилар. — Бери свою стриженую потаскушку и уходи туда, где Республика, но не смей закрывать дверь перед другими, которые в этой стране родились и Республике были преданы еще тогда, когда у тебя молоко на губах не обсохло.

Мария поднималась по тропинке и услышала последние слова Пилар, которые та, снова обозлившись, выкрикнула Роберту Джордану. Мария энергично замотала головой, глядя на Роберта Джордана, и подняла палец в знак предостережения. Увидев, что Роберт Джордан смотрит на девушку и улыбается, Пилар повернулась к ней лицом и сказала:

— Да. Именно потаскуха. И можете ехать вдвоем в Валенсию, а мы будем сидеть в Гредосе и есть козье дерьмо.

— Пусть я потаскуха, если тебе угодно, Пилар, — сказала Мария. — Раз ты так говоришь, значит, это правда. Но только успокойся. Что с тобой случилось?

— Ничего, — сказала Пилар и села на бревно; голос ее упал, и в нем уже не звенела металлом ярость. — Вовсе я тебя не называла потаскухой. Но мне так хочется туда, где Республика.

— Вот и пойдем все вместе, — сказала Мария.

— В самом деле, — сказал Роберт Джордан. — Раз уж тебе так не по душе Гредос.

Эль Сордо ухмыльнулся.

— Ладно, посмотрим, — сказала Пилар; ее гнев совсем улегся. — Дай мне стакан этого чудного напитка. У меня от злости горло пересохло. Посмотрим. Посмотрим, что еще будет.

— Видишь ли, товарищ, — объяснил Эль Сордо. — Самое трудное то, что это утром. — Он перестал говорить кургузыми фразами и смотрел Роберту Джордану в глаза спокойно и вразумляюще, не пытливо и не подозрительно и без той равнодушной снисходительности старого вояки, которая раньше сквозила в его взгляде. — Я понимаю твой план и знаю, что нужно ликвидировать посты и потом прикрывать мост, пока ты будешь делать свое дело. Это все я отлично понимаю. Это все было бы легко до рассвета или ближе к сумеркам.

— Да, — сказал Роберт Джордан. — Ступай погуляй еще немножко, ладно? — сказал он Марии, не глядя на нее.

Девушка отошла настолько, что разговор уже не долетал до нее, и села, обхватив руками колени.

— Вот, — сказал Эль Сордо. — Сделать это все — невелика задача. Но чтобы потом при дневном свете уйти отсюда и добраться до другого места — это уже задача потруднее.

— Правильно, — сказал Роберт Джордан. — Я об этом думал. Ведь и мне придется уходить при дневном свете.

— Ты один, — сказал Эль Сордо. — А нас много.

— А что, если вернуться в лагерь и ждать темноты, а потом уже уходить? — сказала Пилар, отхлебнув из стакана и снова отставив его.

— Это тоже очень опасно, — возразил Эль Сордо. — Это, пожалуй, еще опаснее.

— Представляю себе, — сказал Роберт Джордан.

— Сделать это ночью было бы пустое дело, — сказал Эль Сордо. — Но раз ты ставишь условие, что это надо днем, все осложняется.

— Я знаю.

— А если ты все-таки сделаешь это ночью?

— Меня расстреляют.

— Если ты сделаешь это днем, тебя скорей всего тоже расстреляют, а заодно и всех нас.

— Для меня это уже не так важно, поскольку мост будет взорван, — сказал Роберт, Джордан. — Но я понимаю теперь, в чем вся загвоздка. При дневном свете вы не можете организовать отход.

— Вот то-то и есть, — сказал Эль Сордо. — Нужно будет — так сможем. Но я хочу, чтоб ты понял, чем люди озабочены и почему сердятся. Ты так говоришь о переходе в Гредос, как будто это военные маневры, которые ничего не стоит выполнить. Нам попасть в Гредос можно только чудом.

Роберт Джордан молчал.

— Выслушай меня, — сказал Эль Сордо. — Я сегодня много говорю. Но это для того, чтобы лучше можно было понять друг друга. Мы здесь вообще держимся чудом. Сделали это чудо лень и глупость фашистов, но все это только до поры до времени. Правда, мы очень осторожны, никого и ничего здесь, в горах, не трогаем.

— Я знаю.

— Но после дела с мостом нам придется уходить. Надо крепко подумать над тем, как уходить.

— Понятно.

— Вот, — сказал Эль Сордо. — А теперь надо поесть. Я очень много говорил.

— Никогда не слышала, чтоб ты так много разговаривал, — сказала Пилар. — Может, от этого? — Она приподняла стакан.

— Нет, — Эль Сордо покачал головой. — Это не от виски. Это от того, что у меня еще никогда не было о чем так много говорить.

— Я оценил твою помощь и твою верность Республике, — сказал Роберт Джордан. — Я оценил трудность, которую создает время, назначенное для взрыва.

— Не будем говорить об этом, — сказал Эль Сордо. — Мы здесь для того, чтобы сделать все, что можно. Но это нелегко.

— А на бумаге все очень просто, — усмехнулся Роберт Джордан. — На бумаге взрыв моста производится в момент начала наступления, для того чтобы отрезать дорогу за мостом. Очень просто.

— Пусть бы они нам дали что-нибудь сделать на бумаге, — сказал Глухой. — И подумать и выполнить — все на бумаге.

— Бумага все терпит, — вспомнил Роберт Джордан поговорку.

— И на многое годится, — сказала Пилар. — Es muy util[39]. Хотела бы я употребить твой приказ для этой надобности.

— Я и сам хотел бы, — сказал Роберт Джордан. — Но так никогда не выиграешь войну.

— Да, — сказала женщина. — Пожалуй, это верно. А знаешь, чего бы я еще хотела?

— Уйти туда, где Республика, — сказал Глухой. Он повернулся к ней здоровым ухом, когда она заговорила. — Ya iras, mujer[40]. Вот выиграем войну, и тогда везде будет Республика.

— Ладно, — сказала Пилар. — А теперь, ради бога, давайте есть.

 

 

После обеда они вышли из лагеря Эль Сордо и стали спускаться по той же крутой тропинке. Эль Сордо проводил их до нижнего сторожевого поста.

— Salud, — сказал он. — Вечером увидимся.

— Salud, camarada, — ответил ему Роберт Джордан, и все трое пошли по тропинке дальше, а Глухой стоял и смотрел им вслед.