Студопедия — Владимир Вестник
Студопедия Главная Случайная страница Обратная связь

Разделы: Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

Владимир Вестник

рассказ

 

Нет ни сна, ни пробужденья –

только шорохи вокруг,

только жжет прикосновенье

бледных пальцев нервных рук.

Бейте в бубен, рвите струны,

громче, музыка, играй!

…А кто слышал эти песни,

попадает прямо в рай.

 

«Пикник – Мы, как трепетные птицы»

 

1.

Сегодня я вернулся домой. После долгого отсутствия в этих краях я, признаться, уже соскучился по рельефу до боли знакомой местности, которая взлелеяла меня своими изгибами, ямами и поворотами. Я живу… Впрочем, это совсем не важно, где я живу. Достаточно будет просто сказать «я живу». Этого хватит с головой.

Город, в котором я родился, всегда встречал меня серостью зданий. Казалось бы, я провел там все свое детство, и он мог бы быть потеплее ко мне, понежнее, но каждый раз, когда я возвращался домой, мой глаз видел только кавалькаду блеклых строений, не отличавшихся особой приветливостью. Я давно понял, что города, во-первых, различаются по своей ментальности (да-да, именно ментальности) и, во-вторых, у каждого города есть своя отличительная черта. Постараюсь сейчас объяснить.

Маленький город, например, - это нудистский пляж. Здесь очень сложно хранить секреты и быть незаметным: все друг друга знают, и твоя жизнь – это не личное, а общественное достояние. Жители все время судачат о том, чьего ребенка в этот раз носит под сердцем Элизабет, кого вчера ударил Джошуа и изменяет ли своей жене Джереми (причем жена Джереми принимает в этом обсуждении самое активное участие – это в порядке вещей). Но есть и неоценимый плюс: в таком маленьком городе ты что-то значишь и никогда не останешься брошенным.

Большой же город, наоборот, - это царство равнодушия. Всем плевать на то, кто ты такой и что здесь делаешь. Ты всего лишь один из, песчинка на городской щеке, шестеренка в механизме, которая движет весь «организм» вперед. Но эту шестеренку, в случае необходимости, так легко заменить, что никто и не заметит потери бойца. Словом, ты – никто. И постепенно ты действительно приспосабливаешься к тому, что городу наплевать на тебя, но отчего-то ты продолжаешь жить по его законам и двигаться в его бешеном ритме.

Это я к чему говорю: я из тех людей, которые покинули маленький город ради его большого собрата и необычайно рады вернуться домой, чтобы вдохнуть родной воздух. Но города не прощают предательства, поэтому серость зданий и блеклость городских щек – это меньшее, чем он мог мне отомстить за такой безжалостный удар в спину. В тот день я, уставший с долгой дороги, забежал в придорожный бар, чтобы пропустить стаканчик чего-нибудь крепкого.

Заказав себе виски, я уселся за столик в сторонке и ощутил на себе неприятный взгляд. Сверлящий. Как будто кто-то наблюдал за мной, впиваясь в меня глазами. «Вздор, просто дорожная усталость», - подумал я, успокаивая себя. Но ничуть не удивился, когда ко мне хромая подошел мужчина в черном свитере, воротник которого полностью закрывал его шею. Обычно я не примечаю таких подробностей, но свитер в июле показался мне, мягко говоря, необычным, так что эту деталь я запомнил.

Молодой человек – на вид ему было не больше тридцати семи лет – присел рядом – без приглашения, что было, конечно, диковато – и отсутствующим взглядом посмотрел на меня. Я невольно вздрогнул: в его глазах я видел только холод, пустоту и темноту, которая отталкивала, сверкая своей чернотой. Мужчина криво ухмыльнулся.

-Это все линзы, - подметил он и закрыл глаза, - никогда не думал, что будет именно такой эффект, - молодой человек рассмеялся и протянул перебинтованную руку, - Эрик. Эрик Томпсон, - он потряс ладонью.

Я неуверенно протянул руку, чуя подвох. «Никогда не разговаривай с незнакомцами», - вспомнил я слова своей матери, но потом задумался: что плохого он может мне сделать? Рука его повреждена, а я, при случае, смогу быстро убежать (благо, город я знаю назубок, как свои пять пальцев; когда я был подростком, то необычайно гордился этим, убегая от местных гангстеров дворами и переулками). Воодушевленно я тряхнул его руку и улыбнулся в ответ.

-Сэм, Сэм Уорингтон, - представился я, и рука незнакомца (точнее, конечно, Эрика) сжалась сильнее. «Еще минута», - подумал я, - «и он сломает мне пальцы, превратит их в кашу». Но он вдруг ослабил хватку и отдернул руку.

-Простите, - виновато прохрипел Эрик и заказал еще пиво, - у меня был брат Сэм. Его звали Сэм, точно как вас, - он неумело усмехнулся и помрачнел.

-Был? – спросил я и тут же осекся. Ясно же, что с братом связана какая-то история. И точно не из приятных, иначе с моим новым знакомым не произошло бы такой разительной перемены.

-Да, он… Я не знаю, что с ним случилось. Он был болен, а потом… Потом мы потеряли связь, - холодно ответил мужчина.

Я понял, что он был не расположен обсуждать эту щекотливую тему, и замолчал. Мой стакан был почти пуст, и я собрался уходить, как вдруг мой визави мрачно просипел:

-Знаете, тогда у меня жутко болела голова…

-Что? – повернулся я к нему.

-У вас есть время? – Эрик посмотрел на меня умоляющим взглядом, и я – против своей воли – снова опустился на стул.

-Да, - неожиданно для себя промямлил я, - я никуда не тороплюсь.

-В таком случае я хотел бы рассказать вам свою историю, - он хохотнул и замахал руками, - представляю, что вы обо мне думаете! Какой-то странный человек подошел и начал рассказывать что-то о себе, желая выплеснуть на вас свои проблемы. Но я смею вас уверить – в любой момент вы можете просто встать и уйти, - он указал глазами на дверь, которая была открыта, - я не буду вас задерживать. Психологи доказали, что чаще всего нам легче открыться незнакомцам, нежели нашим близким, - он скривился, - особенно когда близких нет – закончил он шепотом, но я услышал, и мне стало, честно говоря, неудобно. Что я потеряю с того, что послушаю историю этого парня? Помогу ему облегчить душу. Ему это необходимо. А я и действительно никуда не тороплюсь.

-Да, я готов вас выслушать, - проговорил я и кивнул головой, удобнее устраиваясь на стуле, - повторите! – крикнул я бармену.

Эрик дождался когда мне принесут заказ и начал:

-Знаете, Сэм, тогда у меня жутко болела голова…

 

 

2.

Знаете, Сэм, тогда у меня жутко болела голова. Не покидало ощущение, будто кто-то очень хитрый и доселе мне неизвестный устроился внутри нее и начал стучать своим свинцовым молотком. Так тихо: тук-тук-тук, трам-бам-рам, тук! Поистине ужасающий ритм. Я снова через силу запихнул в себя три таблетки аспирина и запил всю эту самоубийственную смесь двойным виски. Не знаю, как меня угораздило выжить тогда. Впрочем, по части «выжить» я профессионал. Но сейчас не об этом. Был ли мой поступок безрассудным? Не спорю, был. Но больше всего на свете мне хотелось умереть вот так – перепить виски и наглотаться таблеток до упора, пока я не захлебнусь в собственной рвоте. Странные желания, не правда ли? Но не торопитесь меня осуждать, потому что любое действие имеет повод и причину.

Мой младший брат, Сэмми, умирал – это повод, внешняя сторона. Я не мог ему помочь – это причина, скрытый мотив, который почему-то злил меня больше, нежели смерть самого близкого мне человека. Поверьте, я любил его. Но осознание собственного бессилия в борьбе со смертью за его жизнь бесило и угнетало меня больше.

Он уже неделю как мучился нестерпимыми болями: вены вздувались, казалось, кровь выплеснется из него, и он лопнет. Но он не умирал. Это лишь причиняло ему нечеловеческие страдания. Смерть была для него вожделенным спасением, которое почему-то не спешило приходить.

Но он у меня сильный малый! Жил и дышал, но уже, правда, не улыбался – лишь пытался растянуть уголки своих тонких и посиневших губ в чем-то, отдаленно напоминающем мне улыбку моего младшего братишки.

Я пил уже два дня без перерыва – день тому назад мне сказали, что мой Сэм попросил отключить его от аппаратов жизнеобеспечения.

Захотел умереть спокойно. Уснуть и не проснуться.

Позвонили мне, и я сказал твердое братское «нет». А что вы еще ждали?

А следующим утром я проснулся от пронзительного крика Сэма. Он кричал от боли, потому что его голова чуть не лопнула: лицо было красным, вены вздулись, выступая тонкими, но внушительными ало-бордовыми бороздами на его теле, и даже невооруженным глазом было заметно, как в них пульсирует кровь. После укола ему полегчало. Но он вновь попросил дать ему спокойно умереть.

Я, конечно, не согласился, считая, что все это – испытание, которое Сэм должен пройти. Знаете, что он ответил? Он пообещал, что если это не сделаю я, то он найдет способ покончить с собой.

Будучи человеком старой закалки, я посетил своего старого друга, отца Джеймса, который не раз своим мудрым советом наставлял меня в трудные дни. Но услышал то, что и ожидал услышать от служителя Божьего: мол, «держитесь, Эрик, с вашим братом все будет хорошо, ибо Иисус проверяет его, посылая ему испытание; а вы знаете, что Бог никому не посылает сверх его сил».

А на что еще я мог рассчитывать от викария Христа? «Убивайте брата, и будет вам счастье? Дайте брату убить себя, ибо смерть эта будет во спасение?» Я, помню, тогда истерично рассмеялся, ощущая всю безвыходность своего положения.

С братоубийством у меня всегда ассоциировалась пара имен: Каин и Авель. Помнится, это были сыновья первых людей, Адама и Евы, один из которых прирезал второго из чувства зависти. А я не хотел быть таким, истинно говорю, не хотел.

Но что-то нечеловеческое, то, что приходило ко мне тогда ежедневно, постепенно сводило меня с ума, и грань между нормальностью и ненормальностью, реальностью и ирреальностью стиралась. Казалось, что вскоре история Каина и Авеля станет для меня более чем историей. И мой проштампованный насквозь мозг воспримет все это, как действительность, и я сам стану Каином, убив своего Авеля. Не из зависти, а из жалости. Просто он просит этого.

«Просите, и дано вам будет», - говорил Иисус (не кажется ли вам это двусмысленным?); я настолько запутался в лабиринте событий, что совершенно по-новому принимал и трактовал священные библейские истины.

Что-то нелюдимое приходило ко мне в голову и завлекало в свой мир: огромный ветвистый лабиринт в черно-белых тонах, где в некоторых местах проблескивал ложный свет надежды, к которому я вначале – по ошибке и незнанию – стремился, пытаясь найти выход. Предо мною было три двери, но мне нужно было выбрать только одну, и я понимал, что от моего выбора зависит как моя жизнь, так и жизнь моего брата. Но что делать с его жизнью? Или его смертью?

Я терялся, беспомощно тыкался в преграды и стены лабиринта, как месячный, еще слепой котенок. В таких ситуациях мне было невыносимо сложно сделать выбор. Я любил своего брата слишком сильно, чтобы видеть его страдания, чтобы заставить его терпеть боль. Но я также слишком любил его для того, чтобы отпустить и убить.

Раз за разом, ломая и вновь собирая себя по кусочкам, я не мог решить, что же мне делать: оставить умирать Сэма или все-таки принять волевое решение и убить его через посредников?

И знаете, что делал я, чтобы отложить этот нелегкий выбор?

Правильно, напивался до умопомрачения рассудка и просыпался ограбленным на грязных улицах родного города. И так день за днем. До того рокового вечера.

 

 

3.

Уже как пять дней я мучился постоянными сомнениями, которые одолевали меня среди глубокой ночи и даже во сне – я просыпался в холодном поту и не сразу понимал, где я и что со мной происходит. Мой распорядок был все так же недвижим: крик брата – укол – спокойствие и сон – просьбы о смерти – угроза самоубийства – укол. Жизнь шла своим чередом, как бы абсурдно это ни звучало.

А я все не мог решить, так как это было слишком тяжело для моего воспаленного болью мозга, который уже, увы, слабо реагировал на внешний мир.

Голова постоянно болела – раскалывалась на кусочки – и только запихнув в себя аспирин, я мог вздохнуть свободно. Но это продолжалось недолго. После «дозы» ко мне возвращались сомнения и терзания, и я не мог уснуть: в голову забирался безумный барабанщик, долбящий свинцовым молотом по моей черепной коробке. Изнутри, конечно.

Вначале он являлся ко мне в одиночку – приходил с грустным и потерянным видом, прижимая к себе обтянутый человеческой кожей барабан. Но весь вид его говорил о предстоящем веселье. Поверьте мне, Сэм, все было именно так! Барабанщик доставал палочки, сделанные из человеческих костей, (молот, видимо, его уже утомил) и медленно начинал играть, раз за разом набирая обороты и увеличивая громкость.

Он постепенно разыгрывался, и я узнавал в нем джокера – того самого шута и скомороха, которого изображают на картах: огромные глаза красного цвета, засасывающие и опустошающие тебя, искореженное лицо (все в вековых шрамах и с обожженными участками), а его руки были полностью стерты (кожа кое-где просто свисала оборванными кусками, кое-где была стерта до дыр, а кое-где просто-напросто отсутствовала). Он внушал мне страх, который потом, как ни странно, редуцировался в наслаждение: в пустом и непонятном лабиринте, где надежда была лишь ложным светом, музыка джокера-барабанщика казалась мне усладой и непомерной помощью.

Отпугивающий и страшный барабанный монстр постепенно становился для меня отдушиной в тени собственного безумия потерянной души, которая бродила по бесконечному лабиринту времени, сходя с ума и изнывающей от нечеловеческой боли, продирающей меня каждый раз, когда я слышал крик брата.

Я пойму вас, Сэм, если сейчас вы встанете и уйдете от меня. Убежите, куда глаза глядят. Но, пожалуйста, поверьте в это, потому что я не сумасшедший. Это кажется бредом, но все было действительно так. Иногда самое невероятное, по уверению известного детектива, и есть правда, какой бы странной она не казалась. Вы останетесь?

Так о чем это я?.. Ах да. Я все глубже и глубже заходил прямо в центр этого лабиринта, теряя и не узнавая свет в конце, что был для меня путеводной нитью Ариадны (или кого-то другого?) среди всей этой бесовской силы.

Она пугала меня и успокаивала, заставляла убегать и снова возвращаться. Что-то в ней было такое, на что я надеялся и рассчитывал, удаляя из коры головного мозга знания прошлого – теперь он стал вместилищем безумного барабанщика, играющего на своем бесподобном заводном инструменте, который мешал мне рассуждать и думать; играл все громче и громче, сопровождая это оглушительным смехом, расшатывающим мой обеспокоенный разум. И я не мог от этого уйти: каждый день он посещал меня, а я пытался прогнать его зарядом аспирина и виски. Мы, кажется, спорили, кто кого быстрее убьет, не умерев при этом сам. И я однозначно проигрывал.

Так было каждый день, и я даже как-то привык к безумной личности, живущей в моей голове. Он был со мной везде: когда я утешал брата, когда я посещал отца Джеймса, - и пропадал только тогда, когда я выстреливал в него алкогольно-лекарственным оружием. Он, конечно, исчезал, но появлялся уже на следующий день, и я чувствовал, что своими красными глазенками он смотрит на меня с укором.

Так было каждый день, и я даже как-то привык к безумной личности, живущей в моей голове. Он был со мной везде: когда я утешал брата, когда я посещал отца Джеймса, - и пропадал только тогда, когда я выстреливал в него алкогольно-лекарственным оружием. Он, конечно, исчезал, но появлялся уже на следующий день, и я чувствовал, что своими красными глазенками он смотрит на меня с укором.

И вот я снова терялся в череде непонятных событий: врачи прочат моему Сэмми пару дней жизни, и говорят, что он вскоре буквально «лопнет». «Подпишите согласие», - советовал мне седобородый сердобольный старик в белом халате и, улыбаясь, подсовывал белый лист и ручку. Я отрицательно мотал головой и отстранял его руку. «Вы хоть понимаете, как ему больно?» - он смотрел на меня с состраданием, и я даже невольно вздрогнул тогда. «Вы, как видно, доктор, не понимаете, как больно мне», - бурчал я под нос и уходил в палату к брату, закрывая дверь на замок. Такой диалог повторялся раз за разом, и никто из нас – ни доктор, ни я – не уступали позиций.

Вам, наверное, интересно, что было с моими родителями, Сэм? Отец погиб на охоте пару лет назад, а мама умерла через три месяца после этого. От сердечного приступа. Они прожили с отцом около двадцати пяти лет, и после того, как его не стало, она попросту начала зачахать: мне казалось, что отец незримо тянул её за собой. И ему это удалось. Кроме Сэмми у меня никого не было. Теперь вы, наверное, понимаете, почему мне было трудно его отпустить. Ибо если он уйдет, то ради кого мне жить? Многие, наверное, сочтут это эгоизмом: не хочу отпускать, потому что мне будет хуже. Но, поверьте, я сам был готов умереть только ради того, чтобы ему стало лучше.

И тут я понял, что сам – подсознательно – отгоняю от себя мысль о самоубийстве, ведь я только и хотел, что умереть, покончить с собой, отказавшись от выбора, переложив убийство брата на кого-нибудь другого. «Я сам готов умереть, если ему станет лучше», - убеждал себя и смотрел на спокойного Сэма, а в голове уже крутился план, как убить себя, если я не смогу решить. Но ведь не будет ничего хорошего в моей смерти: брат возьмет с меня пример и сам перережет себе горло первым попавшимся ножом.

Я был бессилен перед страшной фигурой Смерти, перед её воинственным силуэтом страха, который теперь часто посещал меня вместе с безумным барабанщиком. Я подолгу засиживался с ними обоими в номере мотеля, под рукой у меня была бутылка виски и пачка аспирина, и когда эти гости слишком долго проводили у меня в голове, докучая, то я прогонял их молниеносным зарядом.

Они нехотя уходили, но обещали прийти завтра, и послезавтра, и… Я понимал, что такими темпами я скоро сойду с ума, окончательно заблудившись в лабиринте своего безумия, но другого выхода, увы, не видел. Мне было не с кем больше поговорить. Все чаще и чаще я доходил до центра огромной воронки, засасывающей меня внутрь.

Внизу меня ждал уже привычный силуэт Смерти и искаженное гримасой боли и радости лицо барабанщика; они оба встречали меня по-хозяйски и заводили в гигантский лабиринт, в котором бросали одного, постепенно растворяясь в воздухе и сливаясь с цветом окружных стен. Я должен был выбраться из него, прийти к выходу, но часто тишину пустоты разрывал крик брата, и я рвался на помощь, с ужасом осознавая, что не могу выскользнуть из этого мрачного помещения.

Но день за днем, час за часом я понимал, что теряю нить жизни и здравого смысла; словом, недолго мне осталось. Я, жалкий и грязный, беспомощный и ничтожный, зависаю день и ночь в засаленном мглой лабиринте, который отчего-то влечет меня то ли неразгаданной тайной жизни и смерти, то ли очаровательным слиянием музыки и тишины. Именно тогда ко мне в голову закралась мысль, что предсмертный клич барабанщика является маяком для Всадника: Смерть являлась именно тогда, когда этот монстр настукивал своими палочками первые звуки боевой бесовской песни.

Пытаясь вытеснить эти образы из своей головы, я все больше и больше бродил по лабиринту, ощупывая его стены: я искал способ пройти сквозь них, чтобы обрести желанное спасение.

 

 

4.

Моему брату становилось все хуже и хуже. Говорили, что у него куча тромбов в голове, и он скоро умрет. Неутешительное известие для нас обоих. Впрочем, он только был бы рад избавиться от этого: каждый день давался ему труднее и труднее, он совсем не улыбался, а только вымученно умолял меня отключить его, приплетая сюда мою былую веру в Бога. Почему былую?.. Знаете, как-то раз меня спросили: что дает вам ваша религия? Точнее, какую надежду она вам дарит? И я ответил.

Раньше, когда я боялся просто сгнить в земле-матушке, религия давала мне надежду на вечную жизнь: мол, смерть - это не конец, а начало; после нее либо все зашибись: рай, райский сад, Бог и другие хорошие люди, - либо все плохо: адское пекло, черти в котлах, спицы под кожу и все такое.

Потом я перестал бояться смерти и начал, наоборот, бояться вечной жизни, в которой, скорее всего, я буду лишен всех радостей ("в раю климат лучше, а в аду - компания", как говорится). Словом, я перестал любить вечную жизнь и начал остерегаться того, что она будет, что она вообще возможна. В аду ли, в раю - мне плевать. Я хочу умереть раз и навсегда. Никогда не подниматься из могилы. Уснуть вечным сном, а там - поминай, как звали.

Потом я начал надеяться на то, что Бог – Он ведь добрый и хороший – поможет мне во всем. Но и этого я не дождался. Я прочитал кучу притч про бедняжек, которые роптали на Господа, а Он поучал их моралью, которая заставляла плакать. И мне становилось так хорошо и благостно на душе, что я был уверен - со мной происходит то же самое, просто я этого не понимаю, просто я очень глуп, чтобы понять замысел Отца.

Но раз за разом, когда моя жизнь разрушалась, распадалась, рушилась, когда я мечтал только о том, чтобы задохнуться и умереть, сдохнуть от боли и отчаяния, которые раздирали меня на части, лишая сна, никакой Бог – и даже ангелы Его – не приходил мне на помощь. А я ведь никогда не говорил Ему ничего плохого. Я реже просил за себя, чем за тех, кто меня окружает. Я всегда благодарил Его и подчас даже не смел вставить в свои обращения "я прошу", "дай мне, пожалуйста", "я умоляю Тебя дать мне" и прочее.

Но стоило мне заикнуться о том, чего хочется мне (человеческого, слишком человеческого)... Словом, мне казалось, что я говорю сам с собой. Что я стучусь в закрытые двери, и мне никогда не отворят. Грешен ли я? Несомненно. Но разве не за грешниками Он пришел?

Я не помню, когда я в последний раз был в храме. Я не помню, когда я в последний раз молился. Я даже не помню, когда я в последний раз вспоминал о Боге с той толикой покорности, которая присуща верующему человеку.

Так что моя религия, насколько я понял, не дает мне никакой надежды. Но я продолжаю верить в то, что где-то там, возможно, с какой-то ничтожно мелкой вероятностью существует Бог, Которому я вроде как не безразличен. И Который время от времени любит посылать людям испытания.

Но, конечно, ничего такого Сэму я не говорил. «Ты должен бороться», - бормотал я, успокаивая его. «Жаль только, что я могу и не дожить до того момента, когда ты выкарабкаешься», - добавлял я, но, конечно, не озвучивал это вслух.

Мои полуночные гости стали приходить ко мне все чаще и чаще, расписывая муки моего брата в аду: Сэм никогда не верил в Бога и называл веру орудием и тропой слабых духом, которые сами не могут себя защитить, бесполезным костылем, пятым колесом, только осложняющим движение по жизни.

После этих слов я понял, что из Сэмми вышел бы неплохой лидер сильных и правых, отличный пастырь бесстрашных и безбашенных: он всегда был резок в выражениях, не обращал ни на кого внимания, был в центре событий и диктовал свою волю. Только сам он довольствовался малым, приравнивал свои успехи к нулю и не гордился ими. «Образец христианской кротости», - часто подшучивал над ним я, на что он, смеясь, лениво отмахивался.

Смерть все чаще и чаще приходила ко мне по ночам: она точила свою косу и оттирала её от уже пролитой крови. Говорила, что скоро и мой брат падет её жертвой. А барабанщик теперь посещал меня исключительно по утрам (наверное, ночью он донимал еще кого-то своим загробным стуком).

Сэм кричал все пронзительнее, сопровождая каждое свое пробуждение кашлем с кровью. От безысходности я снова начал посещать отца Джеймса, прося у него совета. «Молитесь, Эрик, не падайте духом», - говорил он снова и снова, и я, скрипя сердце, вынужден был вспомнить то, что когда-то знал назубок. Молился, а потом встречался с моим ночным гостем, впуская его (а, точнее, её) в свою голову.

Отец Джеймс поддерживал меня практически всегда: когда я начинал сомневаться в существовании Бога, когда начинал страдать маловерием, когда отчаяние накатывало на меня комом и придавливало к земле. Но однажды я вырвался из его объятий и ушел в самостоятельное плавание. Увы, я не сумел сохранить в своей груди тот огонь, что он разжигал во мне на протяжении стольких лет.

Истинная причина, по которой я посещал церковь (кроме желания увидеть уже ставшее родным лицо отца Джеймса), была в надежде, что мой гость исчезнет в здании церкви. Но барабанщик лишь выпрыгивал из моей головы, оставаясь со мной и обретая физическое тело: то мне чудился молодой парень, то камерарий Папы в сутане, то какая-то бледная женщина-нищенка в оборванном черном платье.

Он, конечно, переставал играть, но… Теперь он просто смотрел на меня своими красными огненными глазами (прямо из закромов ада!); они прожигали меня насквозь, и я чувствовал запах тлеющей плоти. Подрываясь, я уходил от отца Джеймса, ничего ему не объясняя: мой истрепанный и разворошенный мозг был занят барабанщиком и его бесовской музыкой, которая донимала меня ежеминутно.

И, знаете, Сэм, мне стало совсем тошно: я медленно сходил с ума и терялся среди аркадий реальности. Мой брат уже пытался покончить с собой, но его подвела досадная поспешность: он пытался резануть себя скальпелем, думая, что я уже сплю и не замечу. Я отобрал его, но от этого никому лучше не стало. «Я рядом, Сэм», - говорил я и держал его за тощую руку.

И буду рядом всегда. И когда Смерть со своим преданным псом пришла бы за моим братом, я клянусь, что нашел бы способ их убить. И убью.

Это я и сказал брату, а он посмеялся, ответив, что это было бы чистой воды безрассудство и глупость. «Ты устал от этого, Эрик», - говорил он, - «это все бред, несущийся из твоих уст. Тебе надоело бояться и бороться. Ты должен опустить руки», - заканчивал он и смотрел на меня отсутствующим взглядом.

Втайне я был согласен. Но вслух всегда говорил, что никогда его не покину.

 

 

5.

К тому моменту ко мне все чаще и чаще заглядывала госпожа Смерть. Вначале она представлялась мне тощей бесформенной старухой в черном балахоне – это был стереотип прожитых лет. Но потом я разглядел под ворохом бесконечных мифов довольно-таки приятного мужчину, который путешествовал исключительно на бледном коне – мерседесе красного цвета.

Он был похож на современного успешного адвоката: черный смокинг, галстук, чисто вычищенные туфли и приятный баритон. Его выдавала только рука: левая кисть была оголена, то есть были видны только лишь кости, не обтянутые кожей (в этой руке Смерть и носил свою косу). Несмотря на стереотипы, которыми нас «кормят» с детских лет, я никак не представлял себе огромного всадника на коне, от которого становилось бы жарко – это было уж очень старо и несовременно.

После Смерть приходила ко мне в виде обольстительницы – красивой молодой девушки в черном облегающем платье, в туфлях на высоком каблуке; её вид невыразимо возбуждал меня, однако, завидев её левую руку, я постепенно охлаждался и успокаивался. Каждую ночь, ровно в три часа, эта дама нарушала мой покой и приходила ко мне в лабиринт, доставая из этих непроходимых дебрей.

Кажется, я в неё даже ненароком влюбился. Ровно в три часа дня стены лабиринта на пару секунд рушились, и она подплывала ко мне, проходя по руинам. Сэм, а вы знаете, почему именно в это время? Потом я понял: в три час дня Христа пригвоздили к кресту, обрекли Его на смерть, забив последний гвоздь и пронзив Его плоть. В ответ на это силы ада стали приходить в это же время ночью, являя полную противоположность крестной муке: подсовывали искушения, насылали страдания и муки.

Так получилось, что я заключил сделку со Смертью, условия которой не так сложно отгадать: моя жизнь в обмен на жизнь Сэма. Вера в Бога постепенно улетучивалась, и я хватался за любую возможность, чтобы спасти брата.

Коса её была наточена до блеска, она рассекала литым куском железа облака и завесы моих нелепых безумных снов, игривый барабанщик долбил в своей железный инструмент руками, а я держался за голову и качался на кресло, невнятно что-то бормоча. Привело это к тому, что я разбил окно палаты: мои руки непроизвольно раскинулись, и я со всей силы ударил в него. Осколки разлетелись вокруг, а Смерть, гладя меня по спутанным волосам, пообещала, что скоро придет за мной.

Я начал нести какую-то ерунду: что-то про Апокалипсис, Бога и Судный день, когда Иисус спустится к нам, чтобы судить; говорил о том, что раньше этого попаду в ад и не увижу Христа в белых одеждах, что придет меня спасти. В таком состоянии, кажется, меня и обнаружили парамедики, вколовшие мне лошадиную дозу успокоительного, оправдывая свои действия суровой необходимостью. «У него… стресс… Пережил… Надо было… Бедный…» - слышал я сквозь сон обрывки их разговоров. Моя голова безумно болела, и, пока Сэмми спал, я, очухавшись, соскочил с кресла и отправился в больничный кафетерий, где и купил себе стаканчик кофе. После этого я вернулся в палату и предался воспоминаниям о прошедшем дне.

Более того, мало-помалу я начал приходить в себя и осознавать, что у меня не все в порядке с головой. Я понял это уже давно, но теперь это перешло все мыслимые и немыслимые границы. Нельзя было говорить Сэму. Нельзя его расстраивать, понимаете?

Днем, после его очередных просьб о смерти я отвесил ему оплеуху, но, увидев, как струя крови вырвалась из него, прижал брата к себе и заплакал. Кроме него у меня никого нет, и я не могу убить Сэма. Так мы и провели оставшийся мне день: я прижимал его к себе, гладил по вихрастым волосам и утешал, а он только сопел носом, пытаясь умерить мой беспокойный пыл.

Я знал, что Смерть и барабанщик ищут ко мне подступы. Я, держа в своей руке скальпель, который недавно отобрал у брата, спешно ретировался из палаты. Больница была пуста, санитары спали в ординаторской, пациенты уже давно успокоились и размышляли о своем выздоровлении, лежа в своих удобных койках.

А я, как сумасшедший путник, аккуратно шел по коридору. Справа от меня промчался барабанщик, который смеялся и пил палочками по своему барабану. Он рыдал от смеха, тыча в меня пальцем, выводил меня из себя. Не выдержав этого, я полоснул его ножом, а он, ощупав новую свежую рану, засмеялся еще громче, усиливая стук палочками. Я побежал что есть силы и наткнулся прямо на Смерть: она держала косу в руках, поигрывая косточками. Я мгновенно испугался: она была прямо передо мною, и это совсем не походило на сон. Сзади меня появился безумный музыкант, и я, уронив скальпель, начал смеяться громче, чем мой адский товарищ. После Смерть ласково наклонилась ко мне, проведя свободной рукой по моей щеке, и промолвила: «Мой мальчик, ты мне так нравишься. Ты ведь смелый? Так перережь себе глотку. И после мы будем с тобой вместе. Разве тебе страшно? Я выполню свою часть договора, Эрик, но и ты должен заплатить по счетам». Она прильнула ко мне и улыбнулась, словно намекая на то, что он желанного меня отделяют всего пара мгновений.

Слабо осознавая, что самоубийство – это столь вожделенный мною грех, я, смеясь, поднял скальпель и вогнал этот предмет себе в шею, проведя им от одного конца до другого, полностью располосовав себя. Начиная терять сознание, я видел, как фонтан алой крови хлынул из моей шеи, а Смерть и барабанщик сдержанно хлопали в ладоши. Я посмотрел наверх и, что было для меня совершенно неожиданно, увидел Его лицо (что впоследствии, как я помнил, оказалось всего лишь репродукцией известной картины) – Он плакал. Я засмеялся, хотя это стоило мне немалых усилий и вызывало ужаснейшую боль.

Вид Смерти и музыканта вызывал у меня непреодолимый смех, я смеялся все больше и больше, громче и громче, я сходил с ума – жизнь уходила из меня, а я, захлебываясь собственной кипящей кровью, смеялся от горя. Последним, что я помню, был нежный и убаюкивающий шепот Смерти: «Ну, вот и все. Спи».

Смерть подхватила меня и водрузила меня на свои плечи, а безумный барабанщик играл на своем железном инструменте, оповещая бессмертные адские силы о вновь прибывшем грешнике из мира наверху.

 

 

6.

Эрик закончил свой рассказ и замолчал. Я, покрывшись холодным потом, уже собрался звать охрану (конечно же, обычных вышибал), потому что подумал, что передо мной сидит сумасшедший, сбежавший из областной психиатрической клиники.

-Даже не думайте, Сэм. Вы следующий, - пропел он.

-Что, простите? – я не мог поверить своим ушам и впился руками в стул.

-Иду по следу я, - повторил мой новый знакомый, и я облегченно вздохнул, - хочу найти своего брата, - прохрипел он и вылил остатки пива себе в рот.

-Но вы… Вы только что сказали, что были в аду, а теперь утверждаете, что выжили и собираетесь найти своего брата? – я рассмеялся ему в лицо.

Но он ничуть не смутился и кивнул головой.

-Да. Я, кажется, говорил, что по части выживания профессионал, - он приблизился ко мне и своей рукой потянул вниз воротник свитера. От представленного мне зрелища я задрожал (задрожали мои колени, но дрожь передалась всему телу): шею Эрика украшал внушительных размеров пунцовый шрам, растянувшийся от одного её конца до другого.

-Этого достаточно, - он улыбнулся, - чтобы вы мне поверили?

Я замер и не мог ничего сказать. «Кажется, я сошел с ума», - проносилось в моей голове, и я уже думал, что стены сейчас начнут надвигаться на меня, а все люди вокруг превратятся в чертей. Но этого не произошло.

-Вы не сошли с ума, Сэм. Просто в этом мире есть что-то…

-Чего не выпить, не съесть, - проронил я и вновь замолчал.

-…есть что-то, о чем никто не подозревает. Или никто не верит, - Эрик рассмеялся, - но, поверьте, я сам был там. Я сам это видел.

-А ваши глаза?

-Потери при транспортировке, - хохотнул он.

Эрик осмотрелся по сторонам и, спрятав свою шею под шерстяной воротник, резко привстал со стула, чуть не опрокинув последний.

-Впрочем, мне пора идти. Я должен, - сказал он и на прощание пожал мне руку.

-Вы найдете его? – зачем-то спросил я.

-Ради этого я и выбрался из ада, - холодно ответил Эрик и, не проронив более ни слова, отправился к выходу. Через минуту его и след простыл.

«Что это было?» - подумал я и, бросив на стол деньги, выбежал за ним. «Я не должен его отпускать, я не должен!» - мысли бегали в моей голове, как мыши.

Но улица была пуста, и я слышал, как завывает ветер, бегая между зданиями. Никого. Ни-ко-го. Я пожал плечами и тряхнул головой, пообещав себе, что никогда больше не буду пить. Кто знает, быть может это всего лишь галлюцинация? «Мало ли чего могло привидеться с дороги уставшему путнику», - подумал я и зашагал вниз по улице, отправляясь к себе домой. В конце концов, я даже не уверен, что эта забавная история действительно имела место быть: она могла мне попросту присниться или явиться результатом незапланированного алкогольного трипа, который, вполне возможно, застал меня в баре. Но отчего-то мне казалось, что все произошедшее было на самом деле. Ведь этот Эрик был как живой, и я отправлялся домой, чувствуя, что все происходит именно сейчас: усталость от многочасовой дороги разливалась по моим ногам, а голова все еще гудела от принятого виски.

Город, что был прежде враждебен ко мне, тая в своем механическом сердце обиду, вдруг подобрел и зажег огни придорожных мотелей, кафе и баров, освещая мой путь в этой теплой июльской ночи. Солнце уже давно закатилось за горизонт, и только звезды, которые кое-где складывались в причудливые созвездия, напоминали, что где-то там, далеко, за пределами этого мира есть свет, который невозможно погасить. Алкоголь гулял в моей крови и, кажется, уже чувствовал себя хозяином: я слабо различал, что происходит вокруг, и только нелепо улыбался, потому что, кажется, потерял способность думать.

Мимо меня пролетела роскошная красная машина. Всегда мечтал о машине, стоит сказать. Рассекать по бескрайним пустыням, наслаждаться дорогой, забывать о своих проблемах, подпевая ветру прерий… Что может быть лучше?

Машина остановилась в паре метров от меня, и из нее вышла красивая молодая девушка, сверкавшая, как Полярная звезда, в этой тихой ночи.

-Прокатимся? – вызывающе проговорила она и прильнула ко мне своим телом, проведя рукой по щеке; несмотря на жару в эту ночь, на её руках красовались кожаные перчатки. «Где-то я её видел… Или слышал о ней», - подумал я: мозг, еще не справившийся с виски, смутно пытался мне что-то подсказать, отговорить меня от самонадеянного поступка, от прыжка в неизвестность.

-Конечно, - я кивнул головой и взял её за холодную руку.

Она жестом пригласила меня в машину, пообещав ночь, полную незабываемых приключений, любви и эмоций… Я пр




<== предыдущая лекция | следующая лекция ==>
Эвтаназия | Опасные природные процессы

Дата добавления: 2015-09-15; просмотров: 233. Нарушение авторских прав; Мы поможем в написании вашей работы!



Шрифт зодчего Шрифт зодчего состоит из прописных (заглавных), строчных букв и цифр...

Картограммы и картодиаграммы Картограммы и картодиаграммы применяются для изображения географической характеристики изучаемых явлений...

Практические расчеты на срез и смятие При изучении темы обратите внимание на основные расчетные предпосылки и условности расчета...

Функция спроса населения на данный товар Функция спроса населения на данный товар: Qd=7-Р. Функция предложения: Qs= -5+2Р,где...

Тема 5. Организационная структура управления гостиницей 1. Виды организационно – управленческих структур. 2. Организационно – управленческая структура современного ТГК...

Методы прогнозирования национальной экономики, их особенности, классификация В настоящее время по оценке специалистов насчитывается свыше 150 различных методов прогнозирования, но на практике, в качестве основных используется около 20 методов...

Методы анализа финансово-хозяйственной деятельности предприятия   Содержанием анализа финансово-хозяйственной деятельности предприятия является глубокое и всестороннее изучение экономической информации о функционировании анализируемого субъекта хозяйствования с целью принятия оптимальных управленческих...

МЕТОДИКА ИЗУЧЕНИЯ МОРФЕМНОГО СОСТАВА СЛОВА В НАЧАЛЬНЫХ КЛАССАХ В практике речевого общения широко известен следующий факт: как взрослые...

СИНТАКСИЧЕСКАЯ РАБОТА В СИСТЕМЕ РАЗВИТИЯ РЕЧИ УЧАЩИХСЯ В языке различаются уровни — уровень слова (лексический), уровень словосочетания и предложения (синтаксический) и уровень Словосочетание в этом смысле может рассматриваться как переходное звено от лексического уровня к синтаксическому...

Плейотропное действие генов. Примеры. Плейотропное действие генов - это зависимость нескольких признаков от одного гена, то есть множественное действие одного гена...

Studopedia.info - Студопедия - 2014-2024 год . (0.013 сек.) русская версия | украинская версия