ИСТОРИЯ РАЗВИТИЯ ЭКОЛОГИИ 11 страница

Как между звезд остальных средь мрака ночного сияет

Геспер, которого в небе звезды не найдется прекрасней,

Так острие на пелидовой пике сияло...

Такое же мягкое настроение, как и в? 22, мы имеем в? 23, где впервые изображается настроение людей, тоскующих по родине, - сравнение, построенное на основе бытового образа мирной сельской жизни. Из всех сравнений "Одиссеи", использующих образы неодушевленной природы в стиле "Илиады", кажется, можно привести только одно -? 21, но оно значительно умягчено и субъективизировано. Из растительного мира сравнение? 24 слегка напоминает "Илиаду", но зато сравнение Навсикаи с пальмой в? 25 поражает своей тонкой эстетической культурой, даже в отличие от? 20, где все еще остаются некоторые практические мотивы. Из животного мира тоже несколько напоминает "Илиаду" сравнение? 26.

Итак, "Одиссея" живет гораздо более субъективным духом. Потому-то в ней и мало сравнений (ведь сравнение слишком объективизировано, слишком созерцательно и слишком реально) и эти сравнения гораздо слабее разработаны (их пластика начинает уступать настроениям). Тут нет того обычного приема "Илиады", который указывает на эпический объективный стандарт: пастух веселится, когда овцы идут за баранами к водопою, и - Эней веселится душой (XIII 494); умирает герой, - и Посейдон "веселится" (ХХ 405); Борей сушит осенью землю, и - возделыватель ее радуется сердцем (XXI 345 - 347). Там, где в "Одиссее" говорится о таком "утешении", оно всегда гораздо ярче и субъективно напряженнее (например, как люди утешаются травлей зверей в сравнении? 26 или как тешится Артемида охотой в контексте образа Навсикаи в VI 102; тут же стих 105 о том, как любуется Лето на Артемиду и ее спутницу пример более созерцательного "утешения").

? 17. Ил. XXIII 596 - 600

Так сказал и, подведши коня, передал Менелаю

Нестора храброго сын. И радость взяла Менелая,

Радость такая, какую роса доставляет колосьям

Нивы, зеленой еще, когда защетинится пашня.

600 Так же и духом твоим, Менелай, овладело веселье.

? 18. VIII 555 - 561

555 Словно как на небе звезды вкруг ясного месяца ярко

Светятся, видные четко в то время, как воздух безветрен;

Видным становится вдруг и кругом все, - высокие мысы,

Скалы, долины; воздушный простор наверху необъятен.

На небе видны все звезды. И сердцем пастух веселится.

560 Столько в пространстве меж Ксанфом рекой и судами ахейцев

Виделось ярких троянских огней впереди Илиона.

? 19. XV 78 - 83

Так он сказал. Покорилаcь ему белорукая Гера.

С Иды горы на великий Олимп устремилась богиня.

80 Как устремляется мысль человека, который, прошедши

Много земель, представляет себе их разумною мыслью:

"Там бы мне и там побывать" - и мечтает о многом.

Так же стремительно вдаль понеслась и владычица Гера.

? 20. XII 199 - 201

Как человек в сновиденье никак не поймает другого:

200 Тот убежать от него, а этот поймать не способен.

Так же и Гектор не мог убежать, Ахиллес же - настигнуть.

? 21. Од. XIX 204 - 208

Слушала та, и лились ее слезы, и таяли щеки,

205 Так же, как снег на скалистых вершинах возвышенных тает,

Евром согретый и раньше туда нанесенный Зефиром;

Рeки быстрее текут, вздуваясь от таянья снега.

Таяли так под слезами ее прекрасные щеки

? 22. XIII 31 - 35

Так же, как жадно мечтает об ужине пахарь, который

Плугом весь день целину поднимал на волнах винноцветных;

С радостным сердцем он видит, что солнце спустилось на землю,

Что уже время на ужин брести ему шагом усталым.

35 Так наконец, Одиссею на радость, спустилося солнце.

? 23. Х 410 - 417

Как на деревне телята к пасущимся в стаде коровам,

В скотный вернувшимся двор, когда напитались досыта,

Прыгая, мчатся навстречу и их удержать уж не могут

Стойла; мыча непрерывно, вокруг матерей они быстро

Бегают. Так и ко мне, когда увидали глазами,

415 Спутники кинулись, плача. Такое они испытали,

Словно вернулись внезапно на остров скалистый Итаку,

В край свой родимый и город, где выросли все и родились.

? 24. V 327 - 332

Плот волна и туда и сюда по теченью носила.

Так же, как северный ветер осенний гоняет равниной

Стебли колючие трав, сцепившихся крепко друг с другом,

330 Так же и плот его ветры по бурному морю гоняли.

То вдруг Борею бросал его Нот, чтобы гнал пред собою,

То его Евр отдавал преследовать дальше Зефиру.

? 25. VI 160 - 168

160 Смертных, подобных тебе, не видал до сих пор никогда я

Ни средь мужчин никого, ни средь жен, - изумляюсь я, глядя

Близ алтаря Аполлона на Делосе в давнее время

Видел такую же я молодую и стройную пальму.

Я ведь и там побывал с толпою товарищей верных.

165 Ехав дорогой, в которой так много ждало меня бедствий!

Вот и тогда, увидавши ее, я стоял в изумленьи

Долго: такого ствола на земле не всходило ни разу!

Так и тебе я, жена, изумляюсь.

? 26. XXII 302 - 309

Те ж, соколам кривокогтым с изогнутым клювом подобясь,

С гор налетевшим внезапно на птичью огромную стаю,

Тучами падают птицы, спасаясь от них, на равнину,

305 Соколы бьют на лету их, и нет им спасенья ни в бегстве,

Нет и в защите. Любуются люди, довольные ловом.

Так же они женихов гоняли по залу, разили

Копьями вправо и влево и головы им разбивали.

Стонами полон был зал, и кровью весь пол задымился.

В заключение обзора гомеровских сравнений следует сказать, что они рассматривались здесь исключительно с точки зрения гомеровского понимания природы.

3. Природа вне гомеровских сравнений как предмет свободного эстетического сознания

Остается сказать несколько слов об изображении природы у Гомера вне формы сравнения. Здесь также приходится констатировать большую разницу между обеими поэмами.

Материал "Илиады" в этом смысле довольно сухой. Природа здесь дается, прежде всего, в виде простого обозначения того или иного места. Ахилл ловит пленников "на склонах Иды" (XI 105). Зевс сидит "на высоких вершинах обильной потоками Иды" (XI 183); люди сушат пот, став против ветра на берегу моря (XI 621 сл.) и т.д. Попадаются указания на чудесные явления природы вроде кровавых капель, посылаемых на землю Зевсом (XVI 459). Реки и горы также обычно только именуются, часто с каким-нибудь украшающим эпитетом: в IV 383 читаем о берегах Асопа, травянистых, заросших осокой; в V 774 - о "струящихся реках" Симоенте и Скамандре. Впрочем есть замечательные изображения реки Ксанфа (Скамандра) в ХХ - ХХ1 песнях. Яркая, но объективно-холодная картина реки дана в? 27. Олимп (I 419) - "многоснежный", а в I 499 Зевс - "на высочайшей вершине горы многоглавой Олимпа" и т.д. Более дифференцированное эстетическое чувство местности в? 28 - 29. Наконец, поражает своим эстетизмом уже известная XIV песнь, посвященная "обольщению Зевса", откуда приведем? 31 - образцы уже позднего, более интимного, более роскошного отношения к природе, чем вся "Илиада".

Гром и молния в "Илиаде" - только орудие Зевса. Это настолько известно, что примеры легко может подыскать каждый. В значительной мере облака, ветры и тучи также являются не больше, как орудием богов, за исключением, может быть,? 32, где исполнительные функции ветров не мешают их выразительной разрисовке.

Растительный мир фигурирует в "Илиаде" тоже главным образом в виде простых наименований: о клевере и сельдереe читаем в II 776, о полбе и ячмене - в V 196, о смоковнице - в XI 167 и пр. Цветы в? 30 и 31 упоминаются в текстах, oтносимых к более позднему времени.

Совсем другая картина в "Одиссее". Образы природы здесь гораздо более одухотворены, содержат гораздо больше настроения и выразительности. Так, выразительными и даже вполне живописными надо считать тексты с образами моря в? 33, 34 (особенно живописная буря? 34). Вместо простого упоминания городов, стран, рек, гор и т.д., как в "Илиаде", здесь перед нами яркая чувственно-прелестная живопись. Особенно богата "Одиссея" описаниями страны, ландшафта, пейзажа. Конечно, в лесистых Закинфах (I 246) и "каменистых Итаках" (I 247), "объятых волнами Итаках" (I 386), недостатка здесь нет, и "розоперстая Заря" то и дело выnтупает здесь из мрака в одном и том же виде, так что подобного рода эпический стандарт почти сводится лишь к простому обозначению начала следующего дня. Но зато здесь много подробных и богатых описаний местности. Такова Итака, остров Калипсо (? 35), страна циклопов, остров киммерийцев (? 36), остров феаков. К этому можно присоединить еще изображение "священной горы" и "густо-тенистой пещеры", где родился Гермес, в Гомеровском гимне III 229 - 231, а также скалистый хребет и дикую долину под снежным Парнасом около Kрисы (где Аполлон основал свой храм, - II 103 - 107).

? 27. Ил. XXII 146 - 152

Мчались все время они под стеною проезжей дорогой.

До родников добежали прекрасно струящихся. Два их

Бьет здесь ключа, образуя истоки пучинного Ксанфа.

Первый источник струится горячей водой. Постоянно

150 Паром густым он окутан, как будто бы дымом пожарным.

Что до второго, то даже и летом вода его схожа

Или со льдом водяным, иль со снегом холодным, иль градом.

? 28. I 154 - 157

Передо мною ни в чем не повинны троянцы...

155 В счастливой Фтии моей, многолюдной, плодами богатой,

Нив никогда не топтали; безмерные нас разделяют

Горы, покрытые лесом, и шумные воды морские.

? 29. II 305 - 307

305 Мы, окружая родник, на святых алтарях приносили

Вечным богам гекатомбы отборные возле платана,

Из-под которого светлой струею вода вытекала.

? 30. XXI 349 - 355

На реку бог обратил разливающий зарево пламень.

350 Вспыхнули тут тамариски по берегу, ивы и вязы,

Вспыхнули донник душистый, и кипер, и влажный ситовник,

Росшие густо вокруг прекрасных течений Скамандра.

Рыбы, угри затомились, - и те по глубоким пучинам,

Те по прекрасным струям и туда и сюда заметались,

355 Жаром палимые жгучим искусника-бога Гефеста.

? 31. XIV 346 - 351

Молвил и крепко руками свою охватил он супругу.

Тотчас под ними земля возрастила цветущие травы.

Донник росистый, шафран и густые цветы гиацинта,

Мягкие, Зевса и Геру вознесшие вверх над землею.

350 Там они улеглись и покрылись густым, золотистым

Облаком; капли росы с него падали наземь, сверкая.

? 32. XXIII 212 - 218

Они поднялися,

С шумом ужасным помчались, гоня облака пред собою,

Дуя неистово, моря достигли. От бури свистящей

215 Вздыбились волны. Они прилетели в троянскую землю,

В тлевший ударили сруб, и взвилося шумящее пламя.

Ночь напролет они вместе на пламя костра налетали,

Дуя со свистом.

? 33. Од. II 426 - 429

Белый потом натянули ремнями плетеными парус.

Парус в средине надулся от ветра, и яро вскипели

Воды пурпурного моря под носом идущего судна;

С волн высоких оно заскользило, свой путь совершая.

? 34. IХ 67 - 71

Тучи сбирающий Зевс на суда наши северный ветер

С вихрем неслыханным ринул и скрыл под густейшим туманом

Сушу и море. И ночь ниспустилася с неба на землю.

70 Мчались суда, зарываясь носами в кипящие волны.

Вихрем на три, на четыре куска паруса разорвало.

? 35. V 56 - 74

Вышел на сушу Гермес с фиалково-темного моря.

Шел, он пока не достиг просторной пещеры, в которой

Пышноволосая нимфа жила. Ее там застал он.

На очаге ее пламя большое пылало, и запах

60 От легкоколкого кедра и благовоний горящих

Остров охватывал весь. С золотым челноком обходила

Нимфа станок, и ткала, и голосом пела прекрасным.

Густо разросшийся лес окружал отовсюду пещеру,

Тополем черным темнея, ольхой, кипарисом душистым.

65 Между зеленых ветвей длиннокрылые птицы гнездились

Копчики, совы, морские вороны с разинутым клювом.

Пищу они добывают себе на морском побережьи.

Возле пещеры самой виноградные многие лозы

Пышно росли, и на ветках тяжелые гроздья висели.

70 Светлую воду четыре источника рядом струили

Близко один от другого, туда и сюда разбегаясь.

Всюду на мягких лужайках цвели сельдерей и фиалки.

Если б на острове этом и бог появился бессмертный,

Он изумился бы, глядя, и был бы восторгом охвачен.

? 36. ХI 13 - 19

Мы наконец Океан переплыли глубоко текущий.

Там страна и город мужей киммерийских. Всегдашний

15 Сумрак там и туман. Никогда светоносное солнце

Не освещает лучами людей, населяющих край тот

Землю ль оно покидает, вступая на звездное небо,

Или спускается с неба, к земле направляясь обратно.

Ночь зловещая племя бессчастных людей окружает.

Указанный материал "Одиссеи" дает яркое представление о том новом стиле природы, которого в общем нет еще в "Илиаде" и которое потом займет основное место в античном мироощущении вплоть до последних моментов его исторической жизни. Объективно-реалистический, субстанциально-вещественный, абсолютно несубъективный стиль природы "Илиады" сменяется (тоже пока еще не субъективистской, не психологической, не чисто эстетической) эстетической позицией, которая в дальнейшем найдет свое теоретическое отражение в философских учениях досократиков. Это та позиция, когда начинает просыпаться субъект, но просыпается он еще не во всем своем внутреннем содержании, не во всей своей внутренней самостоятельности, но пока еще только как факт, как бытие, как самостоятельная реальность. Он еще не настолько развит, чтобы "вчувствовать" в природу и все свое внутреннее содержание. Но он уже развит настолько, чтобы "вчувствовать" в нее самый факт своего существования, независимо от внутреннего содержания этого факта.

Однако, как это понимать, что поэт дает нам в своих образах природы чувствовать только факт существования его самостоятельного субъекта и еще не раскрывает никаких своих внутренних переживаний, которые бы свидетельствовали также о полной независимости от объекта его внутренней жизни? Это очень важный вопрос, на который следует дать самый четкий ответ.

Известно, что человек вначале совсем не отличает себя от природы и считает себя, самое большее, неким ее придатком и притом придатком совсем несущественным. Но с известного времени в нем начинают просыпаться его индивидуальные силы и возможности, которые тем самым заставляют его уже противопоставлять себя природе и более или менее значительно отличать себя от нее. Это противопоставление и это отличение создается, однако, далеко не сразу. На первых порах человека отличает от природы пока еще только самый факт своего существования, т.е. отличает себя от природы пока еще только в самой общей форме. Субъект здесь уже чувствует себя как именно субъект. Это значит, что все прочее для него уже перестает быть субъектом. Субъект и личность - это только он, а все остальное - уже не субъект и не личность. Что же происходит в этих условиях с мифологией, которая является одушевлением и персонификацией всего существующего? Что происходит с мифологией, которая основана на перенесении человеческих отношений на природу и на весь мир? Ясно, что начало человеческого самосознания, т.е. начало противопоставления человеком себя как личности и субъекта всему окружающему и всей природе, есть конец мифологии, конец антропоморфизма. Осознав себя как некоторый самостоятельный факт, человек сразу же кончает с мифологией, так как все существующее оказывается в этих условиях уже не личностью и не субъектом, а только объектом. И, следовательно, место мифологического отношения к природе занимает здесь ее поэтическое изображение, т.е. изображение не буквальное, а переносное.

Какое же это изображение? То, что человек осознает себя пока еще только в своем фактическом существовании, но далеко еще не во всей возможной глубине своих внутренних переживаний, сразу же налагает неизгладимый отпечаток на всякое изображение природы. Такое изображение есть эпическое изображение. Человек здесь представляет себя в слишком общей форме, слишком недифференцированно. В нем самом общее тоже все еще продолжает доминировать над единичным. Значит, и теперь, после перехода от мифологии к поэзии, человеческий субъект все еще продолжает мыслить эпически, и художник изображает свои немифологические предметы все еще эпически.

Не перечисляя заново всех принципов эпического стиля, отметим только, что подобное изображение природы на первый план выдвигает зрительно-структурные и пластически-весовые моменты. В свободных от мифологии картинах природы, которые художник создает по своим собственным субъективным замыслам, на первый план выдвигается четкость форм, вместо психологического углубления, зрительный и осязательный чекан, вместо изощренных настроений и капризной фантастики позднейших времен. Если действительно человеческий субъект осознал только факт своего существования, но еще не углубился в самоанализ, то представляемая им природа тоже будет отличаться отсутствием психологизма и такой выразительностью, которая ограничена лишь вещественными моментами, т.е. моментами зрительно-структурными и пластически-весовыми.

Это не значит, что подобного рода картины природы лишены всякого настроения и всякой внутренней жизни. Без последнего вообще не могло бы получиться художественного изображения природы. Однако это значит, что настроение, разлитое в данной картине природы, должно быть настолько простым, не раздвоенным, настолько наивным и скромным, чтобы не заслонять собою зрительно-структурную и пластически-весовую сторону этой картины, а, наоборот, быть с ней в полной гармонии. Вот в этом-то и заключается весь эстетический секрет художественного изображения природы у Гомера: простое и наивное настроение находится здесь в полной и нерасторжимой гармонии с зрительно-структурной и пластически-весовой стороной изображаемой у него картины природы. В этом мы убеждаемся, пересматривая многочисленные тексты, содержащие картины природы. Пластически-весовую игру огромных воздушных масс мы находим в? 32, где в грандиозной картине соединены шум, свист, облака и разгорающееся пламя. В? 33 динамика морской картины выражена при помощи раздутых парусов. В? 34 ночь, вихрь на море, корабль зарывается носом в морскую глубину, рвутся паруса.

Простотой настроения отличаются образы природы в? 28, 29 и 36. Но даже и бурные картины природы пронизаны простым настроением, так, как будто бы здесь не действовал никакой человеческий субъект со всеми своими невзгодами и противоречиями. В этом отношении весьма показательно и поведение Ксанфа в? 30 (здесь мы обращаем внимание не на мифологию, но именно на фактически изображаемые картины природы).

Вероятно, самой интересной картиной природы во всем гомеровском эпосе является изображение кораблекрушения в Од. V 291 - 457. По традиции основными деятелями здесь все еще мыслятся боги - Посейдон, Афина Паллада и Левкофея. Тем не менее назвать эту картину природы мифологической никак нельзя. Указанные божества являются здесь какими-то закулисными фигурами, а в центре всего - Одиссей, терпящий кораблекрушение. После 17-дневного благополучного плавания вдруг поднимается на море буря, бушуют и сталкиваются между собою ветры, все море покрывается мглою; у Одиссея слабеют ноги, слабеет сердце и им почти овладевает отчаянье (291 - 312). А волны вздымаются все выше и выше, ветры сшибаются все больше и больше, ломается мачта на плоту Одиссея. Одиссей сваливается в воду, он с трудом доплывает до своего плота и хватается за него (313 - 332). Левкофея дает ему покрывало, при помощи которого он мог бы спастись в этом кипящем море. Но Одиссей не хочет расставаться со своим плотом, пока Посейдон не разбивает этот плот вдребезги (333 - 387). После этого Одиссей носится по морю еще двое суток, пока на третий день не наступает на море тишина, и Одиссей видит даже землю, но земля эта окружена кипящими волнами, суровыми скалами и рифами, и он опять приходит в уныние (388 - 423). Огромная волна несет его на берег, прямо на утес. Одиссей хватается за этот утес, но его сшибает другая волна, при этом кожа рук Одиссея прилипает к утесу и остается на нем (424 - 435). Спасение приходит от Афины, которая влагает в героя мужество и помогает ему доплыть до устья реки, где не было скал и была защита от ветров. Наконец он оказался на берегу реки с распухшим телом и обессиленными руками и ногами, а морская вода вытекала у него из ноздрей и через рот (436 - 457).

Эта грандиозная картина вся построена на пластически-весовых образах; главное место занимает здесь бурное столкновение разъяренных природных сил. И несмотря на то, что в центре всего - катастрофа с кораблем и грозное бедствие самого Одиссея, психология гибнущего человека не закрывает от нас картины разъяренного моря. Психология самого героя передана настолько скромными и наивными чертами, что на первом плане - именно это разъяренное море, а не страдание Одиссея, вернее же, то и другое вместе. У Гомера немало и умиротворенных картин природы. Вполне мирным характером и даже благодетельными чертами отличается природа на острове циклопов. Еще более благотворная и на этот раз уже красивая природа окружает пещеру Калипсо. Вся эта местность проникнута мирным и утешительным настроением (? 35). Таинственна и загадочна пещера нимф на Итаке, вероятно, напоминающая Одиссею давно покинутую им родину; она представляется странной и загадочной после такой долгой разлуки. И два мыса у входа в залив, на берегу которого находится эта пещера, и олива около нее, и внутри нее источники, каменные кратеры, куда пчелы собирают мед, каменные ткацкие станки, на которых нимфы ткут прекрасные пурпурные одеянья, и два входа в нее: один для богов и другой для людей, - все это отличается чрезвычайной рельефностью, четкостью очертаний и не только зрительным, но каким-то прямо осязательным характером (ХIII 96 - 112).

4. Общее заключение об изображении природы у Гомера

1) Гомер уходит корнями в древние густые толщи мифологии. Следовательно, природа у него тоже мифична, т.е. состоит из фетишей и демонов, в той или иной мере отличных от внешних явлений природы.

2) Однако завершительные элементы гомеровского эпоса уже заходят в тот период истории, когда человек оказывается не столь слитым с природой, чтобы всецело переносить на нее свое одушевление и тем самым делать ее мифической; когда он уже начинает отличать себя от нее, т.е. противопоставлять ей свое одушевление, - природа тогда перестает быть мифической, т.е. мифология переходит в поэзию. Гомер поэтому наполнен также и чисто поэтическими изображениями природы.

3) В поэтических изображениях природы у Гомера продолжает сказываться близость к мифологии, хотя в последних стадиях своего развития эти изображения граничат уже с произвольным субъективизмом и психологизмом писателя.

4) Близость поэтических изображений природы у Гомера к мифологии сказывается, во-первых, в постоянном наличии здесь весьма интенсивных и динамических элементов, часто переходящих в бурный катастрофизм, кровавые ужасы и динамику огромных подвижных и неподвижных масс. Во-вторых, близость к мифологии выражается в изображениях природы, от которой человек во всесторонней зависимости, в объяснении всей его жизни человека теми или другими силами природы или происшествиями в ней. Эти две особенности изображения природы у Гомера приводят к тому, что значительная их часть дается в пределах поэтического приема сравнения. Большие сравнения у Гомера (а их у него более 200) представляют собою отдельные стихотворения, рисующие ту или иную картину природы.

5) Но Гомер вышел за пределы и этого катастрофического изображения природы в сравнениях. Вместе с ростом человека в общеисторической и культурно-социальной области росло также и изображение природы в ее более упорядоченном и умиротворенном состоянии, когда человек мог чувствовать себя гораздо более уверенно и гораздо более безопасно. Поэтому природа в сравнениях у Гомера отличается не только чертами бурного катастрофизма, но и чертами зрительной структуры, мирного состояния, равно как и чертами ее пластически уравновешенной обрисовки.

6) Наконец, Гомер выходит за пределы и этой природы в сравнениях, переходя к изображениям ее с позиций свободного поэтического творчества. Однако и здесь природа остается охарактеризованной теми же чертами катастрофизма или более уравновешенной пластики, т.е. теми же самыми чертами эпического стиля, которые характерны вообще для Гомера и которые, в связи с первобытным коллективизмом, возникали в результате примата общего над индивидуальным.

7) Весьма богатое чувство природы у Гомера, в порядке непосредственного описательства, можно характеризовать очень разнообразными способами. Можно говорить о легкости, четкости, прозрачности картин природы у Гомера. Можно говорить об отсутствии в них напряженного психологизма, всяких индивидуалистических капризов и настроенческих изломов, всякой перегрузки изысканными тонкостями. Можно говорить, что эти изображения не изобилуют эмоциями и не используют слишком детальные и слишком тонкие элементы настроения, что они всегда пронизаны каким-либо одним простым и наивным настроением, чужды раздвоенности и нервозности, их субъективная жизнь нисколько не заслоняет их внешней пластики и живописности, они построены так, как будто бы все в природе было безгорестно и безрадостно и как будто бы созерцающий их человеческий субъект всегда был в своей последней глубине умиротворен и спокоен. Подобные характеристики могут быть бесконечно разнообразны, удовлетворяя тому или иному эстетическому вкусу данного критика и литературоведа и отражая бесконечно разнообразные оттенки гомеровских картин природы.

8) Тем не менее научное литературоведение не может и не должно гоняться за всеми подобными характеристиками. Оно должно в кратчайшей и яснейшей форме дать самый принцип всех таких возможных характеристик гомеровских картин природы - принцип, вытекающий из глубины гомеровского творчества и достаточно четко формулирующий его основную и наиболее острую направленность.

9) Этот принцип художественного построения образов природы у Гомера сводится к той позиции эпического художника, когда он уже отошел от безраздельного тождества с природой, когда он уже начал себя ей противопоставлять, когда он уже сознает себя как самостоятельную личность, но личность не в ее бесконечных по глубине и разнообразию переживаниях, не в ее бесконечной внутренней дифференциации, а в едином и нераздельном бытии, в ее цельном и недифференцированном состоянии. Этот принцип делает картины природы у Гомера лишенными психологизма, но все же человечески живыми; он делает их структурно-зрительными и пластически-весомыми, но все же человечески ясными, прозрачными, убедительными, а иной раз даже и грандиозно драматическими и потрясающими и, в то же время, умиротворенно спокойными и равновесными.

10) Этот принцип построения образов природы у Гомера лишает их прежнего мифологического содержания и делает их предметом свободного поэтического творчества. Но это свободное поэтическое творчество в силу того же принципа ограничивается здесь пределами эпического стиля и прежде всего приматом общего над индивидуальным.

11) Все указанные выше периоды исторического развития, нашедшие отражение в картинах природы у Гомера, начиная от мифологической природы и кончая тонким образом субъективной фантазии художника, не обнаруживают никакого разнобоя в отношении стиля, но образуют единый и нераздельный гомеровский стиль, а именно - стиль позднего эпоса, стиль пограничного периода между первобытным коллективизмом и классовой цивилизацией.

Вышеприведенными пунктами можно было бы резюмировать исследование картин природы у Гомера. Но, повторяем: это - не конец, а только начало исследования. Само же исследование до сих пор еще никем не произведено и ждет специальной разработки27.

5. Космос

После изучения природы у Гомера, минуя бесконечные подробности природной жизни, мы перейдем к тому последнему и окончательному оформлению природы, которое греки (а за ними и весь культурный мир) назвали космосом. Ниже мы постараемся показать, что гомеровское представление о космосе в целом тоже глубочайшим образом эпично. Тут и примат общего над индивидуальным, т.е. примат общей и целостной картины мира над его отдельными единичными проявлениями, и пластически-живописная разрисовка, и традиционно-стандартное понимание и т.д. Без воспроизведения гомеровского космоса представление Гомера о художественной действительности было бы чрезвычайно неполным и лишилось бы своего последнего и самого существенного оформления.

Современный человек не может мыслить мир конечным. Астрономические теории, пытающиеся мыслить пространственную конечность мира, мало понятны современному сознанию, трудны для доказательства и встречают всеобщее сопротивление. Полная противоположность этому - Гомер. Ведь гомеровское мировоззрение основано на пластически-телесном трактовании действительности. И ярчайшим образцом такой трактовки является устройство гомеровского космоса. Он, разумеется, тоже тело и как тело - конечен в пространстве, т.е. имеет определенную форму, или фигуру.