У порога великой Тайны

Правда, смеялась Она нечасто. Напряжение возрастало. Но мы не ощущали его, мы понимали, насколько это серьезно, разве что когда замечали, что Ее все сильнее поглощает это странное время. Рядом с Ней мы окунались в легкую и плотную вечность и действительно не представляли себе, где и как это может закончиться. Смерти не было, это было очевидно, но смерть несли устремленные на Нее взгляды. Осада. Ей могло бы быть не 95 лет, а 395, без разницы — годы имели значение для окружающих. Мы не чувствовали, что Ее тело стареет: слово «старость» казалось нам таким странным применительно к Матери, но эти глаза... Нам опять вспомнились когда-то произнесенные Ею слова, но теперь их смысл стал понятнее для нас: «Такое ощущение, что внешняя форма — это в равной степени (как минимум, в равной) результат воззрений на тебя окружающих и тебя самой. Не знаю, как это объяснить... Когда на тебя смотрит посторонний, ты видишь себя его глазами. Правда, один способ существования (он определяется истинным сознанием)... не то чтобы противоречит, но совершенно не соответствует взглядам ближних на тебя... Поэтому нужно придумать что-то, чтобы не зависеть от внешнего влияния». Возможно, мы так и не узнаем, какой волшебной гибкостью и текучестью обладает Материя, телесная Материя, скованная и загипнотизированная привычкой нашего восприятия. Поистине, мир совершенно искажен. Совершенно искажена Материя. Она способна быть чудесной и иной... если взглянуть иначе. Если существовать иначе. На Мать смотрели как на старуху, как на умирающую. В этом и заключался весь ужас. Она боролась не за себя, а за то, чтобы освободить от этого чудовищного гипноза хотя бы клочок Материи. О! Как люди верят в смерть: «Могущество смерти в том, что все хотят умереть!» — воскликнула однажды Мать.

Но был еще и «другой способ», «плод истинного сознания», медленно созревавшее «дитя клеток», творимое молитвой и надеждой тела — тысячей Мантр, повторяемых ежеденно и еженощно. Второй раз Она видела его в 1972: «Я не знаю, супраментальное ли это тело или переходное, но у меня было совершенно новое, бесполое тело... Оно было очень тонкое, красивое, имело действительно гармоничную форму. Совершенно другое туловище, дыхательная система. Плечи были широкие, что существенно. Только грудь ни мужская, ни женская. А все остальное — желудок, живот были только намечены; они обладали очень красивой и гармоничной формой и явно предназначались не для того, к чему мы привыкли... Очевидно, больше всего изменится и приобретет особую важность дыхание. Это существо очень зависело от дыхания». А мы говорили Матери: «Несколько раз меня посещала мысль, что речь идет не столько о трансформации нашего, сколько о конкретизации другого тела». — «Да? Но как это произойдет?» — «Как совершится переход, я не знаю. Но не это тело превратится в другое, а наоборот, другое займет его место». — «Да, но каким образом?.. Если бы материализовалось то тело, что явилось мне позавчера ночью... Но как?.. Переход? Для большинства людей разница примерно та же, что и между сном и явью. Все же необходимо сделать шаг. Так и эдак [Мать загибала пальцы, изображая рычаг, смену состояний сознания]... Нам ничего неизвестно, даже удивительно, насколько неизвестно!»

Для Нее «перехода» больше не было, как не было мира сна и реального мира, мира мертвых и мира так называемых живых. Странным и парадоксальным образом Мать жила как бы в двух мирах (которые мы разделяем в нашем восприятии, искаженном клеткой). Она строила свою сверхжизнь без «миров». «Я вижу много картин природы, поля, сады, но все сквозь сетку!» — смеялась Она. «Сетка» явно (и символически) представляла сеть, отделяющую нас от «другого мира». Легкие сетки рыболовов, раздувающиеся на ветру между Ней и подлинной радостной землей, так и стояли у нас перед глазами, когда мы слушали Мать. «У них разный цвет... В этом есть свой смысл. Все-все огорожено сетями... Мы как будто движемся вместе с ними! Только не подумай, что сеть одна: она меняет цвет и форму в зависимости от того, что за ней находится. И это... средство сообщения! Понимаешь? Из благоразумия я молчу, иначе подумают, что я схожу с ума! Я вижу это среди бела дня, с открытыми глазами, представляешь! Например, вижу комнату (сижу здесь и вижу посетителей), и в то же время перед глазами появляется какой-то пейзаж, причем картина двигается и меняется вместе с сеткой между мной и нею!» Очень мило, и, что касается сверхжизни (без сетки), даже понятно... но пока существует огромный Экран, пока одно очень стройное тело находится в подлинной Материи, а другое остается в этой, окружающие своим неправильным видением подталкивают здешнее тело к разложению. Итак?.. Что, итак? В один прекрасный день Экран рухнет, и это хорошо (если только дело не закончится новой катастрофой!), но нам кажется, что сначала нынешняя Материя должна раскрыться, проложить себе путь в собственной плоти и избавиться от свинцовой неподвижности и общего гипноза. Это и совершалось в теле Матери, мучительно, в атмосфере коллективного Отрицания. «Старая машина», как Она называла свое тело, была экспериментальной лабораторией, так сказать, лабораторией перехода — где, если не там должен был совершиться переход? Через какую трещину нашей Материи? Речь шла не о том, чтобы, скинув старые лохмотья, наслаждаться жизнью в более уютном месте: все происходило здесь, в девяностопятилетнем теле, которое в глазах окружающих было обречено. Но если никому из окружающих переход не был нужен, где и кто в этой проклятой общей Материи хотел его? Лаборатория являлась очень показательной. «Мировая битва». А Мать стояла перед вечной загадкой: «Удивительно, насколько мы ничего не знаем». Однако время поджимало: «Нужно, чтобы все произошло побыстрее».

Иногда, глядя прямо перед собой, Она замирала, прижав правую руку к губам, и в этом жесте угадывался напряженный вопрос. Она обдумывала условия, неумолимые условия. В чем же состоял выход? Выход не для Ее тела. Для всей земли. Так кому это было нужно? Где среди этого болота — среди тех, кто являлся к Ней в белых одеждах с официальной йогической улыбкой на устах, — можно было найти чистый огонь? Но были и другие, остававшиеся в тени, не имевшие ни имен, ни титулов, те, что молча трудились во имя Любви, мыли посуду, смазывали машины и порой появлялись перед Ней с милым тихим светом в глазах; благодаря им, почти не видевшим Мать, не способным даже донести до Нее дыхание своей чистой любви, Она продолжала держаться. Но вокруг была темная стена, и работу приходилось вести внутри нее: нужно было вырвать у Отрицания крик согласия. Она трудилась и трудилась. Иногда, казалось, без всякой надежды. «Если бы была уверенность, если бы, например, Шри Ауробиндо сказал: вот это так. Тогда было бы очень легко, но труднее всего... быть окруженной людьми, которые считают меня больной, которые относятся ко мне, как к больной; все вокруг уверены, что я стремительно приближаюсь к смерти. А это бедное тело не знает, что делать. Оно не обращает внимания на людей, оно просто не знает, чем это кончится. И ему остается только сохранять спокойствие, веру и... выдержку».

Разумеется, Шри Ауробиндо не говорил ничего. Выход должно было найти тело. Для тела искать — значит делать. Однако мы чувствовали, что благодаря Противоречию или вопреки ему Мать подходит к чему-то новому; мы видели, как ускоряются колебания между двумя полюсами — света и разрушения, победы и гибели, как будто обоим предстояло слиться в какое-то невероятное целое. О! оно было так близко: чем яростнее, тем заметнее и ощутимее. А Мать не знала, Она училась несуществованию, чтобы иметь возможность жить и переносить эту ужасную качку. Она строила мост. Она была мостом. Была ли это действительно смерть или что-то другое? «Я учусь не существовать. Беда, если хоть на минуту забудешь божественное. Время от времени на несколько секунд приходит блаженное подлинное сознание — но только время от времени и на несколько секунд. Вот. Остальное время борьба. Один, два раза, на несколько секунд: ах!.. А потом уходит. Неужели нужно... Неужели нужно оставить это тело и создать другое? Не знаю... Это не соотносится... Оно никогда не подсказывало мне, что так должно быть». — «Но что бы мы делали здесь без тебя, — возражали мы, — кажется, только рядом с тобой и можно дышать!» — «Но тело и не желает уходить. Оно не знает. Только... Или нам придется поработать над тем, чтобы оно стало более пластичным и смогло трансформироваться, или это задача другой жизни. Но я признаюсь... Шри Ауробиндо сказал: "Повторить все сначала, повторить детство и бессознательное состояние — нет". Прежде чем уйти, Он сказал: нет. "Нет, я вернусь, когда настанет время супраментального тела". Должны найтись люди, способные выдержать все. Мне кажется, что это возможно. Я могу часами находиться в состоянии воспринимающего созерцания, и это время пролетает, как одна секунда. Очень любопытно... времени больше нет. Я чувствую... чувствую, что стою на пороге великой тайны... Но... Ни мыслей, ни разума. Только "нечто"».