Аттила в Галлии

(Григорий Турский, «История франков», II, 7)

 

В 451 г. гунны под предводительством Аттилы совешили поход в Галлию. Сведения об этом событии можно встретить в произведении Григория Турского «История франков».

 

Король гуннов, Аттила, удалившись от г. Метца, опустошил множество других горо-дов Галлии. Он осадил также Орлеан и, громя его таранами, думал овладеть им. Св. Аниан, муж особенного ума и досточтимой святости, чудеса которого мы описали с верностью, был тогда епископом этого города.

Когда народ, доведенный осадой до крайности, обратился к нему как к своему епископу и спрашивал, что делать, то он возложил надежду на Бога, и повелел всем со слезами молить Господа о помощи, всегда готового склониться на просьбы тех, которые имеют в нем нужду. И когда они стали слезно молиться, как он повелел, тогда епископ сказал им: «Взгляните вниз с городской стены, не является ли к нам на помощь милосердие божие?» Аниан действительно знал, что Бог сжалится и Аэций поспешит; предвидя будущее, он еще прежде ходил к нему в Арль. Они смотрели с городских стен и не видели никого. «Молитесь с верою,– говорил снова епископ, – потому что Господь освободит вас сегодня». И во время их молитвы опять послал: «Посмотрите снова». Они посмотрели и опять не увидели никого, кто спешил бы на помощь. Он сказал им в третий раз: «Если вы будете молиться с верою, то и Господь будет скоро с вами». Они с плачем и рыданиями умоляли Бога о милосердии. После молитвы они взглянули в третий раз с городской стены, следуя повелению старца, и увидели, что вдали поднималось как будто облако. Они объявили это епископу, который сказал: «Это помощь от Господа».

Между тем стены уже дрожали от ударов тарана и готовы были разрушиться, как вдруг прибыли Аэций, Теодорих, король готов, и его сын, Торнемод; они приблизились к городу со своими войсками, отбросили неприятеля назад и обратили его в бегство. Освободив таким образом город заступничеством святого епископа, они преследовали бегущего Аттилу, который, достигнув полей Мавриака, начал готовиться к сражению. Наши при этом известии собрали все силы против него.

 

 

Битва на Каталаунских полях (451 г.)

(Иордан, «О происхождении и деянии гетов», XL-XLVII)

 

Битва на Каталаунских полях (после 20 июня 451 г.) – сражение в Галлии, в котором войска Западной Римской империи под началом полководца Аэция в союзе с армией Тулузского королевства вестготов остановили нашествие коалиции варварских племен гуннов и германцев под началом Аттилы на Галлию.

Сражение стало крупнейшим и одним из последних в истории Западной Римской империи перед ее распадом. Хотя исход битвы был неясен, Аттила был вынужден удалиться из Галлии.

 

Итак, сошлись на Каталаунских полях, которые иначе называют Мавриакскими¹; они тянутся на сто лев (как говорят галлы)² в длину и на семьдесят в ширину. Галльская лева измеряется одной тысячью и пятьюстами шагами. Этот кусок земли стал местом битвы бесчисленных племен. Здесь схватились сильнейшие полки с обеих сторон, и не было тут никакого тайного подползания, но сражались открытым боем. Какую можно сыскать причину, достойную того, чтобы привести в движение такие толпы? Какая же ненависть воодушевила всех вооружиться друг против друга? Доказано, что род человеческий живет для королей, если по безумному порыву единого ума совершается побоище народов и по воле надменного короля в одно мгновение уничтожается то, что природа производила в течение стольких веков!³

Но раньше чем сообщить о самом ходе битвы, необходимо показать, что происходило вначале, перед сражением. Битва была настолько же славна, насколько была она многообразна и запутанна. Сангибан, король аланов, в страхе перед будущими событиями обещает сдаться Аттиле и передать в подчинение ему галльский город Аврелиан⁴, где он тогда стоял. Как только узнали об этом Теодорид⁵ и Аэций, тотчас же укрепляют они город, раньше чем подошел Аттила, большими земляными насыпями, стерегут подозрительного Сангибана и располагают его со всем его племенем в середине между своими вспомогательными войсками.

Аттила, король гуннов, встревоженный этим событием и не доверяя своим войскам, устрашился вступить в сражение. Между тем, обдумав, что бегство гораздо печальнее самой гибели, он приказал через гадателей вопросить о будущем. Они, вглядываясь по своему обычаю то во внутренности животных, то в какие-то жилки на обскобленных костях, объявляют, что гуннам грозит беда. Небольшим утешением в этом предсказании было лишь то, что верховный вождь противной стороны должен был пасть и смертью своей омрачить торжество покинутой им победы. Аттила, обеспокоенный подобным предсказанием, считал, что следует хотя бы ценой собственной погибели стремиться убить Аэция, который как раз стоял на пути его – Аттилы – движения. Будучи замечательно изобретательным в военных делах, он начинает битву около девятого часа дня, причем с трепетом, рассчитывая, что, если дело его обернется плохо, наступающая ночь выручит его.

Сошлись стороны, как мы уже сказали, на Каталаунских полях. Место это было отлогое; оно как бы вспучивалось, вырастало вершиной холма. Как то, так и другое войско стремилось завладеть им, потому что удобство местности доставляет немалую выгоду; таким образом, правую сторону его занимали гунны со всеми своими [союзниками], левую же – римляне и везеготы со своими вспомогательными отрядами. И они вступают в бой на самой горе за оставшуюся [ничьей] вершину.

Правое крыло держал Теодерид с везеготами, левое – Аэций с римлянами; в середине поставили Сангибана, о котором мы говорили выше и который предводительствовал аланами; они руководствовались военной осторожностью, чтобы тот, чьему настроению они мало доверяли, был окружен толпой верных людей. Ибо легко принимается необходимость сражаться, когда бегству поставлено препятствие.

По-иному было построено гуннское войско. Там в середине помещался Аттила с храбрейшими воинами: при таком расположении обеспечивалась скорее забота о короле, поскольку он, находясь внутри сильнейшей части своего племени, оказывался избавленным от наступающей опасности. Крылья его войск окружали многочисленные народы и различные племена, подчинявшиеся его власти. Среди них преобладало войско остроготов, под предводительством братьев Валамира, Теодемира и Видемера, более благородных по происхождению, чем сам король, которому они служили, потому что их озаряло могущество рода Амалов. Был там и Ардарих⁶, славнейший тот король бесчисленного полчища гепидов, который, по крайней преданности своей Аттиле, участвовал во всех его замыслах. Аттила же, взвешивая все с присущей ему проницательностью, любил его и Валамира, короля остроготов, больше, чем других царьков. Валамир отличался стойкостью в сохранении тайн, ласковостью в разговоре, уменьем распутать коварство. Ардарих же был известен, как сказано, преданностью и здравомыслием. Не без основания Аттила должен был верить, что они будут биться с сородичами своими, везеготами. Остальная же, если можно сказать, толпа королей и вождей различных племен ожидала, подобно сателлитам, кивка Аттилы: куда бы только ни повел он глазом, тотчас же всякий из них представал перед ним без малейшего ропота, но в страхе и трепете, или же исполнял то, что ему приказывалось. Один Аттила, будучи королем [этих] королей, возвышался над всеми и пекся обо всех.

Итак, происходила борьба за выгодную, как мы сказали, позицию того места. Аттила направляет своих, чтобы занять вершину горы, но его предупреждают Торисмунд и Аэций, которые, взобравшись на верхушку холма, оказались выше и с легкостью низвергли подошедших гуннов благодаря преимущественному положению на горе.

Тогда Аттила, увидев, что войско его по причине только что случившегося пришло в смятение, решил вовремя укрепить его следующими речами: «После побед над таким множеством племен, после того как весь мир – если вы устоите! – покорен, я считаю бесполезным побуждать вас словами как не смыслящих, в чем дело. Пусть ищет этого либо новый вождь, либо неопытное войско. И не подобает мне говорить об общеизвестном, а вам нет нужды слушать. Что же иное привычно вам, кроме войны? Что храбрецу слаще стремления платить врагу своей же рукой? Насыщать дух мщением – это великий дар природы! Итак, быстрые и легкие, нападем на врага, ибо всегда отважен тот, кто наносит удар. Презрите эти собравшиеся здесь разноязычные племена: признак страха- защищаться союзными силами. Смотрите! Вот уже до вашего натиска поражены враги ужасом: они ищут высот, занимают курганы и в позднем раскаянии молят об укреплениях в степи. Вам же известно, как легко оружие римлян: им тягостна не только первая рана, но сама пыль, когда идут они в боевом порядке и смыкают строй свой под черепахой щитов⁷. Вы же боритесь, воодушевленные упорством, как вам привычно, пренебрегите пока их строем, нападайте на аланов, обрушивайтесь на везеготов. Нам надлежит искать быстрой победы там, где сосредоточена битва. Когда пересечены жилы, вскоре отпадают и члены, и тело не может стоять, если вытащить из него кости. Пусть воспрянет дух ваш, пусть вскипит свойственная вам ярость! Теперь гунны, употребите ваше разумение, примените ваше оружие! Ранен ли кто – пусть добивается смерти противника, невредим ли – пусть насытится кровью врагов. Идущих к победе не достигают никакие стрелы, а идущих к смерти рок повергает и во время мира. Наконец, к чему фортуна утвердила гуннов победителями стольких племен, если не для того, чтобы приготовить их к ликованию после этого боя? Кто же, наконец, открыл предкам нашим путь к Мэотидам⁸, столько веков пребывавший замкнутым и сокровенным? Кто же заставил тогда перед безоружными отступить вооруженных? Лица гуннов не могло вынести все собравшееся множество. Я не сомневаюсь в исходе вот поле, которое сулили нам все наши удачи! И я первый пущу стрелу во врага. Кто может пребывать в покое, если Аттила сражается, тот уже похоронен!»

И зажженные этими словами все устремились в бой.

Хотя событие развивалось ужасное, тем не менее присутствие короля подбадривало унывающих. Сходятся врукопашную; битва — лютая, переменная, зверская, упорная. О подобном бое никогда до сих пор не рассказывала никакая древность, хотя она и повествует о таких деяниях, величественнее каковых нет ничего, что можно было бы наблюдать в жизни, если только не быть самому свидетелем этого самого чуда. Если верить старикам, то ручей на упомянутом поле, протекавший в низких берегах, сильно разлился от крови из ран убитых; увеличенный не ливнями, как бывало обычно, но взволновавшийся от необыкновенной жидкости, он от переполнения кровью превратился в целый поток. Те же, которых нанесенная им рана гнала туда в жгучей жажде, тянули струи, смешанные с кровью. Застигнутые несчастным жребием, они глотали, когда пили, кровь, которую сами они – раненые – и пролили.

Там король Теодорид, объезжая войска для их ободрения, был сшиблен с коня и растоптан ногами своих же; он завершил свою жизнь, находясь в возрасте зрелой старости. Некоторые говорят, что был он убит копьем Андагиса⁹, со стороны остроготов, которые тогда подчинялись правлению Аттилы. Это и было тем, о чем вначале сообщили Аттиле гадатели в их предсказании, хотя он и помышлял это об Аэции.

Тут везеготы, отделившись от аланов, напали на гуннские полчища и чуть было не убили Аттилу, если бы он заранее, предусмотрев это, не бежал и не заперся вместе со своими за оградами лагерей, которые он держал окруженными телегами, как валом; хотя и хрупка была эта защита, однако в ней искали спасения жизни те, кому незадолго до того не могло противостоять никакое каменное укрепление.

Торисмуд¹⁰, сын короля Теодорида, который вместе с Аэцием захватил раньше холм и вытеснил врагов с его вершины, думая, что он подошел к своим войскам, в глухую ночь наткнулся, не подозревая того, на повозки врагов. Он храбро отбивался, но, раненный в голову, был сброшен с коня; когда свои, благодаря догадке, освободили его, он отказался от дальнейшего намерения сражаться. Аэций, равным образом оторванный от своих в ночной сумятице, блуждал между врагами, трепеща, не случилось ли чего плохого с готами; наконец, он пришел к союзным лагерям и провел остаток ночи под охраной щитов. На следующий день на рассвете [римляне] увидели, что поля загромождены трупами и что гунны не осмеливаются показаться; тогда они решили, что победа на их стороне, зная, что Аттила станет избегать войны лишь в том случае, если действительно будет уязвлен тяжелым поражением. Однако он не делал ничего такого, что соответствовало бы повержению в прах и униженности: наоборот, он бряцал оружием, трубил в трубы, угрожал набегом; он был подобен льву, прижатому охотничьими копьями к пещере и мечущемуся у входа в нее: уже не смея подняться на задние лапы, он все-таки не перестает ужасать окрестности своим ревом. Так тревожил своих победителей этот воинственнейший король, хотя и окруженный. Сошлись тогда готы и римляне и рассуждали, что сделать с Аттилой, которого они одолели. Решили изнурять его осадой, так как он не имел запаса хлеба, а подвоз задерживался его же стрелками, сидевшими внутри оград лагерей и беспрестанно стрелявшими. Рассказывают, что в таком отчаянном положении названный король не терял высшего самообладания; он соорудил костер из конских седел и собирался броситься в пламя, если бы противник прорвался, чтобы никто не возрадовался его ранению и чтобы господин столь многих племен не попал во власть врагов.

Во время этой задержки с осадой везеготы стали искать короля, сыновья – отца, дивясь его отсутствию, как раз когда наступил успех. Весьма долго длились поиски; нашли его в самом густом завале трупов, как и подобает мужам отважным, и вынесли оттуда, почтенного песнопениями на глазах у врагов. Виднелись толпы готов, которые воздавали почести мертвецу неблагозвучными, нестройными голосами тут же в шуме битвы. Проливались слезы, но такие, которые приличествуют сильным мужам, потому что, хотя это и была смерть, но смерть – сам гунн тому свидетель – славная. Даже вражеское высокомерие, казалось, склонится, когда проносили тело великого короля со всеми знаками величия. Отдав должное Теодориду, готы, гремя оружием, передают [наследнику] королевскую власть, и храбрейший Торисмуд, как подобало сыну, провожает в похоронном шествии славные останки дорогого отца.

Когда все было кончено, сын, движимый болью осиротения и порывом присущей ему доблести, задумал отомстить оставшимся гуннам за смерть отца; поэтому он вопросил патриция Аэция, как старейшего и зрелого благоразумием, что надлежит теперь делать. Тот же, опасаясь, как бы – если гунны были бы окончательно уничтожены – готы не утеснили Римскую империю, дал по этим соображениям такой совет: возвращаться на свои места и овладеть королевской властью, оставленной отцом, чтобы братья, захватив отцовские сокровища, силою не вошли в королевство везеготов и чтобы поэтому не пришлось ему жестоким или, что еще хуже, жалким образом воевать со своими. Торисмуд воспринял этот совет не двусмысленно, – как он, собственно, и был дан, – но скорее в свою пользу и, бросив гуннов, вернулся в Галлии. Так непостоянство человеческое, лишь только встретится с подозрениями, пресекает то великое, что готово совершиться.

В этой известнейшей битве самых могущественных племен пало, как рассказывают, с обеих сторон 165 тысяч человек, не считая 15 тысяч гепидов и франков; эти, раньше чем враги сошлись в главном сражении, сшиблись ночью, переколов друг друга в схватке – франки на стороне римлян, гепиды на стороне гуннов.

Аттила, заметив отход готов, долго еще оставался в лагере, предполагая со стороны врагов некую хитрость, как обыкновенно думают обо всем неожиданном. Но когда, вслед за отсутствием врагов, наступает длительная тишина, ум настраивается на мысль о победе, радость оживляется, и вот дух могучего короля вновь обращается к прежней вере в судьбу.

 

¹ Каталаунские, или Мавриакские, поля – знаменитая равнина в Шампани к западу от города Труа и левого берега верхней Сены, где во второй половине июня 451 г. произошла битва племен, возглавленных, с одной стороны, Аттилой, с другой – Аэцием. Принимая во внимание указание Иордана, что Каталаунские поля занимали огромные пространства (ср. следующее примечание), правильно предполагать, что сражение произошло около места Maurica (так у продолжателя Проспера Аквитанского, в копенгагенской рукописи) или Mauriacus campus (так у Григория Турского); это место (название которого пытаются связать с современным Moirey в департаменте Об) находилось на громадной Каталаунской равнине, т.е. в Шампани (Campania); в число ее городов входил и Catalaunum (нын. Шалон-на-Марне).

² Галльская лева (leua Gallica, в других рукописях – leuca, leuga, legua). От галльского «leuca» произошло французское слово лье («lieue») – старинная мера длины во Франции, равная приблизительно 4-4,5 км. Иордан приводит точные размеры поля, на котором произошла Каталаунская битва, и в связи с этим определяет величину галльской левы: она равна 1500 шагам (римским) или 1,5 римской мили. Следовательно, галльская лева соответствует 2,25 км. Площадь поля, простиравшегося, по словам Иордана, на 100 лев в длину и на 70 лев в ширину равнялась, таким образом (225 х 157,5), 35437,5 кв. м, что не может соответствовать действительности, если только не подразумевать под Каталаунскими полями всю Шампань. Аммиан Марцеллин записал, что там, где начиналась территория Галлии, длину пути считали уже не «тысячами шагов» («non millenis passibus»), а «левгами» («leugis»); он также отметил, что расстояние между римским войском и вражеским валом составляло четыре левги, равные 21 тысяче шагов.

³ В изложении Иордана, обычно сухом, проскользнули взволнованные нотки: он как бы скорбит о том, что произвол королей толкает людей на войну; «безумный порыв единого ума, – пишет Иордан, – приводит народы к бойне».

⁴ Аврелиан – город Орлеан на средней Луаре.

⁵ Теодорид I – король везеготов (419-451 гг.). Избран после смерти Валии, не оставившего сына. Теодорид I погиб во время Каталаунской битвы

⁶ Ардарих – король гепидов, союзник Аттилы и преданный ему советник.

⁷ «Черепаха» – известный прием защиты пешего римского войска при атаке или же штурме неприятельского лагеря. Солдаты первой шеренги опускали щиты, держа их перед собой вертикально; солдаты следующих шеренг поднимали щиты, держа их горизонтально над головой; таким образом получалась как бы броня, покрывавшая много рядов солдат. Эта движущаяся броня и именовалась «черепахой». Одно из лучших изображений «черепахи» имеется среди рельефов на колонне Траяна в Риме. Ближе к Иордану по времени упоминание о «черепахе» у Аммиана Марцеллина. Рассказывая о битве между готами и римскими войсками близ города Маркианополя, в Нижней Мезии, в 377 г., он пишет: воины двигались, «соединив щиты в форме черепахи».

⁸ Слова Аттилы (по Иордану) о «пути на Мэотиду» («iter Meotidarum») важны в речи гуннского вождя, как напоминание о пути гуннов в Европу, который много столетий оставался закрытым. После того как гунны прорвались к западу от Мэотиды, в Европе стало ощутимо их нашествие. Аммиан Марцеллин отмечает слабую осведомленность древних писателей о гуннах тех времен, когда они еще жили восточнее Мэотиды: «Племя гуннов, слабо известное в древних памятниках, живет по ту сторону Мэотийских болот, примыкая к Ледовитому океану».

⁹ Об Андагисе (или Андаге), представителе рода Амалов, см. Get., § 266, в котором идет речь о службе Иордана Амалам в Малой Скифии.

¹⁰ Торисмуд (или Торисмунд) – король везеготов (451-453 гг.).