История России 15 страница. — У него нет никого, кроме меня, госпожа, — объяснила Мариам Га-Леви

— У него нет никого, кроме меня, госпожа, — объяснила Мариам Га-Леви. — Позволено ли ему будет жить тут?

— Разумеется, — отвечала Зейнаб. — Мальчику будет хорошо здесь. Но ты должна приступить к своим обязанностям не мешкая, предвижу, что ты камня на камне не оставишь от порядка, заведенного моею Аидой. Ты ведь станешь готовить по-своему, правда? Если ты не обоснуешься тут прочно до моего отъезда, то мой господин останется в затруднительном положении.

— Я все поняла, госпожа, — отвечала Мариам Га-Леви. Мужчины частенько оказываются беспомощны, когда дело доходит до домашнего хозяйства. Вот поэтому-то Господь и создал женщин! А что — хозяин дома станет жить здесь в одиночестве?

— Да, — отвечала Зейнаб. — Хотя время от времени к нему будут наведываться гости. Опасаюсь, что он не всегда будет приходить вовремя обедать — он может забыться и поесть где придется. Тебе нелегко будет служить ему, Мариам, но он добрый человек. Он почти полностью поглощен своей работой. Но учти; отныне по средам и воскресеньям его станет навещать молодая куртизанка из города. Он может позабыть об этом и сильно припоздниться — или вообще не прийти. Твое дело проследить, чтобы молодая женщина была сыта невзирая ни на что…

— Куртизанка?! — Мариам Га-Леви была глубоко шокирована. — Да уж порядочный ли это дом, госпожа? Ребе ни словом не обмолвился о каких-то куртизанках… Кому принадлежит этот дом? Нет, я не могу позволить единственному внуку жить в доме с дурной репутацией!

— Дом этот принадлежит мне, а я Зейнаб, Рабыня Страсти, прежде бывшая любимой наложницей нашего владыки Абд-аль-Рахмана. Наша с ним дочь похоронена здесь, в саду. Теперь же я уезжаю в королевство Малика, что в Ифрикии, чтобы стать женою тамошнего князя. Я дарю этот дом своему другу Нази Хасдаю-ибн-Шапруту. Твоим хозяином будет он. Не беспокойся, Мариам Га-Леви: ты найдешь его достаточно респектабельным. Но, как и всякий неженатый мужчина, он должен удовлетворять некоторые свои естественные надобности… Мой евнух Наджа специально посетил Улицу Куртизанок и лично выбрал прелестную молодую женщину, а его выбору я вполне доверяю. Если,бы я предоставила это самому Нази, он стеснялся бы до бесконечности, — заключила Зейнаб.

— Женился бы лучше на порядочной! — фыркнула Мариам.

— Ни одна женщина с ним не уживется! — расхохоталась Зейнаб. — Он повенчан со своей работой и долгом! Ну, об этом он сам тебе подробно расскажет.

— Ладно, — неохотно согласилась Мариам. — И вправду, с таким человеком надобно нянчиться как с малым дитятей… Нази прославился своей честностью и благородством. Он будет добрым хозяином. — Она уже прикидывала, как станет козырять перед кумушками в еврейском квартале своим статусом домоправительницы и поварихи самого Хасдая-ибн-Шапрута. — А сколько здесь еще слуг?

— Еще одна кухарка тебе в помощь, две рабыни-уборщицы, конюший и садовник, — отвечала Зейнаб. — Дом невелик, а потребности хозяина весьма умеренны. Лишние слуги были бы непозволительной роскошью.

Мариам Га-Леви согласно кивнула.

— Да, можно не беспокоиться, что если хозяин не явится к ужину, то еда пропадет, — практично заметила она.

— Наджа проводит тебя в твою комнату, Мариам Га-Леви. Когда хозяин заговорит с тобою, скажи, что согласна служить ему за четыре золотых динара в месяц и что к тому же питаться и жить с внуком вы будете здесь.

В глазах Зейнаб плясали золотые огоньки.

— Четыре динара! Это чересчур щедрая плата, госпожа! — с присущей ей от природы честностью запротестовала Мариам.

— Нази вполне может себе это позволить, — сказала Зейнаб. — К тому же ты сполна отработаешь эти деньги. Твой господин честен и благороден, но кое в чем невыносим. И потом, тебе предстоит заботиться о мальчике, Мариам Га-Леви! Ему необходимо дать образование. А золото ему потребуется для того, чтобы в один прекрасный день открыть свое дело и стать достойным богатой невесты… Так ведь? А я попрошу тебя лишь об одном одолжении, Мариам. Пожалуйста, клади каждый день свежие цветы на могилу моей дочери! Она покоится здесь, в саду, в объятиях своей нянюшки Абры, твоей соотечественницы. Они недавно умерли от сыпного тифа. Это единственное, что оставляю я здесь…

Мариам Га-Леви была глубоко тронута просьбой Зейнаб. Да, эта женщина — добрая мать…

— Я выполню твой завет, моя госпожа. Верь мне, — пообещала она. — А как звали твою дочь?

— Принцессу звали Мораимой. — Голос Зейнаб прервался, а на глаза навернулись слезы — она все еще не в силах была выговорить имя дочери, при этом не расплакавшись… Да, Зейнаб уже понимала, что Мораима скончалась бы так или иначе, но все еще терзалась виною за то, что не была в этот тяжелый момент рядом с ребенком…

— Я провожу Мариам Га-Леви на кухню, — вовремя вмешался Наджа. — К тому же ей надо осмотреть ее комнаты, госпожа. И, поманив Мариам пальцем, Наджа поспешил прочь, давая госпоже возможность овладеть собою.

— Она любила свое дитя… — понимающе кивнула Мариам Га-Леви.

— Мы все любили маленькую госпожу Мораиму, — тихо промолвил Наджа.

Гардероб невесты положено было обновить полностью. А поскольку Зейнаб взяла на себя заботы об устройстве хозяйства Нази и прочих его нуждах, то Хасдай в свою очередь озаботился приданым невесты: он и оплачивал расходы, и подыскивал искусных портних. Вскоре мастерицы прибыли в дом, куда навезли уже уйму роскошных и ярких тканей. Надобно было нашить множество сорочек, панталон, кафтанов, накидок, покрывал, и Бог еще знает чего… Каждая вещь заботливо и искусно расшивалась серебром и золотом, отделывалась бесценными геммами. Теплые зимние одежды простегивались или подбивались драгоценными мехами. Приезжал дамский башмачник, чтобы снять мерку с изящной ножки Зейнаб — ведь молодая женщина, которой вскоре предстояло стать супругой князя Малики, должна была быть изысканно обута! Работа кипела вовсю — и вот уже через полмесяца все было готово.

Хасдай сделал Зейнаб свадебный подарок — дивное колье, усыпанное бриллиантами и чистейшей воды сапфирами:

— Я ведь до сих пор ничего тебе не дарил… Мне бы это и в голову не пришло, не спроси меня сам калиф о том, что я подарю тебе на свадьбу…

Зейнаб была потрясена его щедростью:

— Я не знаю, что и сказать, господин мой… Это дивный подарок!

— Абд-аль-Рахман тоже прислал что-то для тебя. — И Хасдай вручил Зейнаб небольшой бархатный мешочек.

Развязав его, Зейнаб высыпала содержимое себе на ладонь — и ослеплена была блеском и сиянием сказочных самоцветов. У нее перехватило дыхание — это было целое состояние!

— Поблагодари его от моего имени, но передай ему вот еще что… Что самый желанный дар для меня был тот, о котором я единственный раз просила его… Скажи ему, что я скорблю всем сердцем — ведь я не смогла его уберечь…

Некоторое время они молчали. Потом Зейнаб встряхнула золотой головкой и сказала:

— А ведь и у меня для тебя есть прощальный подарок, Хасдай. Но сперва пойдем и искупаемся вместе.

Новая прислужница Зейнаб — девушка, окрещенная Раби, — одновременно постигала и новый для нее язык, и обычаи… Неизвестно, что было трудней: ломать язык, с трудом выговаривая слова незнакомого наречия или прислуживать в бане обнаженным мужчине и женщине одновременно… Щечки девушки пылали, и жар от раскаленной каменки тут был вовсе ни при чем. Но за короткое время Раби успела уже всем сердцем привязаться к госпоже и готова была сделать для нее все — даже обнажиться, выполняя свои обязанности банщицы, перед посторонним мужчиной.

Раби заранее предвкушала путешествие — Зейнаб уже рассказала девушке о предстоящем браке. Раби пытала госпожу:

— А что, там, куда мы едем, все тоже в бане голышом ходят, госпожа?

Зейнаб кивнула с озорным блеском в глазах и, повернувшись к Хасдаю, сказала:

— Бедняжка Раби еще совсем дикарка… Наджа с хохотом рассказывал мне, как в первый раз привел ее в баню — она наотрез отказывалась раздеваться! Он в лепешку расшибся, уговаривая ее — ведь она практически не понимает языка! И вот, вконец отчаявшись, он взял да разделся сам… Раби же с визгом выскочила в сад, а бедный Наджа вынужден был одеться и прийти ко мне, умоляя разыскать беглянку и объяснить ей, что так положено и нет в этом «ничего непристойного…

Хасдай от души расхохотался:

— Этот мучительный румянец вовсе ее не красит — да еще эта россыпь веснушек… Думаю, мне следует всеми силами сдерживаться, чтобы не напугать бедняжку до смерти — ну, ты понимаешь, о чем я…

Зейнаб отпустила Раби, и они вдвоем с Хасдаем воротились в спальню. Там изумленный Нази обнаружил дивной красоты юную женщину. Она была совершенно обнажена. Кожа ее, молочно-белая, контрастировала с дивными черными кудрями, а яркие фиалковые глаза так и лучились… Хасдай-ибн-Шапрут ошеломленно уставился на нее — и вдруг ощутил уже знакомое ему волнение крови… Он поглядел на Зейнаб.

Она ответила ему нежной улыбкой.

— Это Нилак. Она персиянка, живет на Улице Куртизанок в городе. Она станет навещать тебя каждую среду и воскресенье. Постарайся не забывать об этом, Хасдай, и не томить девушку одиночеством, — поддразнила его Зейнаб. Затем взяла его за руку:

— Иди сюда, мой господин… Сейчас мы с Нилак подарим тебе минуты блаженства… — Она подвела Нази к постели, и они все втроем улеглись на нее.

— Поцелуй девушку, — велела ему Зейнаб.

К своему собственному удивлению, Нази сам этого жаждал. Он заключил Нилак в свои объятия и губами нашел ее рот. Дыхание девушки было свежим, а поцелуй — опьяняюще-страстным… Тело ее издавало аромат сирени. Разомкнув объятия, он спросил:

— Ты умеешь говорить, Нилак?

— Разумеется, господин мой Хасдай, — рассмеялась она. Смех ее был звонок и заливист, словно журчанье ручейка, бегущего по цветным камушкам, а голос благозвучен и мелодичен. — Я польщена тем, что госпожа Зейнаб выбрала именно меня, чтобы служить тебе…

Нази снова взглянул на Зейнаб, протянул руки и обнял ее. Она медленно потянулась к его губам и нежно поцеловала его. Хасдай вдруг отчетливо осознал, что никогда прежде и не воображал себе, что может оказаться в подобной ситуации… Переводя взгляд с одной красавицы на другую, он честно сказал:

— Я потрясен, милые мои, но понятия не имею, что делать дальше… У меня всего лишь пара рук, да вот еще губы, ну и…

Женщины звонко рассмеялись, а Нилак сказала:

— Предоставь все нам, мой господин. Ты вскоре убедишься, что с легкостью ублажишь нас обеих… — Гибким движением скользнув из его объятий, она окутала его облаком своих черных волос и, взяв в рот его член, принялась посасывать…

А тем временем Зейнаб, нежно обхватив голову Хасдая, дразнящим движением проводила язычком по его губам… Губы его раскрылись — и горячие языки переплелись, играя. Одновременно руки мужчины нашли нежную грудь и принялись ее ласкать… Голова Хасдая шла кругом от невероятных ощущений. Зейнаб чуть приподнялась — и пальцы его тотчас же нашли венерин холм, проникли меж потайных губок, стали умело ласкать тайную жемчужину, время от времени погружаясь в горячие недра, имитируя движения члена…

— Вот и готово… — сказала Нилак. И, пока она опускалась на возбужденный член, мало-помалу вбирая его в себя, Зейнаб вытащила из-под головы и плеч Хасдая все подушки. Руки его инстинктивно потянулись к высокой груди Нилак, а Зейнаб тем временем присела на корточки, предоставив все свои сокровища губам и языку Нази. Горячий и искусный язык тотчас же стал порхать взад-вперед по крошечному средоточию женственности, твердевшему и наливавшемуся прямо у него на глазах. Сердце Нази бешено колотилось. Все чувства его воспламенились. Сознание его время от времени затуманивалось — столь сильны и необычны были эти сладострастные ощущения… Любовный сок извергнулся из его чресел с силой, неведомой прежде… Обе женщины уже стонали и вскрикивали от наслаждения — и вот все трое распростерлись без сил на ложе, сплетясь в единый клубок, истомленные и удовлетворенные…

Когда, наконец, сердце Зейнаб перестало колотиться, словно пойманная пташка в силках, она спросила Нази:

— Так ты согласен, чтобы Нилак навещала тебя, господин мой? — Она нежно улыбнулась Хасдаю.

— Разумеется, я буду счастлив, — страстно воскликнул он, вновь заключил девушку в объятия и поцеловал ее сочные губы. — Ты сегодня подарила мне минуты счастья, Нилак. Я рад буду видеть тебя здесь.., после того как госпожа Зейнаб уедет.

— Благодарю тебя, господин мой, — учтиво и нежно отвечала Нилак. Затем, поднявшись с ложа, она выскользнула из спальни.

— Она вернется? — спросил Нази Зейнаб. — Она совершенно восхитительна — и вместе с тем так непохожа на тебя, Зейнаб! Да, я всячески отнекивался, но теперь сердечно благодарен тебе за то, что ты отыскала мне ее… Уверен, мы проведем с нею немало сладких ночей.

— Нынче она не воротится, мой господин, — отвечала Зейнаб. — Я лишь хотела, чтобы впервые вы с нею встретились в моем присутствии, чтобы ты более не стеснялся незнакомки. Ты был великолепен, господин мой. Я была хорошей наставницей…

А утром, проснувшись, Зейнаб не обнаружила подле себя Хасдая, но на подушке лежал свежесорванный цветок — белая пышная гардения. Зейнаб улыбнулась с нежностью. Какая жалость, что Хасдай не собирается жениться! Он настоящий романтик! Она от всего сердца надеялась, что юная куртизанка Нилак сумеет оценить Нази по достоинству — но, возможно, Хасдай и не раскроется перед Нилак так, как перед нею, Зейнаб, первой женщиной, с которой рука об руку вошел в дивный мир страсти…

Зейнаб увиделась с Хасдаем лишь через двое суток, в день своего отъезда. А предстояло ей проплыть вниз по Гвадалквивиру до самого устья, затем посуху добраться до Джабал-Тарака, пересечь воды пролива и оказаться уже в Ифрикии, где ее должны были со всеми почестями встречать посланные из Малики. Все ее приданое и пожитки были уже погружены на борт корабля, носящего громкое имя» Абд-аль-Рахман «. Наджа, Аида и Раби были вне себя от волнения, когда приехал Нази с пышным эскортом, дабы препроводить Зейнаб на борт судна. Хасдай-ибн-Шапрут явился во всем блеске — в прекраснейших парчовых одеждах, изукрашенных жемчугом и бриллиантами, а на гордой голове его красовался роскошный тюрбан.

— Нам надо успеть до отлива, госпожа, — почтительно сказал он и помог Зейнаб сесть в крытые носилки.

Когда они добрались до гавани, он лично проводил ее в специально оборудованную для нее каюту.

— Калиф лично посоветовал избрать такой маршрут — море частенько штормит поздней осенью. Корабль отплывет от Джабал-Тарака не ранее, чем установится хорошая погода. Мы оба от всего сердца хотим, чтобы твоей жизни ничто не угрожало, Зейнаб.

— А не было ли ответа от Карима? — полюбопытствовала она.

Хасдай покачал головой:

— Князь Малики не имеет ни малейшего представления о том, кого великий калиф посылает ему в качестве невесты, Зейнаб. В этом и заключается наша невинная шутка — искренне надеюсь, что ты простишь нас… Зная Карима, я уверен, что он вне себя от злости: ведь не может же он отказаться от невесты, которую посылает ему сам владыка! Воображаю себе, как он будет потрясен, когда увидит ту единственную, которую всем сердцем любит… — Нази притянул к себе Зейнаб и запечатлел на ее челе отеческий поцелуй:

— Да хранит тебя Господь, надзирающий за всеми нами! Да благословит он твое путешествие и твое будущее счастье! Я никогда не забуду тебя, моя дорогая. — Хасдай отступил на шаг и, кинув на Зейнаб прощальный взор, почтительно склонился и вышел из каюты.

Слезы неудержимо заструились из-под век Зейнаб. Он был ее любовником, ее добрым другом… Она будет скучать по нему. И если бы не его необыкновенная проницательность и столь же поразительная сердечность, не плыла бы она теперь навстречу любимому…» Я никогда не забуду тебя, Хасдай «, — тихо молвила Зейнаб ему вслед. Снаружи послышались крики матросов — они уже отвязывали канат, удерживающий корабль у пристани… Сердце ее вдруг преисполнилось сладким волнением. Она возвращается домой. Домой, в Малику. К своему Кариму!

— Невеста? Калиф шлет мне невесту? — Карим-ибн-Хабиб, князь Малики глядел на своего визиря Аллаэддинабен-Омара беспомощным взором.

— Да, мой господин, — неумолимо отвечал тот. — Калиф пишет черным по белому, что, по его мнению, тебе следует незамедлительно жениться и продолжить свой славный род — ты ведь последний мужчина из рода ибн-Маликов. Он пишет также, что давняя преданность твоей семьи должна быть достойно вознаграждена. Посему он решил самолично избрать для тебя достойную невесту. Она будет здесь примерно через месяц, господин мой.

— Но ведь я ясно сказал Хасдаю-ибн-Шапруту, что не намерен более жениться! — Карим разгневался: он чувствовал, что без вмешательства Хасдая тут не обошлось. — Также припоминаю, что уведомил Нази о том, что наследником моим станет сын покойной сестры. Почему он не передал, моих слов калифу, Аллаэддин?

— Возможно, он и сделал это, мой господин, — отве чал визирь. Он не был уверен, что следует доводить до сведения князя одну маленькую, но важную подробность: хотя письмо и подписано рукою калифа, но запечатано личной печатью Хасдая, а не Абд-аль-Рахмана… Будучи осмотрительным, он предпочел скрыть это от своего друга.

— Я не желаю никакой невесты, Аллаэддин! — сказал князь. — Мне достаточно трагедии с Хатибой! Словно животное, я совокупился с нею и зачал дитя, хотя ни в грош ее не ставил! Я не смогу снова так поступить! Нет, Аллаэддин, нет! — Он был непреклонен, а сапфировые глаза лучились решительностью.

— Ты не можешь оскорбить калифа! — возразил визирь. Он твой владыка. Карим, а ты всего лишь его слу га. — Аллаэддин-бен-Омар отбросил этикет и принялся взывать к здравому смыслу: Карим порою бывал до изумления упрям. — Подожди, по крайности, пока не увидишься с девушкой! Я знаю, что место Зейнаб никто в твоем сердце занять не властен, добрый мой друг, но вдруг этой девушке удастся доказать тебе, что в сердце твоем хватит места и для нее? Только не отталкивай… Карим перебил друга:

— Хочешь сказать, что я обязан принять эту.., эту женщину лишь потому, что ее посылает мне сам калиф Кордовы? Но это вовсе не означает, что я должен с нею спать!

— Ты спятил? — вскричал визирь. — В письме ясно сказано, что невеста твоя пользуется благосклонностью самого калифа Абд-аль-Рахмана! Если ты не станешь относиться к ней.., ну, подобающим образом, она же пожалуется ему!

— Если я ей это позволю. — Карим был неумолим. — Да, она будет жить в гареме, гулять по садику, но выходить никуда не сможет. Кстати, ничего особенного в этом нет — это вовсе не притеснение, а обычный мавританский обычай. А помощью слуг она не сможет воспользоваться — они убоятся моего гнева, Аллаэддин. Она будет беспомощна…

Да, — Ты и вправду безумец, — отвечал визирь.

— Вовсе нет. Я — князь Малики. И никто не вправе принуждать меня взять в дом жену, а уж тем более обрюхатить ее! Я не племенной жеребец, а девушка, кто бы она ни была, вовсе не кобыла! Я не могу так, Аллаэддин! Да как ты мог такое даже предположить? Ты счастливец — обрел, наконец, свою возлюбленную Ому. Со временем, может, даже подберешь красоточек для своего гарема — но ведь не женился бы ты, прикажи это тебе кто угодно! А я с какой стати должен? Только потому, что я князь? Потому, что род мой в течение двух столетий верно служил владыкам? Нет, эти доводы для меня вовсе не убедительны! И я этого не сделаю. — В голосе Карима звучали стальные нотки, ее красивое лицо было бесстрастно. — Я женюсь на этой женщине, как велит мне мой долг, — но это все, что я сделаю.

А позже, воротившись домой, визирь все выложил жене:

— Он уперся как баран. Ома! Аллах да сжалится над несчастной, которая, волею Судьбы и калифа, должна стать его женой!

— Ты говоришь, что послание запечатано личной печатью лекаря, а не самого Абд-аль-Рахмана. — задумчиво сказала Ома. — Какова роль Нази во всем этом?.. Хасдай-ибн-Шапрут прекрасно знал, что Карим не желает новой жены. И вместе с тем совершенно очевидно, что именно он надоумил калифа послать Кариму девушку в жены. Почему? Что-то я пока ничего не понимаю… Кто эта женщина и с какой целью шлют ее сюда? Ох, помяни мое слово, Аллаэддин, здесь все не так просто…

Слова Омы заронили в душу визиря сомнения и волнение, ничего, в сущности, не прояснив… Неужели между калифом и его ближайшим советником существует некий тайный сговор? А если существует, то в чем его суть? А вдруг Хасдай-ибн-Шапрут пришел к выводу, что Карим неспособен править страной, а эта» невеста» — на самом деле просто шпионка Абд-аль-Рахмана? Но визирь держал свои соображения при себе. Пока у него было слишком мало сведений. К тому же явно не следовало подливать масла в огонь — князь и так вне себя от гнева. А долг доброго визиря сопоставить все факты, нащупать нить правды, потянуть за нее, извлечь Истину на свет Божий — и лишь затем преподнести ее господину…

И вот Алькасабы Малики достигло известие, что караван невесты уже в двух днях пути от Джабал-Тарака.

— Ты будешь встречать ее в Тандже? — спросил Карима Аллаэддин-бен-Омар.

— Нет. — Губы Карима чуть тронула усмешка. — Я уезжаю в горы на несколько дней — поохотиться. Остановлюсь в Убежище…

— Это, должно быть, означает, что я должен выехать в Танджу, приветствовать ее от твоего имени и сопровождать до самой Алькасабы Малики? — тревожно спросил визирь.

— Да, — ответил Карим. — Все ли бумаги у нас готовы, дабы совершить это.., этот брак? — Когда визирь утвердительно кивнул, князь объявил:

— Передай их тотчас же имаму, пусть он незамедлительно совершит церемонию. Ежели женщина едет сюда, то, должно быть, она согласна на этот брак. Ты проследишь за всем. Таким образом, когда она прибудет сюда, то будет мне уже не невестой, а женой. Потом запри ее в гареме. А когда я вернусь, то нанесу ей визит и объясню, какой ценою заплатит она за то, что стала супругой князя Малики!

— Карим, умоляю тебя, сжалься над этой несчастной! — взмолился Аллаэддин. — Помни: она всего лишь слабая женщина! Она — пешка в руках калифа. Это, должно быть, какая-нибудь смазливая бедняжка, попавшая в гарем владыки, или же дочка какого-нибудь вельможи, жаждущего благосклонности Абд-аль-Рахмана… Она покорна чужой воле — у нее просто-напросто нет выбора! Не будь с нею жесток!

— Я не жесток, Аллаэддин. Да полно, разве ты ничего не понял? Снова начинается пытка… Женщину, которую я не знаю, да и не хочу знать, навязывают мне в жены. Как могу я любить ее, если мое сердце до краев полно одной-единственной, имя которой Зейнаб? Любое воспоминание о ней причиняет мне неописуемую боль… Я люблю ее. И буду любить всегда. Для меня более не существует женщин. И хочешь сказать, что ты этого не понимаешь, старый мой дружище? Ты ведь не желал никого, кроме Омы… Аллаэддин-бен-Омар глубоко вздохнул:

— Это святая правда. Карим… Но если бы Аллах не возвратил мне возлюбленную мою Ому — я нашел бы в себе силы взять в дом жену. Пусть я не любил бы ее так, как Ому, но есть ведь еще и долг перед старым моим отцом, перед всем моим родом… Мы с тобою давние друзья, Карим-аль-Малика, — посему говорить я с тобою буду предельно откровенно. Ты — последний мужчина в роду. Твой долг — зачать сыновей, а долг твоей будущей жены — их родить, дабы не прервался славный род ибн-Маликов. Жизнь сыграла с тобою злую шутку — это правда. Судьба навек разлучила тебя с твоей единственной любовью. А подумал ты о Зейнаб? Разве она не страдает? И все же она, слабая женщина, свято исполнила свой долг — вначале с калифом, а затем с Хасдаем-ибн-Шапрутом. Любил ли ее Абд-аль-Рахман так, как ты? А любит ли ее Хасдай? Зейнаб же не рыдает, словно малое дитя, у которого отняли любимую игрушку. Она делает то, что велит ее чувство долга, — так же должен поступить и ты, князь. — В голосе визиря уже звучала злость. — Пора бы тебе перестать жалеть самого себя и начать выполнять завет покойного родителя. Веди себя как истинный князь Малики!

Карим глядел на друга, изумленный жестокой правотою его слов.

— Просто все произошло чересчур быстро… — безнадежно бросил он. — Я еще не готов к новому браку Визирь согласно кивнул:

— Я поприветствую невесту от твоего имени, господин мой, а ты тем временем побудь в Убежище, и.., да снизойдет желанный покой на твою душу! Возможно, калиф и поторопился — но ведь в этом нет вины твоей невесты, правда? Она едет сюда, преисполненная надежд, как всякая невеста. А если она к тому же совсем юна, то еще и напугана, и крайне взволнована. Ей же ведь предстоит выйти замуж за неизвестного и остаток дней прожить на чужбине. С твоего разрешения я пошлю Ому навестить ее в гареме до твоего возвращения…

— Да, — кивнул Карим. — Это будет мудро… Друзья тем же вечером отправились к верховному имаму Малики в сопровождении кади. Имаму были предъявлены брачные договоры, и он, внимательнейшим образом их изучив, совершил брачную церемонию. Таким образом, невеста, не ступившая еще на берег Ифрикии, стала уже женою, не подозревая об этом. На следующее же утро Карим в сопровождении полудюжины воинов отправился на охоту в горы, а тем временем визирь его и друг поспешил в Танджу навстречу свадебному поезду. Путь, который караван преодолел бы за целых три дня, Аллаэддин и его сакалибы проделали всего за полтора.

Правитель Танджи сердечно приветствовал их. Он был уже в курсе скорого прибытия княжеской невесты — поскольку погода стояла славная, то наутро она должна была уже быть в городе.

На рассвете солнце не застили облака — погода была необычна для поздней осени. Морская гладь была словно гигантское зеркало, в которое загляделись голубые небеса, завороженные собственной красою. И вот раздался предупреждающий крик наблюдателя с самой верхушки минарета главной мечети Танджи — на горизонте показался корабль. Визирь с правителем города поспешили в гавань, чтобы там дождаться прибытия княжеской невесты.

— Вы, конечно же, заночуете здесь? — спросил правитель Аллаэддин-бен-Омар. — Госпожа наверняка измучена долгой дорогой. Она захочет отдохнуть. Знаешь ли ты, кто она такая, господин мой?

Визирь отрицательно покачал головой:

— Это даже странно… В письме калифа даже имени девушки не упомянуто. Там нет и ни слова о ее семье… Да и в брачном контракте…

— Возможно, до самого последнего момента из нескольких достойных девиц выбирали лучшую… — робко предположил правитель. — Столь важное решение не принимается ведь за одну минуту! Калиф оказывает князю великую милость, лично посылая ему невесту! — Пожилой араб обнажил в улыбке все свои белоснежные зубы. — Нет сомнений, что Карим-аль-Малика заслужил благосклонность нашего властелина! Какое это счастье для него, да и для всей Малики! Абд-аль-Рахман всегда добр и щедр к тем, кого высоко ценит. — Если не в словах, то в голосе правителя Танджи слышалась легкая зависть… Ведь, подобно любому наместнику калифа, он мнил себя много большим, нежели просто провинциальным князьком.

— Я верю тебе на слово, мой господин, — кротко ответствовал Аллаэддин. — Твои знания и опыт много превосходят мои — ведь, в сущности, кто я такой? Простой житель Малики… Уверен, князь будет весьма благодарен тебе за твою доброту. — Он улыбнулся и склонился перед наместником. Аллаэддину бен Омару приходилось уже сталкиваться с подобными людьми. Ключом к их сердцу была умеренная и ловкая лесть в сочетании с умелым же самоуничижением, Таким образом, правитель Танджи, считавший себя чуть ли не вторым человеком после калифа, остался вполне удовлетворен…

Корабль, на котором плыла Зейнаб в окружении судов поменьше, вошел в гавань Танджи. Скрываясь за занавесками в своей каюте, Зейнаб жадно вглядывалась в берег. Карим не приехал… Он наверняка в печали: да оно и понятно, ведь калиф прислал ему какую-то невесту, которая нужна ему как собаке пятая нога! Зейпаб улыбнулась собственным мыслям. Она заметила на берегу Аллаэддина-бен-Омара в сопровождении правителя Танджи.

— Наджа! — обратилась она к молодому евнуху. — Вон тот великан с роскошной черной бородой — это Аллаэддин-бен-Омар, визирь князя.

— Так это муж Омы! — понял Наджа. — Он очень хорош собою.

— Да… — улыбнулась Зейнаб. — Так вот, Наджа: когда он примется выпытывать у тебя, как меня зовут, — делай что хочешь, но не называй ему моего имени! Мне ужасно любопытно, узнает ли он меня… — Она лукаво хихикнула. — Думаю, Аллаэддин-бен-Омар меньше всего на свете ожидает увидеть именно меня, Наджа. Он, скорее всего, немного заинтригован…

— Такою я никогда не видел тебя прежде, моя госпожа, — с изумлением произнес Наджа. — Что с тобою? Зейнаб положила руку на плечо евнуха:

— Я вновь стала свободной, Наджа, и я еду к человеку, которого давным-давно любила и люблю… — Она кликнула Раби. — Принеси-ка мне, милая, сандаловый ларец с серебряной отделкой.

Когда служанка поспешила исполнить приказание, Зейнаб открыла ларчик и извлекла оттуда три пергаментных свитка с печатями трех разных цветов.

— Подойдите все сюда, — сказала она слугам. Потом вручила каждому по свитку: с печатью темно-зеленого цвета — Надже, с красной печатью — Аиде, и с синей — Раби.

— Перед самым отплытием из Кордовы я ходила к кади и официально освободила всех вас, — объявила им Зейнаб. — Это ваши вольные. Надеюсь, вы станете продолжать служить мне, но, если у кого-то из вас есть другие планы и надежды, я с радостью отпущу любого. Для меня было очень важно, чтобы все те, кто делил со мною рабство, разделил и мою свободу, и мое счастье.

Все трое были глубоко потрясены и на какое-то время онемели.

— Госпожа! — заговорил наконец Наджа от имени всех. — Мы ничем и никогда не сможем отблагодарить тебя за этот благословенный дар и великую милость. Что же до меня лично, я буду вновь преданно и верно служить тебе — лучшей хозяйки мне все равно не сыскать, — И я не желаю готовить ни для кого, кроме тебя, госпожа моя! — воскликнула Аида со слезами в черных круглых глазах.