Алексеев Сергей - Аз Бога Ведаю! 7 страницаА ровно век назад ходил Свенальд по Дунаю, приструнивал булгар, чтоб не шалили по сумежью, и из похода добычу привез себе – гречанку полоненную. Хотел, чтоб прислуживала и была рабыней, да покуда возвращался, так приглянулась, особенно когда плясала на углях перед дружиной. И вернувшись в Новгород (он стольным градом был у Рурика), наемный воевода назвал женою полонянку. Она же дичилась Свенальда, лик свой прекрасный воротила и за целый год ни словом не обмолвилась. Но Люта родила! Сына последнего и любого, ибо потом старый наемник не женился и не плодил детей. А полонянке из всех походов привозил подарки – те самые, что были перед ним, – и сам украшал ее чело, шею и персты; она же все молчала, бледнела больше и таяла, ровно лед в руке. Потом и на углях не стала танцевать. Пришел однажды в дом, но нет ее, угасла, словно уголек… Только к ночи наемник старый нагрузил вторую телегу и, обернувшись назад, увидел взрыхленную, возделанную ниву – только б зерна бросить. Но поскольку ни разу в жизни он не сеял, лукошка не держал в руках, а землю вскапывал, чтобы зарыть сокровища, добытые мечом, то посадил средь поля кувшинчик с украшениями полонянки – пускай растет… И ночью же Свенальд коней запряг, открыл ворота, чтоб выехать, но только вожжи взял, как во двор скользнула тень – будто человек в плаще. – Эй? Кто там? – окликнул он, воскладывая длань на рукоять меча. – Я, витязь! Это я! Иль не узнал? Пред ним стоял слепой купец: седая борода, чепец и взгляд пустой‑белки вместо глаз… – Не звал тебя… Зачем пришел? – Давно не виделись, Свенальд… А что в твоих возах? Сколь нагрузил! И на ночь глядя повез… – Вон со двора! Пошел, пошел! – Постой! Я чую – в телегах злато! На сей товар чутье… Господь Всевышний! Столько злата! – слепой затрясся, рукою потянувшись, приподнял попону. – О, если б я имел!.. – Поди и заработай!.. – Ты уезжать собрался? Покидаешь Киев? Куда же держишь путь? В землю отчую? Но ты ее не знаешь!.. – Ты же посулил узнать, да не узнал! – Условий не исполнил! Ты помнишь уговор? – он щупал сосуды с сокровищами. – Сделал‑бы так, как я сказал – давно бы в свою страну вернулся… – Не вышел уговор, – проворчал наемник старый. – Есть иная сила, для коей наши замыслы, что прах… – Какая сила? Где? – А спрятана в кувшине. Сосуд тот мал, невзрачен, но жжет, как уголь ступни… – Свенальд? Да ты ли это? – воскликнул слепой. – Послушать речь – мудрён. А посмотреть, так глуп! – Что ты там изрек? – рука меча коснулась, купец и ухом не повел: – Глуп, глуп, воевода! Дал бы две телеги в рост – сейчас имел четыре! А ты в земле держал… Наемник старый рассмеялся – будто филин в ночи проухал. – Четыре?.. Мне двух не увезти… Вон оси гнутся и лошади не тянут… Четыре! Полно… Иди отсюда, гость! Мне недосуг с тобой… – А если уговор оставить в силе? – вдруг зашептал слепой. – Иль ты передумал поискать свою отчизну? Где дух смолы, горючий камень… Откуда ступишь ты в Последний Путь? Воевода руки опустил и бросил вожжи: бельмастый взгляд купца прозрел… – Или надеешься на молодого князя? Но он тебя отверг! Не пожелал, чтоб ты служил за веру! Лишил пути тебя, не дав последний шанс!.. Помысли же, Свенальд: что тебе стоит согласиться и плату взять? Возьми, не изменяй себе, тогда и он возьмет тебя. – Возьмет, а дале что? – А далее мы сговоримся! Слепой склонился к уху и зашептал. И борода его, обласканная гребнем, натертая душистым маслом, дразнила и искушала руку… Креславой усыпленный на берегу реки Священной Ра, он спал так долго, что выспался на срок всей жизни; едва склонялся над его ложем Дрема и веки опускал, как в тот же миг он ощущал, что лоб трещит, и ежели промедлить – треснет и откроется третье око. Владыка же Чертогов Рода предупреждал: всевидящему не исполнить предначертанного рока, ибо пресекся б путь земной. А то, что Святославу было отпущено, мог сотворить светлейший князь – суть человек во крови и плоти. Однако бессонные ночи не утомляли, а, напротив, несли покой. Он шел во двор и, расстелив войлочный потник, ложился на землю, чтобы смотреть на звезды. Ярополк и Олег не отставали, укладывались рядом, отцу подражая, однако скоро засыпали. Святослав же отыскивал свою путеводную звезду Фарро и взирал на нее час, другой, не мигая и почти не дыша, покуда земная плоть не утрачивала тяжесть, а обремененная дневными хлопотами душа вовсе становилась невесомой и улетала ввысь. Кто видел князя в час такой, всем казалось, он спит, и разве что очи открыты… И в ту ночь, когда возвратился от Свенальда, Святослав лег почивать под открытым небом и только отыскал свою звезду, как услышал Шорох шагов. Кто‑то склонился над ним, и судя по дыханию – не кудесник Дрема. Взгляд, устремленный ввысь, князь вернул на землю и вдруг позрел – Малуша‑ключница… Фарро манила в путь – земля не отпускала… Едва простившись с матерью в Почайне, он со старшими сыновьями поехал в Родню, чтоб привезти их матерей и, сняв опалу, водворить на место, в терем, но силой взятые в жены боярышни вдруг заупрямились. – Мать свою прогнал, а ныне рабыню ее прогони, Малушу. – потребовали они. – Вместе с сынком. Тогда вернемся в Киев. В Родне досужие умы молву пустили: дескать, князь вернулся и Ольгу выгнал; перечить сей молве напрасно, да и на руку было: когда напраслину болтают о путнике, знать, не изрочат путь. А стали б говорить: “Княгиня в Царьград пошла, чтоб веру поискать и мужа себе”, – уж точно от длинных языков ни веры не найдет, ни мужа. – Довольно уж я горя принес, – сказал Святослав женам своим. – Теперь токмо радость творить и возможно. Не стану никого прогонять и устои ломать, не мною установленные. – Мы волхвовали. И на воде, и на огне, и на тучах – повсюду один и тот же знак: беда будет Руси от сей ключницы и ее сына! – боярышни взяли его за обе руки, не просили, но с мольбой смотрели. – Он наших сыновей погубит! Сам сядет править и назовет себя – каган! И рок Руси изрочит! Он не поверил им, поскольку мыслил, что жены сии от ревности говорят слова такие, от любви к своим сыновьям, Ярополку и Олегу, с которыми княгиня разлучила. Мол‑де, Малуша с Владимиром в тереме, а мы в Родне сидим, в опале. Вот теперь наш черед жить в радости, а ключнице – страдать. – Не будет мира и согласия в великокняжеском тереме – во всей Руси его не будет, – сказал Святослав. – Мне след теперь токмо по Правде жить, инно не исполнить рока. Хочу, чтоб вы домой вернулись. И сыновья стали просить матерей, но те на своем стояли и корили еще князя: – Мы ведаем – ты явился в Русь светлейшим князем. Ужель не зришь, что округ тебя сети плетут? Как округ матери твоей плели? Зри, княже, зри! – Иное зрение открыто мне – Пути земные, которыми и след пройти. – ответил он. – Коль стану не зреть, а озираться – и очи затворятся, и Пути, и путеводная звезда Фарро померкнет на небосклоне. – Тогда нам не по пути, – сказали последнее свое слово жены‑боярышни, а ныне суть волхвицы, и остались в Родне. Так Малуша и была одна в тереме, однако на глаза не показывалась, а князь ее не звал. И сын, ею рожденный, Владимир, при ней состоял и к отцу не шел, но братьям своим старшим твердил: – Ужо придет мой час. Я сяду на коня! Не скажете более – рабичич, сын рабыни… И вот явилась ключница, опустилась у изголовья, воздела руки над ним, думая, что князь почивает, и приворотный заговор стала читать. Не ведала того, что всякий заговор, даже волхвиц сведомых, не возымеет действия. – Не тщись, Малуша, все напрасно, – сказал внезапно князь, и вздрогнула жена, хотела убежать, но он взял за руку.” Горячая была рука… – Томлюсь я, княже… – пролепетала. – Столько лет ждала… В холодном ложе мне не Спится, душа к тебе летит. – А моя – к звездам… – Поди ко мне, возьми меня… Ведь ты назвал женой? – Сие случилось от черных чар. Покуда разум спал, страсть мною владела и буйство плоти. – А под светлыми чарами я тебе не люба? – Не спрашивай, Малуша, и не искушай. Ступай в свои покои. В ее словах зазвучали ревность и обида: – По роднинским женам твое сердце сохнет. Меня забыл… Но вспомни: боярышен ты силой взял. А я сама хотела, чтобы ты от матери меня похитил. И отдалась тебе, поелику ты люб мне был. – Молчи, – он руку отпустил. – И прочь ступай. – Знать, ныне стала не по достоинству тебе? Ты – Великий князь, я – суть рабыня… Святослав смотрел в небо, искал звезду свою, но взор земля тянула. – Добро, скажу тебе. Был невоздержан я, и повинуясь чарам, утратил рок. А ныне волхву Валдаю дал обет воздержания. Растративши силу, мне не одолеть пути, отпущенного роком, и не исполнить предначертаний Рода. – Да есть ли путь милей, чем к ложу жены? Позри, я же красна… Дай руку? Се мои перси, муж, а ниже – лоно… Горячий сок струится… Пути иного нет, токмо ко мне. Иди сюда, забудь предначертанья… Князь отдернул руку и сел, услышав лукавство сквозь шепот обольстительный; почудилось, змея ползет к нему… Она же не отстала, обвила плечи, шею. – Твой рок со мною быть… В сей миг на улице послышался кричащий скрип телег, в ворота застучали. Малуша подскочила и стремглав умчалась в терем. Вскочили сыновья, привратники, боясь будить князей, заговорили шепотом, однако из‑за ворот тележным скрипом доносился голос: – Князь звал меня! И я пришел! Отворяйте! – Стой до рассвета, покуда князь не встанет, – отвечала стража. – Я на ногах уже, впустите воеводу! – велел Святослав. Стража светочи запалила, открыла ворота и впустила две телеги. Остриженный Свенальд сдернул попоны с возов и меч выдернул из ножен, стал бить сосуды – наземь потекло золото, серебро и драгоценные каменья. Ручьи струились, блистая под светочами… – Се моя жертва, – промолвил воевода. – Даю, чтоб ты позволил, князь, за веру послужить. Здесь все, что заработал, что сотню лет копил. Возьми себе. Я более не наемник. Князь обошел возы, ногою поправ сокровища, посмотрел, прикинул. – Не велика и жертва… Что есть суть злато? Тут токмо блеск один. Вот ежели бы дал придачу, иная речь… Свенальд неторопливо достал из воза голову с седой бородой, бросил к ногам Святослава. – Довольно ли сего? Мертвая голова смотрела черно и пристально, как ворон, если бы сидел над жертвой, распластав крыла… Волновалось в ту пору Русское море, и небо, укрытое тучами, весь путь было низким и непроглядным, а вкупе с сумерками туманы менялись дождями, дожди туманами. Метало корабль по гребням волн, стрибожьи ветры рвали паруса и плакала навзрыд наяда – в пору хоть назад возвращайся, да ведь в другой раз не отпустит Святослав. Потому сморенная зыбью княгиня на немой вопрос морехода махала платком в сторону Царьграда и лежала пластом, не пила и не ела – постилась по велению инока Григория, с коим и отправилась в путь. Неделю в устье Днестра стояли, ожидая погоды и попутного ветра, затем в одной из дунайских проток сушили весла. И еще несколько раз становились на якорь в бухтах у булгарских берегов, А перед Царьградом в Босфоре унялось море и солнце утром поднялось над водами – тотчас же Ольга истолковала это как добрый знак, и Григорий подтвердил, дескать, не легок путь твой к истинной вере, что страху натерпелась в плавании – суть проказы старых ее кумиров, кой не желают отпускать от себя княгиню. Да слава богу, все позади! Бледной и измученной приплыла она к ромейским берегам, но от того была еще краше. Корабль встал в гавани Царьграда средь множества иных кораблей со всего света, купеческих и посольских: столь парусов и мачт не зрела сроду – будто лес стоит! Захотелось ей поскорее ступить на священную землю, велела княгиня подать сходни и на берег сошла. Да тут же и упала наземь! Не держала ее ромейская земля, от долгой качки на море и суша качалась под ногами. И не успел инок Григорий подхватить ее, поелику стар был и нерасторопен. Хотела Ольга встать – не может, плывет все, кружится, а в очах уж пестро стало. На миг токмо прикрыла она веки, дабы сил набраться, но открыла глаза и видит, над ней стражник стоит, толстый, жирный, будто кабан откормленный. Весь в кожаных латах, сверкающий шлем на голове, у пояса короткий меч и кинжал, но без порток! В руке увесистая палка… – Эй ты, шлюха! – на греческом крикнул он. – Напилась вина, не держат ноги? Убирайся вон! Княгиня чуть не задохнулась от дерзости такой, но слова молвить нет сил. Тут инок Григорий наконец‑то подоспел, руку подал: – Вставай, матушка! Ой‑ей‑ей… – а стражнику сказал: – Не след ругаться – се суть Великая княгиня из Руси. – Княгиня? – плюнул тот на землю. – Да много тут княгинь… Только и идут туда‑сюда… Сведи ее на корабль, чернец! И пусть сидит. Ольга поднялась и, утвердившись на ногах, нож засапожный выхватила, с коим никогда не расставалась по русскому обычаю. Еще бы миг, и сало с кишками полезли бы из брюха стражника, да упредил Григорий, повиснув на руке. – Ой, уймись! Спрячь засапожник! Ей‑ей спрячь! И на корабль повлек. А в спину хриплый лай летел, стегал, ровно плетью: – Суть дикари и варвары! Медвежье племя! В лесах дремучих ваше место – не в Царьграде! С суконным рылом да в калашный ряд! Будь она в Руси, в тот час бы стражник сей уж в железах сидел! Не на землю ромейскую она ступила, чей царь предлагал ей руку и сердце, а на чужбину, где власть и сила ее кончились. И испытав позор сей, княгиня крикнула мореходу, дабы немедля якорь поднимал и паруса – прочь отсюда! В Русь, домой!.. Однако чернец утешать стал, просить, молить, и снова сетовать на старых кумиров, кои чинят препятствия и на свет истинный не дают позреть. Признать же дьявола – суть искусителя, без духовного опыта невероятно трудно, явиться может во всяком образе, в том числе как городской стражник. – Давно мы сюда с мечом не ходили, – ворчала княгиня. – Давно не баловали силой. Эх, был бы ныне Вещий князь, мой тезоимец!.. Ужо бы наказал! Ужо бы он спросил скичливых и лукавых за мой позор! И наутро строжилась, грозила кулаком: – Приеду вот домой – все сыну поведаю. Есть у меня заступник!.. Потом лежала много дней как мертвая, и сколь Григорий ни просил послов отправить к Константину – не слала, не отвечала. Пост длился уже более двух недель, и чернец боялся, чтоб не умерла. И мореход просил, дескать, нет проку здесь стоять без пользы. Или пойти к царю, взять, что надобно с него, иль якорь поднимать и. в обратный путь ложиться, поелику еще неделя‑две, и вновь шторма пойдут по морю. Царь знал, кто стоит под его градом! Лукавый ведал, чей корабль в гавани с ликом бога Ра на парусах, но не посылал за русской княгиней – суть за своей невестой: то ли забыл, то ли чего‑то ждал., Так минул месяц целый – княгиня все постилась, лишь воду пила. И вот однажды ночью встала, кликнула чернеца, чтоб приказал мореходу сниматься с якоря, ан нет его! Все обыскала – будто в воду канул. Но тут один из гребцов шепнул ей на ухо – тайно на берег сошел поп! А воля ее была не ступать на ромейскую землю, покуда Константин не позовет. Ольга села у наяды и на рассвете врасплох застала инока, когда он, крадучись, лез на корабль. Но лгать не стал, покаялся в сей час же: – Ходил, ей‑ей, ходил! Увидел, нет сил твоих последний шаг совершить к Христу навстречу! Ты не к царю пойдешь – суть к богу! Не он к тебе… Ведь ходила ж ты к поганым кумирам? На восходе солнца к причалу повозки царские прикатили, округ их свита на колесницах, певцы и музыканты – все в золоте и серебре, в багряных красках – в очах рябит! Да се не царь приехал, а лишь его посланцы, чтобы княгиню пригласить во дворец. Тут уж воздали чести, нечего сказать, и все винились за царя: мол, не ведал он, что Великая княгиня на корабле в гавани стоит целый месяц. Коль послала б послов или гонцов, или бы знак дала, так не сплошал бы Константин. Конечно лгали: всякое судно, бросившее якорь у Царьграда, немедля, в тот же день, записывалось в книгу, и мытари дотошные выспрашивали все – кто прибыл, с каким товаром и откуда. И еще брали мзду! А пышно встретили – и отошло сердце княгини. Но когда спросили, нет ли жалоб, не обижал ли кто, взыграл Ольгин норов. Древлян не пощадила – и стражнику на причале не спустила. В тот час же его привели уже с веревкой на шее и без меча, швырнули под ноги княгине: – Делай с ним, что захочешь! Народ ромейский кругом стоит, слуги царские, купцы, бояре – не ловко месть чинить, да и учинишь ли, ежели от голода теперь качает и земля плывет из‑под ног? Оставила его на волю хозяев, а посол от Константина суров был, крут, по велению его машину привезли, вроде стенобитной, и стражника в нее головой, засунули. – Что делают с ним? – спросила Ольга. – Казнят! – ответствовал вельможа. – Но где же у вас лобное место? Где палач, топор? – У нас иной обычай, и казнь гуманная, без топора и крови. Машина вздрогнула, блеснуло что‑то, и вот уж голова стражника лежит отдельно, в корзинке из лозы, и впрямь ни капли крови! После этого княгиню усадили в мягкий золоченый возок и повезли в царский дворец. О нем Ольга слышала еще от Вещего князя и от сведущих путешественников, а тут сама позрела. Палаты каменные, с подпорками из белого камня, кругом кумиры и истуканы, слепленные из белой глины или из мрамора точеные, и все в садах с чудными деревами, в цветах, откуда вода струится и сверкает. Оно и ведомо: где казнят машиной и без крови, там и живут в красе и лепости. Ступая по коврам, княгиня во дворец вошла, а там длинными рядами стоят попы в таких дорогих золоченых одеждах, что в глазах зарябило – будто цари! Иные с посохами, в высоких шапках и с бородами, иные же бритые, и все тучные, не то что чернец Григорий. За ними стоят вельможи безбородые, важные, верно, бояре или князья удельные, молодые девы на арфах играют, все, однако же, стоят и ждут царя. И вслух княгиню обсуждают, верно, полагая, что она их наречия не знает. – Смотрите, как она прекрасна! – Святая! Воистину, святая! Вся светится! – И на челе благородная бледность! – Над головою нимб сияет! Позрите! – А будто варварка… – Какая шея, руки… – Кто же сказал, будто стара летами? Тут вышел царь… Все преклонились – княгиня вздрогнула, без воли распахнув уста, и чуть не пала на пол. Но лишь рукою заслонилась… Пред ней стоял старик глубокий, и древний воевода Свенальд был краше ромейского царя…
Он был посвящен во Второй Круг Великих Таинств, имел достоинство рохданита и мог беспрепятственно войти в подзвездное пространство. Но суть его иная – сакрального покровителя Хаза‑рии – обязывала кагана воскладывать жертву, прежде чем явиться под купол. Приобщенный Шад исполнил его волю, и золото от продажи бунтарей лежало в тронном зале башни. Теперь богоподобному не с руки было суетиться, спешить, профанировать; он знал, чем отличаются рохданиты от смертных – вечным спокойствием. Опять восстала заря на Севере среди ночи? Ну и что? Будто она в первый раз встает… Он думал так, однако пока перетаскивал сумы с золотом и ссыпал его в объемный жертвенник, вспотел, так что голубой хитон прилипал к спине. Входить в обитель знающих пути, имея вид такой, было не к лицу. И чтобы обсохнуть, каган подошел к бойнице и встал под легкий ветерок. И увидел, как через гребень стены по лестницам во внутреннюю крепость (куда дозволено входить лишь земному царю и кундур‑каганам после очищения огнем) спускаются простые хазары, белые и черные. И с любопытством озираются по сторонам, еще и толкуют меж собой. Зачарованный таким видением, Владыка Хазарии приник к бойнице, а граждане Саркела тем временем цепочкой бродили вдоль стен, пялились на звездную башню и трогали ее руками. Возглавлял этих людей один из кундур‑каганов, на ходу что‑то поясняя, и когда подвел к двери святыни каганата, стал собирать деньги. Кто‑то давал, а кто‑то нет, и по их жестам богоподобный понял, что берут плату за право войти и осмотреть башню изнутри! Он ужаснулся и, стряхнув оцепенение, позвал каган‑бека, который был внизу. – Что это означает? Почему они проникли в крепость? Кто позволил? Кто?! – Всевидящий, никто не позволял! – склонился тот. – Но в законе, что дан тобою, нет запрета! И там же начертано: “Что не запрещено, то можно”. – Останови их! – Великий каган затопал ногами, – Они сейчас войдут в башню! Земной царь пал на колени. – Не казни, о премудрый! Если прогоню, начнется смута! Ибо сам нарушу закон! Эти свободные граждане заплатили за право посмотреть крепость и башню изнутри! Немало заплатили! Каждый пять тысяч золотых! Ровно столько ты приносишь жертвы!.. – Булгар презренный! Ты слышишь, что сказал?! – О, превеликий! Они купили право войти на первый этаж. А в тронный зал или еще выше им не купить, не хватит денег… Внизу открылась дверь, послышались шаги, и богоносный, забыв о дерзости каган‑бека и новом своем состоянии, взбежал по лестнице и ворвался в подзвездное пространство. И что увидел там?!. За мраморным столом, скрючив босые ноги, сидел тот самый рохданит, что был здесь в первый раз, когда богоподобный поднялся под купол. Засаленный хитон, платок на голове, побитый молью до дыр, и мерзкое лицо. Это ему он ноги мыл и воду пил… Звезда у горла и миртовый посох, небрежно брошенный у входа – только что пришел… Знающий пути вкушал рыбца – вонь плыла вокруг, на бороде висели кости… – Что ныне скажешь мне? – не оставляя своей пищи, спросил подзвездный. – На Севере заря восстала? Столб света? Или что еще? – Да, – великомудрый! – воскликнул каган. – Восстала!.. Но сейчас беда иная меня заботит! – Беда? – он засмеялся и наконец взглянул. – Не чувствую беды, не вижу! Мне чудится, покойно в государстве как никогда… – Когда я приходил сюда в последний раз, здесь рохданит был… Он посвятил меня во Второй Круг Таинств… – А, да!.. Я слышал, – подзвездный языком нащупал кость и выщипнул изо рта. – Мне кто‑то говорил… Одна из моих сутей, а кто, и не припомню… И что же, продолжай. – Он замысел открыл, как править миром и откуда. Сказал, где находится земля обетованная… – Ну‑ну, и это знаю. Скажи, отчего ты влетел сюда, как камень из пращи? Разве возможно, чтоб Великий каган, богоносный и посвященный в два Круга, бежал, ровно пожар горит? – По его совету я даровал свободу Хазарии! Чтоб исторгнуть рабство! А мне стать царем царей! – Все истинно, все так и есть, царем царей… И как тебе этот новый строй и порядок? Как тебе свобода? – Мудрейший! Я ее вкусил!.. – Ну вот, а я вкусил рыбца, – подзвездный руки вытер о хитон и повернулся к кагану. – Свобода, богоподобный, самая высшая ценность на всем свете. Конечно, для раба. Для вольного зачем свобода?.. Надеюсь, твоя казна теперь полным полна? – Казна полна. Рекою течет злато… – Вот и прекрасно! А злато, посвященный, тебе известно – есть смысл Высшей Власти. – Все так! Все так, о, всесведущий! Но какова цена?! Народ смешался, впал в прелюбодейство и разврат. Нет ни порядка, ни святынь, ни правил и уставов! Плати и делай, что захочешь. Они стали курить траву и дым вдыхать! И мыслить, будто боги! Не истинный всевышний, а некий бог, Род именем, то бишь арийский! Они готовы ему и поклониться, чтоб получить травы! – Какой травы? – тут рохданит насупился. – Как ей имя? – Хазары говорят, трава Забвения, с тропы Траяна! Но лгут! Лгут, негодные! Такой травы не существует, а вместо нее торговцы хитрые иную продают, из черных обезьяньих стран! Подышут дымом и – свободны! Ничто им ни по чем! Виденья смотрят, утверждая, мол, дух божественный на них спустился. К Ра моление сие! И нет такой травы!.. – Нет, богоносный, ты не прав. Трава такая есть, и на тропе растет Траяна. И бог арийский, Род, вдохнув ее, суть Время коротает, и потому он вечен… Да купцы твои все лгут, воистину подделкою торгуют. Травы им не достать, поскольку никто из рохданитов даже не смог найти тропы… Да будет, не о том я ныне. Что ж еще творится в государстве? – Со всех сторон, как саранча, лезут инородцы, сброд беззаконный и безбожный. Обряд посвящения в Таинство – содомский грех – уже на улицах творится! Доступно все, только дай монеты… В сей час уже и крепость, и эта башня открыты для профанов! За злато можно подняться и под звезду!! – А ты сюда приходишь разве не за злато? – спросил рохданит, обескуражив кагана. – Да, но я воздаю жертву! – Почему же плата твоих граждан не жертва за свободу? Ведь это так! Не станешь спорить? Богоподобный растерялся. – Нет, всемогущий, не стану… Но я же каган! Сакральный царь! – Как же ты мыслил стать царем царей? Кто рабами правит, помнишь? Раб… Ну а царями? – Неужели каждый гражданин должен возомнить о себе, как о царе? Что ему все позволено, если заплатить? – Не заплатить – жертву принести. Воздал, и будь царем. А кто иначе будет править миром? Они, твои свободные граждане. Ты – ими. – Помилуй, ясновидящий! – вскричал богоподобный. – На Севере опять заря восстала! А в Хазарии творится разброд и беспорядок! Хоть слава пошла, хоть теперь о нас известно всему миру и злато потекло в казну потоком, но творится ад! Если свобода продлится до конца года – нам и этой земли не видать! И думать следует сейчас не об исходе в Землю Сияющей Власти, а о спасении! – Об этом и думаю, – проговорил рохданит и встал из‑за стола. – Ради спасения ты даровал свободу своим подданным. Не развратить, но укрепить народ. – Да как же укрепить?! – Мне речь твоя приятна, каган. Скажи иное – не поверил бы… Свобода – ад. Ты верно сказал, ее вкусивши. – Вкусил!.. – И твой народ вкусил? – Короткий срок, а допьяна напился, если уж покусился на сакральное! – Так дай ему опохмелиться. – Но как?! – Не видел, как приводят в чувство пьяных и похмельных? Ушат воды холодной на голову и уши растереть… Ты же когда‑то жил на самом дне, среди черных хазар, должно быть, видел, как. – Это я видел… – Ты ж белых похмелил, когда они примчались на озеро Вршан? Так и со всеми. Великий каган вдруг ощутил себя не посвященным в Великие Таинства, а отроком безмудрым, поскольку разум бушевал, но помнил, с кем вступил в поединок. Спросил с надеждой: – Зачем же рохданит смутил меня свободой? И всю Хазарию? Весь мой народ? – А чтобы ты вкусил. И твой народ. Как я рыбца гнилого. Чтобы еще четыреста лет о ней никто не помышлял, и молва, передаваясь через поколения, устрашила всех, как память о Навуходоносоре. – Божественный! Я видел… Я так ее вкусил, что теперь сомневаюсь: будет ли; так, как говорят твои мудрейшие уста? Что, если напротив, сохранится иная память о свободе? Как о глотке живой воды? А жажда – это же огонь, пылающий внутри! – Верно, так и будет. Тлеть будет в памяти, как уголек зароненный, и это благо для Хазарии. Чем более огня останется в сознании твоих свободных граждан, тем ближе будет заветный час победы. Богоносный поник и руки опустил.. – Казни меня, всемилостивый, не понимаю я… Подзвездный похромал туда‑сюда, поусмехался своим мыслям и потрепал кагана по плечу. – Уймись, небесный покровитель. Этого никто не понимает и никогда не поймет, ибо оно составляет суть Великих Таинств. Ты посвящен лишь в два Круга, не забывай и не мни себя рохданитом. Пока ты изведал путь только в одну сторону, а как вернуться назад – тебе еще откроется. Суть наша в том, что мы знаем, как возвращаться. Глупец, кто скажет: “Я дорогу знаю и сейчас пойду!” А мудрый говорит иначе: “Знаю, каким путем вернуться”. Должно быть, ведомо тебе: одна из моих сутей именем Аббай сейчас лежит черным камнем на берегу реки Ра. Ему открылся путь к Чертогам Рода, и он побежал сломя голову. И вот результат… А слыл мудрейшим рохданитом! Так что печаль твоя естественна. – Великий утешитель! Кудесник истин! Открой же мне, открой! – взмолился каган. – Посвяти, научи! – За тем сюда и пришел, – Подзвездный владыка сам прикрыл дверь и усадил кагана. –, Свободы ты вкусил… И твои подданные испытали ее в полной мере. Не думал, что так скоро, и года не прошло… Так вот, сейчас ступай и скажи им – заря на Севере восстала! – Она в полнеба! И видят ее все! – Не все, не все, пламенный каган, поскольку на дворе свобода, а многие при ней далее носа ничего не видят и устремляют взгляд в себя… Об этом же потом! Сейчас им укажи на Север, пусть все увидят, чтобы потом не сказали: “Я не видел!” И объяви – пока сияет этот зловещий свет, свобода в мире невозможна. И подданные твои расшибутся в доску, чтобы погасить его. Не требуя ни платы, ни наград, будут служить тебе и Хазарии. Дабы потом, после победы, вновь опуститься в разврат и пьянство. И траву курить, богам арийским уподобясь! Сие для смертного приятно… Но и опять, богоподобный, не все. Не все! – рохданит ходил в пространстве и мел пол своим убогим тряпьем, свисающим с плеч. – Когда ты станешь похмелять свой народ, значительная часть, что допьяна хватила иль пила до дна, твоим указом возмутится и встанет против и в знак протеста разрушит символ твоей свободы – Митру. А также те, кто не успел вкусить, а только прикоснулся или же видел, как вкушают другие – суть добровольные рабы‑инородцы, хлынувшие к тебе, как мухи на мед. Их просто изгони из пределов Хазарии, всех до одного. Народ тебе поможет их исторгнуть и в тот же час станет благодарным тебе. Восхвалит и поднимет еще выше!.. И лишь после этого займись своими гражданами, недовольными концом свободы. Еще раз окати их головы водой холодной, уши разотри, но не до смерти. Не казни их ни в коем случае! Ибо они суть злато твое, суть цари! И тоже изгони с позором. Всех до единого! Оставшиеся будут ликовать и превозносить тебя, и говорить о тебе с любовью – освободитель!
|
