Население Англии и Уэльса, а также Великобритании, 1700—1850 гг. (млн чел.).

Источник: Mitchell B.R., Deane P. Abstract of British Historical Sta­tistics. Cambridge, 1962.

 

228 В пользу того, что рост численности населения не был обу­словлен исключительно процессом индустриализации, свидетель­ствует тот факт, что этот рост был общеевропейским феноменом, который наблюдался не только в Великобритании, но и в прочих странах, переживающих период индустриализации. С другой сто­роны, было бы неправильно говорить о полном отсутствии связи между ростом промышленности и численности населения. Разли­чие судеб Великобритании и Ирландии показывает, что индустри­ализация была по крайней мере одной из предпосылок устойчиво­го роста численности населения.

Механизм роста, наблюдавшегося в XVIII в., понятен не пол­ностью; во многом это связано с недостатком детализированной информации. Возможно, что уровень рождаемости несколько вырос благодаря ранним бракам, поскольку рост надомного и фабричного производства позволял молодежи обзаводиться собст­венным хозяйством, не дожидаясь получения по наследству фермы или окончания срока ученичества. Однако более вероятно, что уровень смертности упал из-за действия ряда взаимосвязан­ных факторов: введения практики прививок против оспы в начале столетия и вакцинации с 1798 г., накопления медицинских знаний и создания новых больниц и, что наиболее важно, роста уровня жизни, который явился и результатом, и причиной экономическо­го роста. Прогресс сельского хозяйства принес не только рост производства продовольственных продуктов, но и увеличение их разнообразия, что привело к улучшению питания населения. Воз­росшая добыча угля сделала дома теплее, а производство мыла, удвоившееся во второй половине столетия, указывало на осозна­ние важности личной гигиены. Вкупе со значительно выросшим выпуском дешевой хлопчатобумажной ткани оно внесло вклад в повышение стандартов чистоты.

Иммиграция и эмиграция также оказывали влияние на сово­купную численность населения. В течение всего XVIII в. и в на­чале XIX в. широкие экономические возможности в Англии и Шотландии служили стимулами для ирландцев (мужчин и жен­щин) к поселению в этих регионах как на временной, так и на

постоянной основе; этот процесс начался еще до массового прито­ка переселенцев в результате Великого картофельного голода. Кроме того, с континента приезжали политические и религиозные беженцы. В свою очередь, в XVIII в. более миллиона англичан, валлийцев и шотландцев покинули родину ради того, чтобы попы­тать счастья за морем, преимущественно в британских колониях. В основном люди уезжали на поиски лучшей доли, но некото­рые — неплатежеспособные должники и преступники — насильст­венно депортировались в Америку, а позже в Австралию. В целом Великобритания, по-видимому, потеряла в результате международ­ной миграции в XVIII в. больше населения, чем приобрела.

Однако еще более важной для экономического роста была внут­ренняя миграция, которая в огромной степени изменила географи­ческое распределение населения. Большая часть этой миграции происходила на относительно короткие расстояния (из деревни в растущие промышленные районы), но, вместе с возросшими темпа­ми естественного прироста численности населения, это привело к двум важным изменениям в пространственном распределении насе­ления: во-первых, к сдвигу в плотности населения с юго-востока на северо-запад и, во-вторых, к возрастанию урбанизации.

В начале XVIII в. большинство населения Англии проживало к югу от реки Трент, причем основная масса его приходилась на 12 графств в юго-восточной части страны. Уэльс и Шотландия имели гораздо меньшую плотность населения, чем Англия. К на­чалу XIX в. наиболее плотно населенным регионом за границами лондонского столичного округа был Ланкашир, за ним следовали Уэст-Ридинг в Йоркшире и 4 графства, на территориях которых были расположены угольные месторождения запада центральной Англии. Полоса шотландских равнин между Ферт-оф-Форт и Ферт-оф-Клайд и район угольных месторождений в долине реки Тайн также пережили прирост численности населения. Такое рас­пределение жителей отражало роль угля в индустриализирующей­ся экономике.

В 1700 г. Лондон с населением в полмиллиона человек был крупнейшим городом Великобритании, а возможно, и всей Евро­пы. Ни один другой британский город не имел населения свыше 30 тыс. человек. Ко времени первой переписи населения в 1801 г. Лондон имел более 1 млн жителей, а в Ливерпуле, Манчестере, Бристоле, Глазго и Эдинбурге численность населения превышала 70 тыс. человек и продолжала быстро расти. Перепись 1851 г. официально зафиксировала, что более половины населения стра­ны является городским, а к 1901 г. доля горожан превысила три четверти.

Рост городов не был безусловным благом. Они состояли из ог­ромного количества ветхих доходных домов и длинных рядов жалких лачуг, в которых семьи рабочих теснились по четверо и даже более человек в одной комнате. Санитарные условия обычно были плачевными, и отходы всех видов просто выбрасывались на

улицу. Дренажная система, где она была, обычно состояла из от­крытых канав посередине улицы, но чаще дождевая и сливная вода, а также нечистоты переполняли сточные ямы, которые изда­вали омерзительное зловоние и служили питательной средой для холеры и других эпидемических заболеваний. Улицы были пре­имущественно узкие, кривые, неосвещенные и немощеные.

Отчасти эти ужасные условия жизни были связаны с крайне быстрым ростом численности населения, несовершенствами адми­нистративного аппарата, недостатком опыта у местных властей и, соответственно, отсутствием городского планирования. Например, Манчестер вырос из «простой деревни», каковой он был в начале XVIII в., в город с населением в 25 тыс. жителей в 1700 г. и более 300 тыс. жителей в 1850 г.; однако статус города он полу­чил лишь в 1838 г. Быстрый рост городов оказывается даже еще более удивительным феноменом ввиду того, что он произошел ис­ключительно за счет миграции населения из сельской местности. Из-за ужасных санитарных условий уровень смертности в городах превышал уровень рождаемости (детская смертность была особен­но высока), и темпы естественного прироста были фактически от­рицательными. То, что люди были вынуждены жить в таких ус­ловиях, является свидетельством значительного экономического давления, заставлявшего их перебираться в города. Хотя числен­ность сельскохозяйственных рабочих продолжала расти примерно до 1850 г., рост численности сельского населения превышал воз­можности получения занятости в традиционных отраслях сель­ской экономики, включая как надомную промышленность, так и чисто сельскохозяйственный труд.

В одном из ранних учебников утверждалось, что рабочие «шли на фабрики, привлеченные призраком высокой заработной платы». Такое заявление больше говорит о предубеждениях авто­ра, чем об экономических условиях того времени. В том, что фаб­ричные рабочие получали более высокую зарплату, чем сельско­хозяйственные рабочие или рабочие надомной промышленности, не может быть сомнения. Это было справедливо не только для взрослых мужчин, но также и для женщин и детей. Многие опи­сания так называемой промышленной революции в Великобрита­нии подчеркивают занятость женщин и детей на фабриках, как будто это было чем-то новым. Ничто не может быть дальше от ис­тины. Занятость женщин и детей как в сельском хозяйстве, так и в надомном производстве была очень старой практикой, которую фабричная система просто использовала.

Фабричная форма организации производства возникла прежде всего в текстильной промышленности и постепенно распространя­лась на другие отрасли. Фабрики могли платить более высокую заработную плату благодаря более высокой производительности труда, обусловленной как технологическим прогрессом, так и большей капиталовооруженностью труда. Благодаря этому фабри­ки постепенно привлекали все больше рабочих, и в динамике ре-

альной заработной платы преобладала повышательная тенденция. Эта тенденция, возможно, была прервана в период наполеонов­ских войн с 1795 г. по 1815 г., когда потребности государствен­ных финансов породили инфляцию, в результате которой многие люди, живущие на заработную плату, пострадали от падения ре­альных доходов. Рост реальной заработной платы большинства категорий рабочих возобновился с 1812-1813 гг., хотя периоди­ческие депрессии того времени наносили удар по их положению, провоцируя рост безработицы.

Более ста лет ведется научный спор вокруг вопроса о динами­ке уровня жизни британских рабочих с конца XVIII в. до середи­ны XIX в. (Никто не спорит с тем, что уровень жизни после 1850 г. повышался.) Консенсус так и не был достигнут, и вряд ли он когда-нибудь будет достигнут. Имеющиеся данные не позволя­ют получить однозначного заключения; что еще более важно, трудно подобрать адекватные веса для оценки совокупного ре­зультата действия противоположных тенденций в динамике уров­ня жизни различных групп населения. Некоторые группы, такие как фабричные рабочие и квалифицированные ремесленники, не­сомненно, улучшили свое положение. Другие, например, ручные ткачи, были полностью сметены процессом технологических изме­нений и перешли к другим профессиональным занятиям.

В целом представляется вероятным, что в течение столетия с 1750 г. по 1850 г. происходило постепенное повышение уровня жизни рабочего класса, хотя некоторые его группы, возможно, пережили снижение уровня жизни в период наполеоновских войн. Спор усложняется необходимостью учета относительных измене­ний в распределении доходов и богатства. Большая часть рабо­чих, включая даже самых низкооплачиваемых, несколько улуч­шила свое положение, но уровень жизни людей, чьи доходы имели форму ренты, процентов и прибыли, вырос в еще большей степени. Другими словами, неравенство в распределении доходов и богатства, которое уже было значительным в доиндустриальной экономике, на ранних стадиях индустриализации увеличилось еще больше.