Спящая красавица

В душе мы чувствовали, что приближался Момент — истинный Момент Земли, то, ради чего люди столько боролись и страдали на протяжении стольких веков. У нас не было сомнений, что мы подходим к цели — но каким путем? Рядом с этим душераздирающим Зрелищем бледнели Эсхил и средневековые Мистерии. На этот раз Зрелище разыгрывала земля. Вместе с Матерью, улыбающейся, неподвижной и как будто окутанной белым сиянием. «Время изменилось... Я больше не могу есть. Вот. Не знаю, что будет». — «Что-то очень хорошее!» — «Ты очень добр», — отвечала Она. — «Но я уверен в этом, милая Мать!» — «Да, я тоже!» Она засмеялась и положила себе на колени белый гибискус: «Что это такое?» — «Милость», — отвечали мы. — «Тогда это тебе. Это...» Она замирала, сложив раскрытые руки на коленях. «Не могу говорить, не могу есть... А время проходит молниеносно».

Мы полагали, что следующим шагом, который Ей предстояло преодолеть, была пища. Настоящее "зерно смерти", символ первичной замкнутости на себе, плотоядное подобие Любви. Последнее изменение жизнедеятельности тела, переход... к чему? Это была последняя ниточка, привязывающая ее к старому способу земного существования, и мы чувствовали, что за этим превращением кроется еще что-то: из-за этого нелепого символа Ей постоянно приходилось спорить с целым миром, словно его разрушение неумолимо влекло за собой падение человеческих законов — и окружающие вели борьбу, пытаясь заставить Ее есть: если Мать не будет есть, Она «умрет». Для них это было очевидно, а Она поддавалась гипнозу и иногда даже говорила им: принуждайте меня есть, даже если я не хочу. Мы с волнением наблюдали за тем, как Ее тело то сопротивлялось, то подчинялось внушениям людей, то отбрасывало их. «Мать умирает», — было написано на всех окружающих Ее стенах; это звучало изо всех углов, расплющивая и терзая Ее клетки. «Мировое устройство пока сопротивляется», — говорила Она. Никто не верил в чудо! Никто не хотел верить в «другой способ». Телу тяжело было хранить веру наперекор всему миру. Мать являла собой не отдельное тело, Она была воплощением земной физиологии, которая отчаянно пыталась найти путь, ведущий к другому виду — что делать, если представители старого вида не хотят и не понимают этого? В конечном счете, добрая воля причиняла не меньше зла, чем дурная: воля тоже должна обновиться! «Днем и ночью я веду борьбу... Я делаю это не ради ОДНОГО тела, а для всей земли. Это тело стало примером, символом, полем битвы и полем победы; здесь все — поражение и триумф».

В одиночку разрушить закон?

Чувствовалось, что за этим шагом кроется что-то радикальное. В земном сознании, в лаборатории вокруг Нее должно было произойти радикальное изменение.

Пришел ли час?

Иногда Ее так пичкали поражением, невозможностью и отрицанием, что тело уже само не понимало: не безумие ли спорить со всеми умниками земли? Упрямыми маленькими аксолотлями? «Я не знаю. Не знаю, что случится. Иногда бывает так тяжело, что я сомневаюсь, сможет ли тело выдержать. Но мне хотелось бы... Ох! Я не сказала: вчера или позавчера мое тело на одну-две минуты погрузилось в ужас при… мысли, что его положили в могилу. Это было так страшно! Я не выдержала бы этот кошмар дольше нескольких минут. Это было страшно. Совсем не потому, что меня зарыли заживо, а потому, что тело стало сознательным! В расхожем понимании оно "умерло", так как сердце перестало биться — но сознание-то сохранилось. Это... ужасное переживание. У меня были все "признаки смерти", то есть остановилось сердце, все отключилось, но сознание осталось. Сознание жило. Нужно бы... Нужно бы предупредить, чтобы они не торопились... Когда придет час трансформации, а мое тело похолодеет, пусть они не спешат опускать его в яму. Потому что это может быть... это может быть временно. Понимаешь? На какой-то момент. Понимаешь? Понимаешь, что я хочу сказать?..» О! Мы-то понимали! В тот день мы вспомнили вопрос, заданный Ей несколько лет назад; нас интересовало, можно ли «не умерев, получить опыт смерти»: «Конечно! — сказала Она. — Можно с помощью йоги, а можно даже материально, если... [Она расхохоталась] если смерть будет такой непродолжительной, что врачи не успеют признать тебя мертвым!» Тут мы представили себе эту картину. А если Ее признают мертвой? О! То-то и оно, Все просто должны умереть, это земной закон, так заведено, не выдумывайте глупостей. Видимо, Она думала о том же. «Я чувствую, — продолжала Мать, — что для трансформации тела осталось сделать усилие — и тело тоже чувствует, оно хочет этого, но я не знаю, сможет ли. Понимаешь? На какое-то время может создаться впечатление, что все кончено, но потом оно пройдет. Все начнется снова... все может начаться снова. И вероятно, в этот момент я не смогу говорить, не смогу сообщить тебе об этом. Поэтому и говорю тебе сейчас... Я не знаю. Хотелось бы, чтобы кто-то помешал этой глупости, потому что тогда весь труд пропадет впустую. Нужно, чтобы кто-то сказал: НЕ НАДО, МАТЬ НЕ ХОЧЕТ... Ты...» — «Да кто меня послушает? — перебили мы. — Скажут, что я сумасшедший. Меня даже не подпустят к тебе!» Мы и не подозревали, до какой степени были прозорливы. Она продолжала: «Глупо поднимать шум. Лучше промолчать».

«Шум» может подняться по всей земле. Конечно, это очень глупо, как, впрочем, и всегда.

Трудно творить Историю в одиночку.

Означало ли это «невозможность»?

Недели пролетели «как молния» (для Нее). «Я превратилась в чистую силу, бьющуюся о препятствия», — сказала Она двенадцатью годами раньше, но с тех пор мало что изменилось. «Любая попытка вернуться к прошлому превращается... в боль, почти невыносимую боль». Она уже не могла существовать по-старому, что-то должно было произойти. «Остается только держаться, больше ничего!» И оно произошло. Пришел день, неизвестно, можно ли назвать его черным, потому что после темной ночи свет становится еще ярче, но события повернулись... не знаем в каком смысле: вероятно, есть только один Смысл, а другого не бывает. В тот же самый мрачный день Мать, похоже, прикоснулась к ключу. Это было 7 апреля 1973 года.

В тот день Она не улыбалась, Она была серьезна, «как будто несла на себе всю тяжесть мира». На коленях у Нее лежал белый лотос. «Я, кажется, вызвала на себя сопротивление всего мира. Одно следует за другим, и если я... Если хоть минуту я не уповаю на Божественное, боль становится невыносимой, мой мальчик. Так что теперь я даже не рискую говорить людям о "трансформации", потому что для этого требуется настоящий героизм... Чему-то в этом тем постоянно хочется стонать. И по-моему, нужно сделать что-то очень простое, и все пойдет хорошо... Но что, я не знаю. Интересно, я говорю себе: неужели Господь хочет, чтобы я ушла? Если так, то я... "quite willing" (совершенно согласна). Но, может, он хочет, чтобы я осталась?.. — ответа нет. И...» Да, полное молчание, до самого конца — НИКАКОГО ответа. Почему? Ответив на этот вопрос, мы бы поняли все происходящее. «Правда, правда, такое впечатление, что нужно что-то сделать, и все будет очень хорошо, — но что, я не знаю». — «Нам кажется, — говорили мы, — что тебя увлекает некое ускоряющееся движение». — «Да, так оно и есть... Понимаешь, у меня ОДИН выход — трансформация тела, но... такого никогда не было, и это представляется настолько неправдоподобным... Не могу, не могу поверить в это. Но для меня это единственный выход...» Тут мы широко открыли глаза. «Телу хотелось бы уснуть и проснуться ("уснуть" определенным образом, в полном сознании): и проснуться, когда трансформация совершится...» Тут нас осенило: Спящая Красавица! Да, очень похоже — каталептический транс, кокон превращения. Ну конечно, это был единственный выход. «Очень простой». Мать продолжала: «Но людям никогда не хватит терпения на то, чтобы хранить и оберегать его. Это колоссальный труд, геркулесов подвиг. Они благожелательны, но не более того. К тому же, я не могу просить их об этом заранее... Вот в чем проблема. Тут сознание согласно... Но кто, кто? Просить тех, кто ухаживает за мной, почти невозможно». — «Они поймут, хоть кто-нибудь должен понять», — простодушно отвечали мы. — «Не могу же я сказать им об этом». — «А я могу», — не подумав, ответили мы. — «Разве они тебе поверят?» Мы растерялись. Нам казалось, что это очень просто. «Может быть, — продолжала Она, — ты скажешь им это в моем присутствии... В свое время». Она закрыла глаза и погрузилась в опыт, увлекая нас за собой в странную всесильную неподвижность. И вдруг, выйдя из своего состояния, сказала: «Я хочу видеть тебя каждый день». День получился только один.

Затем пробил час.

Они пришли.

У нас разрывается сердце.

Один из этих «телохранителей», подошел ближе. В то же мгновение как будто произошел взрыв. Открылся клапан, державшийся тридцать лет. О! Нам не передать, мы просто не в силах воспроизвести этот чудовищный, кипящий яростью монолог. А Она, вся белая и неподвижная... О! Обвинять некого, перед нами стоял не человек, и мы не уверены, что хотя бы одно существо на земле способно выдержать это испытание, ежедневное Давление — ведь сама земля говорила НЕТ. Таковы уж были лабораторные условия. Так и приходилось работать: не существовало ни «хороших», ни «плохих» людей, одни подопытные образцы, участвующие в земном эксперименте. «Чем ближе к концу спуска, тем сильнее трясет», — говорила Она еще девять лет назад. Но это факты, и мы не можем вычеркнуть их из Истории... Она попыталась заговорить: «Мне трудно разговаривать...» — «Не разговаривайте, Мать». — «Мне хотелось бы объяснить...» — «Меня это не интересует». «Дело в том, что совершается попытка трансформации тела». — «Когда трансформация случится, посмотрим» — «Butyou don't want to know?» (Неужели вы не хотите знать?), — спросила Мать тихим детским голоском. — «No, I don't want». Нет, не хочу. И все.

В тот день Ее судьба была решена.

Выход и невозможность выхода.

Она не имела возможности продолжать, перед Ней закрыли последнюю дверь.

Для продолжения трансформации Ей нужно было разрушить все, что сопротивлялось.

Как Шри Ауробиндо.

Оставалась «яма».

И все равно, все равно мы чувствовали, знали, что невозможность скрывала в себе последний Выход, которого не предусмотрел никто. В этом и заключалась причина того, что Ей ничего не говорилось. Последний путь к неминуемой победе.

Ведь в мире нет места для НЕТ, всегда и повсюду есть только Высшее Да, и оно идет своими непредсказуемыми путями через все «нет», через все отрицания, через героев и злодеев, насильников и миротворцев, и каждый, сам того не подозревая, делает именно то, что от него требуется.

По-человечески нам было тяжело, мы горевали и дали волю вспышке гнева или негодования — все одно, мы в этом ничего не понимаем. Есть «нечто», и оно неуклонно идет своим путем. Последнее отрицание кроет в себе высшие Врата.

Когда мы, ничего не понимая, выходили из комнаты Матери, у нас в руках был белый лотос. Нам было ясно только одно: перевернулась какая-то невидимая страница. «Однажды перед нами закроют дверь в комнату Матери», — автоматически заметили мы нашей спутнице. Мы не знали, что второй раз оказались провидцем.

В ушах по-прежнему звучал сердитый голос: «За тридцать лет я достаточно наслушался всякой ерунды».

«Нужно сделать что-то очень простое...»

Если бы земля знала, до какой степени просто то, что необходимо сделать для того, чтобы все изменилось.

Так просто.

«Да» в сердце.

«Да», способное открыть могилы.

Тогда настанет Час.

Дунь, и все получится.

 

* * *

 

Матери оставалось семь месяцев.

Последний путь.

Спящей Красавице нужен Прекрасный Принц.

 

 

XX