История и психология в парадигме современности

Трудно отрицать, что история и психология, историзм и психологизм, относятся к наиболее повторяющимся в социально-гуманитарных науках XIX-XX вв. словам. Непрерывно воспроизводимая связь двух областей знания составляет парадигму в куновском смысле. Этот термин, как известно, имеет два значения. В одном, предельно широком, парадигмой именуется образец и скорее, тенденция, причём, не только науки и даже не только познания. В таком широком и расплывчатом понимании куновская теория внедряется в жизнь гораздо успешнее, чем сквозь фильтр специальных дефиниций. Проведя недолгий рейд по Интернету, можно узнать, что есть парадигмы моды, питания, безопасности, туризма, секса, дизайна, рекламы, уборки помещения, стрижки собак и т.д. В современном словоупотреблении науковедческий термин стал синонимом всякого социального установления с намеком на динамику, тенденцией, стремящейся к закреплению и преобладанию. Поэтому к слову зачастую прибавляют уточнения: современная, популярная, существующая, новая. Разумеется, прически домашних собачек и развитие математической физики – очень разные вещи. Однако американский автор, похоже, нашёл удачное обозначение для поисков «общего знаменателя» не только в науке, но и в гораздо более обширной сфере социальной жизни. К том же, рассуждения Куна в «Структуре научных революций» отнюдь не грешили схематизмом и склонностью к однозначности. Рецензенты насчитали в небольшой книге более двадцати значений её ключевого термина.

Отвечая своим критикам на вопрос, что же парадигма, автор должен был ввести более строгое определение: это дисциплинарная матрица. Обозначил он и структуру матричной конфигурации. Оказалось, что парадигма состоит из трёх хорошо известных уровней: законов в их символических обобщениях, онтологических интерпретаций (моделей мира) и образцов решения проблем. Туманные «образ научной реальности», «стиль мышления» обретали субординированный вид научной методологии, против чего могли возразить разве крайние эпистемологические либералы и анархисты. Т.е. те, кто даже в установлении внутреннего конструкта науки усматривают покушения на свободу мысли. Обвинения в парадигмальном авторитаризме и даже тоталитаризме под покровом идеологии скрывали разногласия разных науковедческих платформ. Вычитать в рассуждениях Куна пропаганду научной унификации крайне трудно. Американский учёный занимался поиском регулярностей в смене главенствующих идей и режимов знания. К сожалению или к счастью, применить к ним элективную модель западной демократии невозможно. Научный процесс, как указывает Кун названием своей книги, не эволюционный, а революционный. Высшие авторитеты познания в промежутке между сменами парадигм имеют, скорее, характер временного правления, чем установленной конституцией и утверждённой волей большинства легислатуры. При том, что внимание американского ученого было направлено на поиск «структуры научных революций», ему пришлось уделить некоторое внимание и той конфигурации, которая обеспечивает функционирование познания при смене всех научных режимов.

Итак, добавления Куна к основному тексту придали термину более строгое науковедческое значение. Однако и они не смогли устранить свободные прочтения «собственно образца», «образца как такового». В логике современных унификаций и туризм, и домоводство, и выгул собак развиваются по парадигме, поскольку тяготеют к научной обоснованности. Специалисты корректируют и обозначают стихийную тенденцию, дают ей анализ. При этом они действуют как учёные, т.е. разделяют общее мировоззрение и специальную теорию, ставят проблему, формулируют гипотезы и обосновывают их на эмпирическом материале. Дальше в легализации социального образца идёт только юридическая норма. Но и она, перед тем как облечься в закон, проходит экспертизу, которая выполняется в стилистике более или менее строгого научного исследования.

Сочетание истории и психологии есть парадигма современности в самом широком значении слова. Это социокультурная тенденция, превосходящая размахом предмет междисциплинарных отношений и научных синтезов.

Общество настойчиво ищет некий образец, и в поле этого поиска, охватывающего разнообразные сферы практики и поведения, удерживается союз двух наук. Суть искомого совмещения в том, что психология дает человеческий масштаб всё расширяющемуся миру истории, история даёт индивиду социальную рамку его существования в реальном хронологическом размахе наций, государств, человечества в целом. В широком толковании истории и психологии мы имеем два концепта, каждый из которых охватывает размытое множество от «макро» до «микро». Психология – от большого «П» (реальная психика в головах людей) до малого (наука, эту психику, изучающая) (см. Richards, 2002). История также имеет своё большое «И» (история человечества) и малое (наука об этом). Что касается парадигмы современности, т.е. парадигмы в общем значении слова, то здесь позволительно ограничиться констатацией, что она имеется. Более специальное понимание требует работы согласования аппаратов двух наук. Мы на развилке – оставить ли за термином широкое значение, в духе первой куновской редакции или специализировать, отдав (и) науке. Напомню, что парадигма по –куновски даёт ресурс для описания широкого спектра установлений в современном обществе и, таким образом, есть родовой термин для массы парадигм-видов. Но тогда стоит ли называть последние парадигмами или лучше обозначить их в соответствии с их differentia specifica?

Мне пришлось решить вопрос в пользу второго варианта. В моем толкование парадигмой будет называться семейство «дигм». Каждый член семейства парадигмален в смысле принадлежности к порядку социальной легитимации определенного материала. Парадигматика также имеет приоритет в именовании тенденции, специфика которой недостаточно выявлена и является потенциалом процесса нормативной дифференциации. Достаточно определившиеся линии антропокультурной матрицы будут обозначаться добавлением их видового термину к корню «дигма» (образец). Чтобы быть последовательным, мне пришлось переименовать и конкретный ряд легитимизации естественнонаучного познания, который в наибольшей степени имеет право нести куновский термин. Он будет называться когидигмой. Тем самым я обозначаю специфику нормализации познания естественнонаучного, инструментального типа, которая у Куна выдана за универсальный случай. Могут возразить, что cogito не принадлежит одному естественнонаучному подданству, что мыслят и познают также и гуманитарии. Это так. Однако европейская традиция связывает cogito с Декартом; на cogito у Декарта авторских прав не меньше, чем у Куна на парадигму. А Декарт - это человек, которой поклонялся чистому мышлению и математике. Потому уместно напомнить о нём обозначением линии, в которой мысль сплетается с аппаратурно-количественным доказательством. Когиматическая структура науки соответствует представлению о «хорошей парадигме», т.е. внутренне выверенной, образцовой конфигурации знания. В ней общие положения сочленены с гипотезами ясного сознания и опираются на собранные научными устройствами факты.

Следует заметить, что разделение на популярные (парадигматические) и специальные (когиматические) слои научного знания в истории новоевропейского ratio мало соответствует намерениям (во всяком случае, декларациям) отцов-основателей. Декарт без всякой дискриминации приписывал «естественный свет ума» всякому человеку и сам по образу жизни, манерам и вкусам был естественнонаучным дилетантом (как перед ним ренессансные гуманисты были дилетантами от словесности и искусств). Но так же как любительские занятия Возрождения вели к скрупулезным текстологическим штудиям, так и декартова дисциплина ума порождала дедуктивно-рефлексивно-инструментальный органон специалистов. На отрезке Нового времени и ХХ в. главным институтом европейской мысли стала наука, нацеленная на технологизм познания.

Классическая механистическая наука по праву именуется ньютоновской, тогда как Декарту осталась слава создателя механистической метафизики. Разделяя новоевропейскую мыслекультуру на популярные и специальные слои, вряд ли кто будет отрицать игру их переплетений и взаимопроникновений. Но более того, не возбраняется также искать их общий корень. Спустя века после выхода трактатов Декарта, Спинозы можно утверждать, что их создателям всё-таки удалось осчастливить большинство носителей bon sens’а комплектом своего геометрического метода. По крайней мере, тех, кто проходил элементарную математику в школе. Разумеется, т.н. современный человек владеет логикой последовательного доказательства очень относительно, школьные теоремы помнит смутно, а о Декарте, Спинозе, Лейбнице и прочих мыслителях в основной массе и не слышал. Однако всеобщая рационализация европейской мысли состоялась. Обязательное школьное образование сплелось в единую дисциплинарную сеть вместе с производственными, армейскими, медицинскими, административными, тюремными и другими дискурсивными практиками, которые, как мы знаем по работам М.Фуко, вышли из проекта Человека-машины.

Ньютоновская физика, так же как и вся современная наука, оказываются внутри более обширного цикла легитимизации мысли, который я назвал когидигмой. Парадигматические же отношения завязываются в пучке равнонаправленных тенденций, причем, не только интеллектуалитетных. Для широкого переноса моделей учёной механики на сферу человеческого поведения недостаточно прямого обучения соответствующим законам, теоремам, формулам, правилам. Действует гораздо более обширная инфраструктура механицистической ментальности. Она и в технике, и в законодательстве, и в быту, и в изящной словесности. Собственно мыслительное начало парадигмы соподчиняется с предметными, коммуникативными, выразительными и прочими моментами, без чего ни один целостный феномен цивилизации не может существовать.

Можно ли назвать поэтому европейскую цивилизацию Нового времени ньютоновской парадигмой в смысле центральной тенденции, охватывающей и организующей многообразные антропокультурные практики? Да, но парадигму при этом придётся понимать не по-куновски, не как господствующее в науке направление, а широко – как тенденцию, простирающую и дальше, и шире соответствующего исследовательского подхода. Тогда исторический отрезок ньютоновской парадигмы придется продолжить назад, за 1687 г. (дата выхода «Математических начал натуральной философии»), и за 166.. (формулировка Ньютоном основных положений), и за начало XVII в. (обоснование Кеплером и Галилеем начал небесной и общей механики), и за 1543г. («Об обращении небесных орбит» Коперника). Ньютоновскую парадигму придется вести, по крайней мере, с XIV в., ибо именно в этом столетии появляются предшественники современного механико-математического метода и в учёном мире (парижские и оксфордские номиналисты), и в организации людей (первые мануфактуры), и в технике (механические устройства). Пробивается некая центральная тенденция, обобщать и продвигать которую история поручит точному знанию. Тенденция эта - интеллектуализация европейского менталитета в пропорциях сдвига от полуживотной телесности «тёмных врёмён» к гражданско-товарному телу капитализма. Забегая вперед, скажу, что «субстанция» цивилизации ещё не меняется. Этой «субстанцией» остаётся тело. Меняются «политики» тела и модусы его персонификации. То и другое интеллектуализируется. Но интеллект ещё не может заместить собой базовую материю жизни, как бы горячи ни были мечты о державном разума и ноосфере. Мир современности собирается из макротел, живых, искусственных и человеческих (искусственно-живых). Усилия его операторов-демиургов направлены на механическую гомогенизацию разнородного состава. Поэтому он может быть назван ньютоновским. Я не собираюсь давать сейчас психолого-культурные описания и периодизации историогенеза. Они ещё впереди. Цель раздела – показать структурную единицу науки, которая есть определенный момент мыслекультуры (и, следовательно, материал для анализа) и в то же время действующая до сих пор исследовательская конфигурация. Вопрос не в том, пользоваться ли указанной конфигурацией или не пользоваться (он напоминает сомнения, пользоваться ли ньютоновской физикой, или нет), а в том, чтобы расставаться с ней при надобности без эпистемологического невроза.

Механистическая форма cogito подвергается деконструкции вместе с глобализующей линейной историей современности. Однако заботы современности не окончены. И к ним примыкают заботы постсовременности. До времени мы вынуждены рассматривать соединения и разъединения этой образующей пары современности сквозь мыслеформу самой современности.

Когиматическая структура науки. Теперь мне придется дать определение науки, отличное от общепринятых. Наука есть институт, в котором мысль легитимирует основные устремления жизни, и одновременно - специальное место человеко-артефактного опосредствования мысли. Своим первым утверждением я, возможно, тревожу просвещенческое «всё сущее должно предстать перед судом разума». Постструктуралистская доктрина «знания-власти», ставшая популярной в последние десятилетия, не оставляет уже возможности представлять науку верховной контрольной палатой общества. Получает преобладание картина многочисленных экспертных инстанций, работающих по заказам власти и отчасти в системе власти, причем, одни экспертизы надстраиваются над другими, производя экспертирование экспертирования. Однако легитимирующее назначение науки шире текущего обслуживания власти и даже удержания общества в рациональном состоянии. Остаются ещё мудрые предостережения обществу в его судьбоносные моменты от слишком крутых и непродуманных виражей. Самый фундаментальный вопрос я пробовал сформулировать выше. Он гуманитарен и по содержанию: должно ли человечество стремиться к сохранению своей сапиентной природы – и по способу разрешения: адресуется всему кругу заинтересованных лиц, иначе говоря, человечеству. Гуманитарное занятие по своей сути неспециализированное, оно есть прерогатива всех образованных людей (в перспективе – всех). Гуманистический круг – сообщество любителей, дилетантов (слово, не имевшее первоначально отрицательного значения).

На отрезке Нового времени книжный, словесно-художественный дилетантизм теряет атрибут научности. В орбите математико-приборного любительства здравый смысл перерабатывается в метод специалистов. Дедуктивный рационализм континентальной мысли постоянно корректировался индуктивным эмпиризмом из Англии, затем, ещё более радикально, из США. Cogito становится когиматикой. Доходит и до удаления рефлексии из обработочных процедур научных данных, т.е., до удаления сogito. Однако в современной науке – это, скорее, идеал нынешних крайних антикартезианцев - бихевиористов и операционалистов, чем реальность. Обойтись без промежуточной переменной человеческого сознания никак не удаётся. Матрица дисциплинарных согласований (куновская парадигма второй редакции) являет собой структуру компромиссную. Она объединяет разнородный состав мировоззренческих положений, индивидуальных эвристик, гуманитарных интерпретаций, обработочных процедур, приборных данных с помощью того же здравого смысла, который более современно именуется принципом экономии мышления. Иначе говоря, следует отдавать предпочтение более простым исследовательским конфигурациям перед более сложными.

Представлю вертикальный срез нашей условной науки. Так я суммирую сопоставления аппаратов истории и психологии. С другой стороны, намечаю опору для предстоящего рассмотрения мыслекультуры. Именно, её легимирующего аспекта, т.е. когидигмы, дошедшей до науки, до специальных, количественно-качественных верификаций умственной, и не только умственной, деятельности.

У Куна структура парадигмы-2 определена эскизно. Восполню этот пробел структурной моделью парадигмы К.Мадсена, которая, к тому же, сопровождается и хорошо разработанной историко-психологической теорией. В науковедческой модели упомянутого автора структура нормальной науки определяется наличием "полных научных текстов" в следующем составе:1)описание наблюдаемых фактов (страта данных); 2)теоретические объяснения и гипотезы (гипотетическая страта); 3)философские определения объекта (метастрата). Соответственно перечисляются три набора тезисов, соответствующих трём уровням дискурса: эмпирические данные, опирающиеся на восприятие; объяснения или герменевтические толкования гипотез; нормативная дедукция философии.Цель страты данных представлять сведения об отдельных наблюдениях и их взаимосвязях. Цель гипотетической страты –систематизировать информацию в виде объяснений, формирующих каузальные отношения между фактами, а также в виде интерпретаций, создающих устойчивые значения. Цель метастраты – создать базис понимания, “концептуальную рамку, дисциплинарную матрицу метамодели или для двух других уровней дискурса. Метамодель представляет собой крайне общую или абстрактную модель мира с ассоциированными научными или философскими предпосылками для её разработки”[40]. Метамодель олицетворяет теорию в широком значении слова, т.е. как “сложный научный текст, составляющий иерархически упорядоченную структуру слов и положений”. Она выступает как парадигма в дискуссии и взаимодействии с другими теориями-парадигмами. По отношению к двум другим стратам она является отчасти организующим и корректирующим, отчасти детерминирующим уровнем в порядке обратной связи. Однако слишком прямолинейное утверждение о выведении гипотез и эмпирических методов из общефилософских положений следует отклонить. Квазисиллогистическая организация гипотезы даёт не внутреннюю, логически выверенное знание, но служит для структурного описания теоретического текста, уже готовой данности, некоторых положений. В ней выделяются 3 типа вербальных единиц: нормативные положения философии; эвристические (вероятностные) положения, не имеющие ассерторического характера, склоняющиеся к объяснению или пониманию (герменевтика); эмпирические данные основанные на чувственной достоверности. Теорию можно определять в узком смысле, как “набор гипотез вместе с ассоциированной моделью”. т.е. предмет и способы его развития. Гипотеза есть рассуждение (логика), а модель даёт вещно-символическое представление изучаемой реальности. В широком же смысле теория есть полный научный текст, заключающий в себе иерархически упорядоченную структуру слов и положений: а)набор философских положений (тезисов), называемых метатезисами; б) набор объяснительных или герменевтических положений, называемых гипотезами, которые часто формулируются в отношении к модели; в)набор дескриптивных положений, называемых тезисами-данными (data-thesis). Тезисы метастраты разделены на метатезисы о мире (Weltanschauung) и эпистемологически- гносеологические метатезисы. Наиболее важной частью психологического Weltanschauung’а является картина человека. Кроме того, он включает психофизическую проблему (отношение души и тела) и представление о типе детерминизма. Таким образом, метастрата состоит из философии мира, дающей образ мироздания и человека в нём, и философии науки, перелагающий мировоззрение в категории научного познания отдельных наблюдениях и их взаимосвязях. Цель метастраты – создать базис понимания, концептуальную рамку, междисциплинарную матрицу. Цель гипотетической страты – систематизировать информацию в виде объяснений, формирующих каузальные отношения между фактами, а также в виде интерпретаций, создающих устойчивые значения. Цель страты данных- получение информации, научное использование чувственности в соположении с приборами. Однако значение этой страты Мадсеном недооценивается. Между тем, нормализированная конфигурация знания, которое Мадсен называем пара аксиоматико-рефлексивно-инструментально, когиматично. Так, в соположение чувственности и априорных принципов чистого разума определял науку Кант. Инструмент же чувственность «онаучнивает», опосредует в соответствии с убеждением, что современная наука находится в родстве с техникой и производством (как производство знаний). Этим современная наука отличается от досовременной (которая есть книжная учёность) и постсовременной (которая есть преимущественно информационный поиск).

Мадсен значительно более чем Кун ориентирован на гуманитарное знание; ведь он – историк и теоретик психологии. Уже сам текстологический крен его науковедческого построения – шаг в сторону гуманитарности. Теория есть текст, согласующий по принципу экономии мышления разнородные суждения. Теория среднего уровня, т.е. средняя страта гипотез, составлена из вероятностных суждений вокруг предмета-модели. При повышении степени обобщения её объём расширяется до образов и концептов мира и человека, наполняется суждениями философского звучания и меняет гипотетическую модальность на аподиктическую. Это и есть теория высокого уровня, она же метатеория, она же парадигма. Звание парадигмы, надо понимать, даётся за такую согласованность суждений по вертикали, которая позволяет тексту выступать в качестве представителя всех ступеней исследования и вести диалог с другими текстами такого же уровня по горизонтали. В “полном научном тексте” внутренние шумы приглушены. Однако они тут же проступают, как только мы начинаем “прослушивать” отдельный текст. Тогда вступает в силу порядок децентрации, разделение связного документа на автономные смысловые локусы и слои. Оказывается, что ряд положений разнородны.Парадигма появляется при высокой степени согласованности высказываний.В парадигмальных текстах разнородность суждений не достигла уровня противоречий. Однако так можно судить только в первом приближении. При втором – она выступает в виде разнородных суждений. То, что Мадсен ставит через запятую, оказывается противоборствующими началами. Собственно процедурный момент оттеснён за скобки, хотя Мадсен и утверждает, что прямо философские положения не принимаются. Некоторое умаление роли приборно-процедурного момента не говорит, что он будет элиминирован. Сгладить различие между стратами не удаётся. Различия присутствуют. Они ведут в разных направлениях, поскольку понимание парадигмы как единства страт преобладает над узко понимаемой теорией с её предметно-фактурным сегментом – моделью, разъясняемой или описываемой. Ради такого синтеза он, учёный, “склеивает” в единых позициях разные положения. В частности, гипотезу (рассуждение) и предмет-модель, объяснение и понимание (герменевтику), значение и смысл. Такое “склеивание” для психологии является просто констатацией её “кентаврической” конструкции. При более подробном обсуждении понимание-герменевтика-смысл и объяснение-рассуждение-значение расходятся так, что части разделяются и преобразуются в подобия двух отдельных научных организмов: гуманитарной психологии и естественнонаучной психологии. Затем, правда, оказывается, что “чистая гуманитарность” и “чистая естественнонаучность»”, скорее, исключение, идеальные модели. Исследовательские средства находятся в общем распоряжении всего научного сообщества и науки различаются не качественно, а скорее количественно, пропорциями общеупотребительных приёмов, из которых они составлены. В тяготении к обобщённому понятию научности некоторые стремятся приобщиться даже к таким методам исследования, которые данной сфере познания не свойственны (таков т.н. называемый мысленный эксперимент, которым гуманитарии хотят подчеркнуть, что и их сфера есть подобие нормальной науки с методом). Однако, чтобы избежать эпистемологического невроза, нужно отклонить указанный соблазн и возвратиться на более извилистый, но и «более собственный» путь человекознания.