История России 14 страница. Хасдай, чистый и посвежевший, воротился к ней

Хасдай, чистый и посвежевший, воротился к ней. Он прекрасно отобедал, вкусил отменного вина и теперь жаждал любви.

— Я стосковался по тебе… — сказал он, потянувшись к ней. — Мы так давно не были с тобою вместе, моя дорогая…

Зейнаб мрачно взглянула на него:

— Я устала, мой господин. У меня голова раскалывается.., все эта жара и дорожная пыль… Я сплошь покрыта потом и грязью. — Она отодвинулась от него подальше. — Я хочу только, спать, спать… Не желаю тебя разочаровывать — но я не на многое теперь способна… Может быть, тебе удастся взять женщину напрокат у хозяина постоялого двора. Если она чиста, то я не стану возражать, мой господин.

Он поглядел на нее обиженно:

— Я вполне способен обуздать свои желания, Зейнаб. Я не желаю другой женщины! Я хочу лишь тебя — и буду ждать.

Она ничком рухнула на матрац и заснула, успев подумать, что он начинает ее раздражать… Он всегда так рассудителен и уравновешен! Полно, да умеет ли он вообще гневаться? По крайней мере, ей этого видеть не приходилось.

Он нежно разбудил ее еще до рассвета:

— Пойди и искупайся, — вполголоса, но властно приказал он. — Я не был с тобою вот уже неделю и не собираюсь дожидаться, покуда мы приедем в Кордову.

Зейнаб была изумлена, но покорно поднялась и разыскала в темноте мыло, благовония и чистые полотенца. Потом молча надела черный яшмак.

— А что, если бани еще закрыты? — все же спросила она.

— Они открыты, — отвечал Нази. — Я специально спрашивал у хозяина вчера вечером.

Она вышла из шатра и поспешила через весь двор к баням. Как странно было быть одной, без Омы… Она заплатила банщице необходимую сумму — и вскоре уже вошла в теплую воду. Она решила не мыть голову — ведь она сделала это перед самым отъездом из Алькасабы Малики. Да, с этим вполне можно повременить до приезда в Танджу, если то и дело вычесывать из волос дорожную пыль.

Возвратившись в шатер, она легко скользнула под покрывало, и Нази незамедлительно заключил ее в объятия.

— Ты восхитительна… — шептал он, зарывшись лицом в ее мягкие волосы, а рука его тотчас же нашла и нежно сжала ее пышную грудь. — Нынче игр не будет… Сегодня я буду с тобою просто мужчиной, моя дорогая. Заставит ли другая меня так воспламениться когда-нибудь, Зейнаб? Я то и дело об этом думаю… — Он нежно ущипнул ее за сосок.

— Ты не получишь ответа на свой вопрос до тех пор, пока не попытаешь счастья с другой, — отвечала она. Ее маленькая ручка погладила мужской затылок — Зейнаб ощутила, как кожа от ее прикосновения покрывается мелкими пупырышками. — Ты хотел бы попробовать?

— Нет! — страстно шепнул он ей на ушко, и язык его стал нежно ласкать розовую раковинку. Он слегка подул — по спине Зейнаб пробежала дрожь. — Я желаю только тебя, Зейнаб! — И вот он уже целует ее, крепко прижимаясь губами к ее губам, нежно лаская языком ее язык… Затем губы его заскользили по ее лицу, по шее, медленно продвигаясь к груди…

— М-м-м-м-м… — замурлыкала она от удовольствия. — А-а-а-а-ах! — застонала она, когда губы его сомкнулись вокруг одного из ее сосков, а потом вокруг другого, возбуждая ее все сильнее и сильнее… Он нежно прикусил один сосок — и тело ее вновь пронзила сладостная дрожь… Пальцы Зейнаб запутались в его темных волосах, и она нежно направила его голову ниже — к жадно ждущему венерину холму…

— К несчастью, — шепнул он, — у нас нет времени для любовных изысков, дорогая. Иначе бы я усладил тебя так, как ты меня несколько дней тому назад. Когда мы будем дома, — говорил он, накрывая ее своим телом, — я первым делом привяжу тебя крепко-накрепко к постели. А потом буду терзать тебя, беспомощную, до тех пор, покуда ты не взмолишься о пощаде… Из недр твоих прольется столько сладких соков любви… О. Зейнаб… — Он медленно вошел в нее. — Ты станешь сладко кричать от счастья!

И он принялся ритмично двигаться, закрыв ладонью ее рот, когда она застонала — он вовсе не желал, чтобы ее услышал кто-нибудь на постоялом дворе. Она куснула его ладонь, и тут любовный сок хлынул из его чресел, перетекая в ее лоно…

После он обнимал ее и лениво слушал, что происходит снаружи — вокруг каравана уже начиналась утренняя суета.

— Мы с тобою будем начинать так каждый день, — шутливо сказал он. Зейнаб, прильнув к нему, рассмеялась.

— Я с нетерпением жду возвращения в Кордову, мой господин, — призналась она. — Теперь я поняла, что тебе по нраву забавы, и мы всласть наиграемся…

На третий день путешествия они достигли Танджи. Город не произвел на Зейнаб сильного впечатления — низенькие домики лепились друг к дружке, а улочки — нет, не улочки, а какие-то дорожки замысловато переплетались вокруг них. Время здесь, казалось, остановилось — все оставалось неизменным со времен расцвета Римской империи. Городок располагался на прелестном побережье пролива Джабал-Тарак. На другом берегу видны были величественные скалы, поднимающиеся из морских пучин. Зрелище было просто потрясающее!

Нази и его свиту гостеприимно встретил правитель города и самолично препроводил в свой небольшой дворец.

Утром следующего дня они пересекли пролив — и ступили наконец на благословенную землю Аль-Андалус. Выстроившись в положенном порядке, караван направился к устью Гвадалквивира, где их уже поджидал корабль. Взойдя на него, они поплыли вверх по реке по направлению к Кордове.

Зейнаб не пожелала делать остановку в Севилье. Она горела нетерпением увидеть поскорее ребенка… Заслышав издалека приближение каравана, из дома выскочил Наджа.

Его черные глаза были полны слез.

— О-о-о, госпожа! — воскликнул он. — Принцесса мертва!

***

Ноги Зейнаб словно подкосились — и она упала на том самом месте, где застигли ее слова Наджи. Когда она пришла в себя, чему весьма сопротивлялась, ибо сердце ее, и без того переполненное болью, большего вынести было не в силах, она была уже в своих покоях. Она простонала и смежила веки, но голос Хасдая вернул ее к действительности.

— Нет, Зейнаб, не спеши отступать! — властно приказал он. — Ты должна встретить это горе и быть столь же сильной, как тогда, когда на твоих глазах погибла Инн-га! Открой глаза и посмотри на меня, Зейнаб!

— Скажи, что Наджа солгал! — взмолилась она. — Скажи, что мне только послышалось… Где Мораима? Дайте мне мое дитя!

— Мораима мертва, — тихо произнес он. — И Абра также…

— Как это случилось? — зарыдала Зейнаб. — Как?

— В Кордове разразилась эпидемия сыпного тифа. В это самое время Абра повезла Мораиму на свидание с отцом. После она решила остаться с девочкой у родичей в еврейском квартале — уже смеркалось. Вне всяких сомнений, обе подхватили заразу именно там, хотя в доме ее родни больных на тот момент не было. Через несколько дней у обеих появились первые симптомы. Слуги разбежались. Калиф приказал своим сакалибам воротиться в Мадинат-аль-Захра, дабы они все не слегли. Только Наджа и твоя повариха Аида оставались с больными Аброй и принцессой. К счастью, ни евнух, ни негритянка не захворали. Мораима и Абра скончались с разницей в каких-нибудь пару часов, моя дорогая…

— Где она? — плакала Зейнаб. — Где моя детка?

— По приказу калифа и принцесса и Абра захоронены здесь, в твоем саду, — отвечал Хасдай. — В доме день и ночь Курили благовония, смешанные с целебными травами, — заразы можно не опасаться. А все вещи, принадлежавшие Абре и Мораиме, сожжены. Слуги пойманы и примерно наказаны. Всех их продадут на невольничьем рынке. Калиф уже прислал новых…

— Неважно… — устало проговорила Зейнаб. Теперь ничто уже не имело значения. Она уехала с Хасдаем, хотя ей и не следовало ездить, а ее девочка умерла, и мамы не было рядом с ее постелькой… Что же она за мать — оставила дитя и отправилась путешествовать с любовником! Она чудовище! Зейнаб не переставала содрогаться от рыданий. Все ухищрения Хасдая оказались бессильны — ее горе и чувство вины были чересчур глубоки. Наконец, придя в отчаяние, Нази дал ей сонного зелья, чтобы она хотя бы отдохнула и набралась сил. Оставив спящую на попечение Наджи, Хасдай отправился в Мадинат-аль-Захра, чтобы лично отрапортовать калифу о положении дел в Малине.

— Ты великолепно справился с порученным делом, Хасдай, — выслушав его, сказал калиф. — Я восхищен мужеством Зейнаб в плену у Али Хассана, а также во время созерцания пыток и казни злодеев. С этой стороны я никогда ее не знал и представить себе не мог, что она… — Он запнулся, а потом спросил. — Что с нею сейчас? Известие о смерти Мораимы, должно быть, глубоко потрясло ее… С нею все в порядке?

— Она в глубоком шоке, мой господин, и совершенно опустошена. Перед тем как отправляться сюда, я дал ей сонного порошка — иными средствами прекратить ее рыдания я был не в силах. С нею Наджа. Больше у нее никого не осталось. Оказалось, что Ома и Аллаэддин-бен-Омар, визирь принца, долгое время любят друг друга. Он даже хотел жениться на девушке еще до того, как тебе преподнесли в дар Зейнаб. Когда же они вновь встретились, то оказалось, что обоюдная их страсть не угасла. И Зейнаб настояла, чтобы Ома стала его женой. Она даровала своей служанке свободу. А именно Омы ей сейчас и не хватает…

— Нельзя ли тотчас же послать за этой женщиной? — с заботой в голосе спросил Абд-аль-Рахман.

— Ома уже в тягости, мой господин. А женщине в ее положении неразумно пускаться в столь дальнюю дорогу, да еще и скорбеть вместе с госпожой… — отвечал Нази. — Я обшарю все невольничьи рынки Аль-Андалус и найду невольницу из Аллоа. Она займет место Омы при госпоже. Это самое разумное, что в наших силах.

Зейнаб же это ничуть не волновало. Впрочем, как и все остальное… Она впала в глубочайшую депрессию, из которой, казалось, не было выхода. В доме не оставалось ничего — ни единой мелочи, хоть как-то связанной с памятью о ее драгоценной утрате. Зейнаб все время силилась припомнить прелестное личико Мораимы — но милый облик все ускользал… Она не могла есть. Она почти не спала. Жизнь утратила для нее всякий смысл. А что ей оставалось в этой жизни? Ее любовник не желал иметь потомства. Хотя он прекрасно к ней относился, но ведь не любил же ее — как и она его… Она погружалась все глубже во мрак.

Хасдай же вновь с головой ушел в перевод пресловутого трактата «Де Материа Медика». Он не замечал апатии и тоски Зейнаб. Переводчик-грек, посланный императором Византии из Константинополя, за время отсутствия Хасдая трудился не покладая рук. На рабочем столе Нази высилась колоссальная стопка листов латинского текста. Хасдаю же предстояло срочно перевести все это на арабский… Он почти не бывал дома, но Зейнаб и не жаловалась.

Нази не осознавал, насколько серьезным стало положение, покуда Наджа не заговорил с ним напрямик.

— Она умирает, мой господин, — сказал он в отчаянии. — Она медленно угасает, вянет, словно роза на исходе лета… Не дай ей умереть, господин! Помоги ей, умоляю! — Черные глаза юноши блестели от слез.

— Чем я могу помочь ей? — спросил Нази.

— Дай ей дитя, господин! Позволь вновь родить! Пусть она никогда не забудет своей маленькой дочери, но новый малыш воскресил бы ее, дал бы желание жить! Теперь же у нее ничего нет, мой господин… Ты у нее совсем не бываешь. Омы здесь нет больше. У нее совсем никого и ничего не осталось.., ну, по крайней мере, она так искренне считает. Она не играет больше на ребеке, не поет… Разве ты ничего не замечаешь?

Нет, Хасдай ничего не замечал. Работа поглотила его целиком, без остатка. Он ведь прежде всего преданный, и верный слуга калифа, а потом уже все остальное… Государственную службу он ставил превыше всего. И все же он не может позволить Зейнаб умереть!

Вдруг ему почудилось, будто он знает, как можно ее спасти. Он направился тотчас же прямиком к калифу и рассказал ему все без утайки об отчаянном положении Зейнаб.

— Что же в нашей власти? — Абд-аль-Рахман был глубоко опечален. В глубине его сердца все еще живо было чувство к прекрасной Рабыне Страсти…

— Я — негодный хозяин для Зейнаб, мой господин, — сказал Хасдай. — У меня на первом месте было и всегда останется преданное служение тебе. У Зейнаб никогда не будет от меня детей, а именно это ей сейчас более всего нужно. Мораима навеки останется в ее сердце, но ей необходимо вновь родить, чтобы любить и лелеять малютку. Я хотел бы отдать ее новому хозяину, но прежде должен испросить твоего высочайшего позволения. Я знаю, что по закону Зейнаб принадлежит мне, но мы оба знаем, как случилось так, что она стала моей… И прежде, чем вручить ее другому, я хотел бы знать твое мнение, мой добрый повелитель.

— Кто? — односложно спросил калиф. Сердце его дрогнуло и Сжалось.

— Я хочу отдать ее в невесты Кариму-аль-Малике, — сказал Нази.

— Почему? — отрывисто бросил Абд-аль-Рахман.

— Тому есть несколько причин, мой господин. Во-первых, князь утверждает, что больше никогда не женится, и, соответственно, детей у него не будет. Он сообщил мне, что объявит своим наследником маленького племянника Малика-ибн-Ахмеда. Я не считаю, что это подходящее решение — это не на пользу Калифату. Ведь семейство ибн-Малик — исконные наследники правителей умайядов с мощной династической традицией. Этому роду уже более двухсот лет! А дед и бабка Малика-ибн-Ахмеда, которые сейчас занимаются его воспитанием, хоть и хорошие люди, но — увы — не имеют отношения к династии. Мальчик не сможет потом стать добрым правителем. Когда же я напрямик спросил Карима, почему он не желает вновь жениться, он был со мною предельно честен. Сказал, что страстно любил когда-то, но не смог соединиться с избранницей своего сердца. Добавил, что на собственном опыте понял, что брак без любви — проклятие. Я думаю, что Зейнаб и есть та самая женщина, которую он полюбил раз и на всю жизнь. И склонен полагать, что она отвечает ему взаимностью.

— Она однажды обмолвилась мне, что любила кого-то прежде, чем стала моей… — калиф призадумался. — А скажи-ка мне, Хасдай, что заставляет тебя предположить, что Зейнаб любит именно князя Малики?

— Но, мой господин, кто же это еще мог быть? На родине у нее не осталось возлюбленного. К тому времени, как она попала к торговцу Доналу Раю, она дважды была изнасилована сущими ублюдками. Затем Донал Рай поручил ее заботам Учителя Страсти, дабы вышколить наилучшим образом для тебя, мой повелитель. Думаю, тогда они и полюбили друг друга, но ни один из них не повел себя бесчестно! У нас, евреев, есть поговорка, мой господин: «Человек предполагает, а Бог располагает». Карим-аль-Малика обучал Зейнаб так, как велел ему его долг. Затем он привез ее тебе, как и было ему приказано, но, полагаю я, сердце его разрывалось на части, когда он отдавал ее… Зейнаб же прекрасно понимала, чем обязана она Доналу Раю — ведь он предоставил ей возможность сделать блестящую карьеру, а мог ведь продать какому-нибудь придурку с толстой мошной… Как очень умная женщина, Зейнаб положила конец тому, у чего не было будущего, но глубоко в ее сердце еще живет любовь к Кариму-аль-Малике. Теперь же, мой господин, они оба глубоко ранены — Судьба обошлась с ними безжалостно. Зейнаб сознательно не желает жить. Если мы ничего не предпримем, она в конце концов умрет. Мы оба — и ты, и я — многое от нее получили… Полагаю, мы с тобою в долгу перед нею, а расплатиться можем, лишь послав ее князю в качестве невесты.

— Я любил ее когда-то… — сказал калиф. — и думал, что она будет со мною до смертного моего часа. Она дала мне счастье… Не просто физическое наслаждение, а именно счастье, просто одним своим существованием. Любишь ли ты ее, Хасдай?

— Не так, как ты ее любил, мой господин, — отвечал калифу Нази. — Для такой любви нет места в моей жизни. Если бы такое стряслось со мною, я женился бы и народил кучу потомков дома ибн-Шапрут на радость моему отцу… Но лишь две всепожирающих страсти владеют мною — это наука, а еще преданная служба тебе, мой государь. Зейнаб же — близкий и дорогой мой друг. Она одарила меня величайшим телесным блаженством. Я не знал никого подобного ей… Если она исчезнет из моей жизни, я стану тосковать, но быстро утешусь, занявшись каким-нибудь государственным делом. При этом я буду уверен, что она уехала к человеку, который будет боготворить ее, которому народит она детей… Она слишком умна, чтобы сидеть сложа руки. Ей необходим муж, которому она будет доброй подругой и советчицей, и малыши, да не один…

— Тогда отошли ее Кариму-аль-Малике, — спокойно сказал калиф.

— Нет, господин. Я лишь подарю ей свободу. Но отослать ее к князю должен ты. Карим-аль-Малика не посмеет отказаться от невесты, посланной ему самим Абдаль-Рахманом. Позволь мне лишь составить от твоего имени письмо князю. Я напишу, что, следуя моим рекомендациям, ты посылаешь ему достойнейшую невесту, дабы династия ибн-Маликов, основателей Малики, не прервалась, и во славу всех умайядов.., ну, что-нибудь в этом роде… — Хасдай усмехнулся. — Князь будет в полнейшей растерянности, пока не поймет, кого ты ему прислал!

— Отпиши ему также, — ответил калиф, — что, к женщине этой следует относиться с величайшим почтением и добротою, что она в случае чего мне пожалуется… — он улыбнулся. — Ты должен дать за нею достойное приданое — ведь на данный момент женщина принадлежит тебе.

Нази понимающе улыбнулся своему владыке:

— У нее будет приданое, достойное принцессы! — пообещал он.

Нази вполне мог позволить себе такую щедрость. Он был весьма и весьма состоятелен, а Абд-аль-Рахман будет великодушен к преданному своему слуге… Он ничего на этом не потеряет, а, напротив, многое выиграет, выказав щедрость.

Уладив дело с калифом, Хасдай-ибн-Шапрут тотчас же принялся воплощать свой замысел в жизнь. Нельзя было попусту терять времени. Письмо было спешно составлено, калиф поставил свою подпись, а утром следующего дня в Алькасабу Малику уже мчался гонец…

Тотчас же люди Нази принялись прочесывать невольничьи рынки Аль-Андалус. Через пару дней отыскалась-таки девушка, по всей вероятности, родом из Аллоа. Она спешно препровождена была в дом Зейнаб.

Хасдай пробудил Рабыню Страсти от ее летаргического сна:

— Я нашел для тебя прислужницу, которую ты просила, моя дорогая, по, поскольку она говорит на языке, которого ни один из здешних людей не понимает, уверенности у меня нет… Поговори с нею, может быть, ты сможешь с нею объясниться. Если она тебе подойдет, я тотчас же уплачу за нее.

Зейнаб посмотрела на девушку. Не красавица — веснушчатая, с волосами морковного цвета, но с умными, хотя и несколько испуганными янтарными глазами. Как оказалось здесь это бедное создание? Зейнаб вспомнила, как сама впервые очутилась в Аль-Андалус, и в сердце ее шевельнулась жалость.

— Ты родом из Аллоа, моя милая? — спросила она девушку. Глаза рыжей невольницы расширились.

— Благословен ты, Боже Всемогущий, и ты, Пресвятая Дева! — воскликнула она и рухнула к ногам Зейнаб. — Да, леди! Да, я из Аллоа! Но как ты об этом узнала? Твое наречие не вполне схоже с моим, но я понимаю тебя, прекрасно понимаю! И могу надеяться, что ты тоже понимаешь меня. Ты будто северянка…

— Когда-то я звалась Риган Мак-Дуфф, — сказала Зейнаб. — Вот этот влиятельный господин, мой хозяин, хочет купить тебя мне в прислужницы. Теперь имя мое Зейнаб — и я Рабыня Страсти. А как тебя зовут, милая?

— Маргарет, леди. А другого.., другого имени у меня нет.

— Отныне ты должна откликаться на имя Раби, моя милая, — объявила ей Зейнаб. — И ты должна овладеть языком, на котором все говорят здесь, хотя мы с тобою будем каждый день говорить на родном наречии. Замечательно, когда есть возможность переговорить тайно, будучи уверенными, что никто нас не поймет. Со мною тебе будет покойно, маленькая Раби. Я добрая хозяйка.

Раби поцеловала край одежды Зейнаб:

— Да благословит тебя Бог, леди!

— Вот этот смуглый юноша носит имя Наджа, — сказала Зейнаб. — Сейчас ты пойдешь с ним. Он проводит тебя в баню — тебе необходимо вымыться. Мы все здесь купаемся дважды в день, милая. Наджа тебе поможет. Не бойся! Он не вполне мужчина и не обидит тебя. Ну, я потом тебе объясню… — и Зейнаб принялась отдавать подробные распоряжения Надже.

Когда Наджа и Раби удалились, Хасдай спросил:

— Ну, ты довольна?

— Если меня не станет, позаботься о бедняжке, — сказала ему Зейнаб. И без сил откинулась на подушки.

— Нет, я не дам тебе умереть, — ласково сказал Нази. Сегодня я, заручившись разрешением калифа, освобождаю тебя. Ты должна быстро восстановить силы — ведь через несколько дней ты возвратишься в Алькасабу Малину в качестве невесты князя Карима, Зейнаб.

— Что? — пораженная Зейнаб даже привстала. Сердце ее заколотилось. Нет, она ослышалась…

— Ты давно любишь Карима-аль-Малину? — напрямик спросил Хасдай.

Она собралась было солгать, но слова застряли у нее в горле, когда она увидела глаза Нази.

— Как ты узнал? — тихо спросила она. Он нежно улыбнулся ей:

— Ты ни разу ничем себя не выдала, Зейнаб. Ты воистину самая лучшая Рабыня Страсти во всем свете! Это князь возбудил мои подозрения…

— Карим? Но как? Он никогда бы не запятнал так свою честь! — горой встала она на его защиту. — Он всегда был и остается человеком чести, Хасдай!

— И это я знаю, — согласился Нази. — Это случилось в тот день, когда мы прибыли с тобою в Алькасабу Малику. Я лишь упомянул твое имя, сказал, что ты приехала со мной. Ослабевший от душевной муки и все еще во власти тягостных воспоминаний, он тем не менее словно впервые проснулся — и даже спросил о тебе, причем со столь очевидным интересом, что я заподозрил тут нечто большее, нежели простое любопытство… Затем я спросил Аллаэддина-бен-Омара, что же было между вами, но тот посоветовал мне поговорить с тобою. Мои подозрения почти превратились в уверенность. Когда же ты была похищена. Карим то бледнел от ужаса, то горячо принимался уверять меня, что ты не пропадешь, потому что умна и смела. В течение всего времени, что мы разыскивали в горах становище Али Хассана, его сердце и мысли были полны тобой, моя дорогая… Взглядывая ему в глаза, я видел в его зрачках твое отражение. Последнее же доказательство его любви к тебе я получил ночью перед самым нашим отъездом из Алькасабы Малики. Прости — но я стал свидетелем сцены, произошедшей между вами в саду.

— Я вышла из спальни вовсе не к нему на свидание! — вспыхнула Зейнаб. — Мне не спалось, захотелось прогуляться. Я и не знала, что Карим там…

— Я это понял, — сказал Нази и сердечно рассмеялся:

— Я не слышал вашего разговора, но звук пощечины, которой ты его угостила, слышен был, наверное, за стенами сада! Но вот потом он поцеловал тебя. Зейнаб, а ты не вырывалась… Ты таяла, словно воск от пламени свечи, в его объятиях — так путник припадает к родной земле после долгой разлуки… Вот тогда-то я и понял, что не только Карим-аль-Малика любит тебя, но и ты любишь его. Сцена была столь красноречива и трагична, что у меня сердце разрывалось от жалости к вам обоим!

— Я не изменила тебе, Хасдай. Не предала тебя…

— Я знаю это, моя дорогая, — отвечал он. — Вы оба являетесь образчиками столь высокого благородства и чистоты, что, если бы мне не было предъявлено ощутимое доказательство, я не поверил бы в существование на нашей грешной земле подобной добродетели! Похоже, я стал несколько циничен при просвещенном дворе калифа Аль-Андалус, Зейнаб… Столь элементарная вещь, как простая честность, изумляет меня несказанно… — Он нежно завладел рукой Зейнаб и принялся массировать ледяные пальцы. Неудивительно, что руки ее похолодели, профессионально отметил он, — только что она испытала шок… — Я говорил тебе, Зейнаб, что не позволю тебе вот так взять — и перестать жить. И, поверь, сдержу свое слово! Если бы, вернувшись в Кордову, я увидел, что жизнь идет своим чередом и все в порядке, я согласился бы оставить все как есть — ведь, признаюсь тебе честно, мне нравится не только твое тело, но и просто твое общество… Ты для меня незаменимая подруга. Увы, Судьба распорядилась иначе… К моему искреннему сожалению, я не могу дать тебе того, в чем ты нуждаешься, Зейнаб. Я осознал, что Мораиму ты не забудешь, но нуждаешься в доме, детях и любящем муже, а в качестве такового я не могу тебе себя предложить… Никто, думаю, лучше тебя не знает, чему отдано без остатка мое сердце. — Когда он увидел улыбку на ее бледных губах, в сердце его возгорелся огонек надежды. — За то время, что я отсутствовал, скопилась куча работы. Чем быстрее я с нею справлюсь, тем скорее осуществится давняя моя мечта — откроется университет медицины в Кордове. У меня нет времени утешать тебя в твоем горе, а если бы оно и было, что я мог дать тебе? Ома замужем и вдали от тебя. Дитя твоего нет в живых. Законы нашего общества неумолимы к женщине — правила приличия обязывают тебя затвориться в доме и предаваться праздности, ожидая редких визитов вымотанного службой царедворца. Ни я, ни калиф не желаем такой жизни женщине, одарившей нас обоих неземным блаженством и истинным счастьем. Поскольку ты любишь князя Малики, и он любит тебя, решение было найдено невероятно легко. Ты уже свободная женщина, Зейнаб: я посетил главного раввина Кордовы нынче поутру и подписал в его присутствии все необходимые бумаги, составленные моим секретарем. Поскольку я еврей, а ты была моей собственностью, процедура твоего освобождения была совершена по нашим законам. Калиф уже отослал письмо князю Малики с уведомлением, что избрал для него достойную невесту, которая вскоре прибудет к нему. Я даю за тобою богатое приданое, моя дорогая. Ну, а теперь.., теперь живи вновь, Зейнаб, — дыши, радуйся и смейся: ты будешь жить долго и счастливо, как говорится в добрых детских сказках…

Она сидела, оцепенев, ловя каждое его слово… Когда же он умолк, голова Зейнаб пошла кругом. Карим! Она станет женою Карима! Это невозможно! Невероятно! И, приведя Хасдая-ибн-Шапрута в совершеннейшее замешательство, Зейнаб разразилась потоком слез.

— Что случилось? — воскликнул он.

— Я.., я так счастлива… — всхлипывая, отвечала она.

— А-а-а-а… — протянул он. Ему приходилось видеть, как мать его и сестры принимались рыдать в самые, по его мнению, неподходящие моменты… — Так ты согласна с выбором калифа и моим, дорогая?

— Да! Да! Да! О-о-о, Хасдай, как смогу я отблагодарить тебя за неземную твою, бескорыстную доброту? Вовек мне с тобою не расплатиться, но никогда, никогда я не забуду того, что ты сейчас для меня сделал! И никогда не забуду я того страшного мгновения, когда, воротившись сюда, я обнаружила, что доченька моя мертва и похоронена и ничего не осталось в доме, что напоминало бы о ней… О, я умерла бы… И по моей Оме я тоскую сильней, чем предполагала, хотя и счастлива, что у нее все так удачно сложилось. Я привыкла всегда глядеть вперед, не оглядываясь на прошлое, но передо мною простиралась лишь нескончаемая вереница одиноких лет. Ну, может, твои редкие визиты скрашивали бы мое одиночество… Но этого для меня мало, мало, Хасдай! И я готова ноги твои целовать за то, что ты это понял…

— Ну-ну, не делай ты из меня героя! Я вовсе не таков, Зейнаб! Я эгоист, совершенно поглощенный своей работой, и, если бы дитя твое осталось в живых, я ни за что не отпустил бы тебя. Ты научила бы меня еще многому и многому, подарила бы мне еще множество сладких минут… Никому, кроме тебя, это ведь не под силу. Я буду тосковать по тебе.., и по этому блаженству, — докончил он с улыбкой.

— О, если бы ты позволил, я подыскала бы тебе красавицу-рабыню и обучила бы ее всему, что я сама…

— Нет, — перебил ее Хасдай. — Какой бы искусницей она ни была, ей не стать тобою, Зейнаб! Помни: ты ведь не обычная наложница. Ты Рабыня Страсти, создание чувственное и мудрое, и равных тебе нет среди женщин!

— Но ты не должен вновь стать таким, каким был до того, как нас свела Судьба! — решительно отвечала Зейнаб. — Ты не должен позволить любовным сокам забродить в твоих чреслах! Это нанесет тебе вред, Хасдай!

— Благодаря тебе я теперь вполне искушен в любви, моя дорогая, — усмехнулся Хасдай. — И мне не стыдно будет время от времени наносить визиты самым искушенным куртизанкам Кордовы, когда возникнет необходимость.

— Не реже раза в неделю, а еще лучше — дважды, — серьезно отвечала она.

— Когда будет время, — возразил он.

— Что значит, в сущности, «никогда»… — подытожила она. — Нет, это никуда не годится! Нет, кто-то должен быть здесь, в твоем доме, Хасдай, — всегда к твоим услугам. Иначе ничего не выйдет. Ну, если ты наотрез отказываешься от другой рабыни, то, может быть, ты смог бы сговориться с какой-нибудь молодой куртизанкой, чтобы она приходила сюда два раза на неделе?

— Но этот дом принадлежит тебе… — возразил Хасдай.

— Я тебе его дарю, — улыбнулась Зейнаб. — Ведь ты предпочитаешь жить вне еврейского квартала, а этот домик стоит как раз на отшибе. Здесь ты сможешь вкусить желанного уединения. Тут можно и работать, и развлекаться, и никто не помешает тебе, мой господин. Тебе надо будет завести собственную повариху — ведь я собираюсь увезти Аиду с собой… Нет! Я сама подберу искусную кухарку! Если это предоставить тебе, то ты будешь откладывать до бесконечности… Нет, я должна до отъезда убедиться, что все твои дела улажены, Хасдай! — теперь она говорила без умолку, пребывая в состоянии крайнего возбуждения.

— Ты рассуждаешь в точности, как моя мать, — рассмеялся Хасдай. — Недаром я говорил калифу, что ты рождена для того, чтобы стать женой и матерью! Счастлив видеть, что не ошибся!

Зейнаб и впрямь словно воскресла. Она отослала Наджу к верховному раввину в еврейский квартал с вежливой просьбой порекомендовать какую-нибудь уважаемую старую деву или же вдовицу в качестве экономки и поварихи в дом порядочного иудея. Спустя короткое время Наджа воротился в сопровождении высокой худощавой женщины, которая представилась как Мариам Га-Леви. С нею был мальчик лет десяти, ее единственный внук.