Студопедия — Глава шестая. Социокультурная легитимизация психики
Студопедия Главная Случайная страница Обратная связь

Разделы: Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

Глава шестая. Социокультурная легитимизация психики






В этой главе моё разделение исторических циклов психики будет ещё более конкретизировано и приведено к понятию нормы. Нормы имеют социокультурный характер и дифференцированы по антропокультурам. У каждой антропокультуры свой набор норм. Нормы становятся во времени и разделены по фазам. Во всех случаях процесс социальной легитимизации (выработки образца) разделён на пять фаз, что достаточно условно и по мере накопления материала может уточняться и пересматриваться. Начну с цикла антропокультуры тела.

Сомадигма. Сомадигма есть социокультурный образец телесности в телокультуре, также цикл легитиматиции тела. Цикл протекает в антропоморфной матрице культуры, по исторической горизонтали, на всей протяженности превращений тела. В укороченном или полном виде, он может повторяться, пока не иссякнут ресурсы органики, превращаемые в телообразные предметы, пока длится игра между телом и телоартефактами. Следовательно, в сомадигме наличествуют живое, органическое тело и его антипод – застывший, неподвижный предмет. Этот предмет может быть искусственным, но он может быть и натуральным телом и как-то модифицированным организмом, например, умершим или умерщвленным существом – трупом. История телокультуры о том, как из мира природно-биологических тел появляется мир дополняющих и замещающих их предметов. Сомадигма же показывает порядок социальной легитимации отношения «тело-тело» и меняющийся состав тел и телоартеактов в качественных исторических моментах следования этих отношений(фазы сомадигмы).

На самой большой исторической разнесённости телокультуры, у начального края её сапиентного диапазона, находится биологическое (культурно неопосредованное) тело. Контрарно к себе оно имеет некоторое количество других биологических тел. Отношения бионтов односложны: питание и размножение. Не поедающее/поедаемое, конкурирующее или брачующееся тело для животного – безразличный предмет, фон его жизни. С поправками на стадность коллективных животных (включая и временную коллективность матери и детенышей), мы выносим это тело за пределы телокультуры и телесной легитимации. На другом конце – необратимо опосредованное тело, в которое уже без остатка перейдет биологический организм человека. Сомадигма фиксирует качественно определенные отношения между живым телом и его телесным представителем (телоартефактом). Эти отношения даны в характеристиках, которые представила нам история и которые я опишу как фазы сомадигмы. Их пять: симбиоз (симбиотическая фаза), некробиоз (некрофаза), механобиоз (механическая фаза), автоматическая фаза и бионетика (бионетичекая фаза).

Итак, симбиотическая фаза. Первые нормативы сомадигмы, видимо, предназначены для того, чтобы ввести контактность внутрь биологического сожительства. Первобытная орда действует как коллективное тело в контакте с другим телом, причем внутренние контакты координируются, снимаются внешнеконтактностью. Волчья охота –пример выстроенной стадной координации тел, обращённой на внешнее тело, на добычу. Соотношение между телами вожака и молодняка, самцов и самок, в общем-то соответствует внутристадной координации. В стаде эта координация поддерживается физической силой. Успех первой фазы и её назначение – в том, чтобы ассимилировать телесную двигательность-активность внешними условиями совместного проживания в некой симбиотической скоординированности, позволяющей сохраняться коллективному телу, т.е. составляющим его телам. Фиксированных норм еще нет, как нет и фиксированных артефактов. Появившиеся около трёх миллионов лет назад орудия труда позволяют выживать биологическим популяциям. Они дают мощный прирост физической силы, которой пресапиенсам так не хватает. Они позволяют поедателям растений, падали, насекомых и мелких животных перейти в нишу крупных хищников. Однако в промысле добычи, даже и очень большой, палки, кремни, огонь играют всё-таки вспомогательную роль усилителей физической мощи тела, а технология остаётся стадной. Охота без лука, пращи, бумеранга или каких-то других дальнодействующих орудий состоит из двигательной координации тел. Они состоят из скоординированных двигательных фигур нескольких тел. Первая координация – индивидуальный (единичный) добытчик – добыча. Одиночные животные также знают вторую координацию: самка- самец. Третья - родитель –детеныш. У первых людей за спиной уже тысячелетия стадной притирки. Многие навыки накоплены. Это координация живых кинематических масс. Примерно так же она осуществляется в охоте. Самые быстрые загоняют. Самые сильные нападают, наносят смертельные удары. Более слабые добивают. В то же время групповая охота – это своего рода биологический симбиоз в движении. Разметки, планирования операций, как предполагал Леонтьев, едва ли есть. Каждое тело стремится к добыче, но делает это в меру своей кинематики и локомоции, соподчиняясь с другими телами. Вымуштровывание движений достигается отбраковыванием тех тел, которые плохо координируют и в рабочем симбиозе операций и в общежитии. Чтобы преодолеть тяготение симбиоза, нужны антисимбиотические регулятивы.

Вторая фаза телодигмы – некробиотическая. В ней тело отчасти преодолевает притяжение другого живого тела. Другое тело становится неживым. Такое тело – любой циркулируюший в обороте телосоприкосновений предмет. Разумеется, мы сразу вспомним про орудия труда. Трудовая теория абсолютизировала значение этих предметов- артефактов, забыв про их частичность. Сначала орудия – просто добавления к телу, не изменяющие существенно характер контактных взаимодействий. Древнейшие трудовые операции осуществляются коллективным соединением движущихся тел. Охота на больших зверей производится предлюдьми и первыми людьми примерно так же, как это делают волки или львы. Собственно орудие играет вспомогательную роль. Гораздо большее значение имеет биомеханическая координация живых тел, своего рода трудовой симбиоз посредством координации контактов. Сбрасывание, раздавливание, обжигание – всё это экологические факторы, вводимые в ситуацию. Производство же грубых отщепов происходит вполне автоматически. Орудия воспринимаются и как полезные добавления к телу, и как некробионты, т.е. побежденные чуждые тела. Их можно отделить от собственного тела уже без такого напряжения и такой борьбы, как настоящие, живые тела. Можно вспомнить Г. Башляра: в трудовых операциях первобытный человек не отделяет орудие труда от своего тела и своих телесных процессов. Первоначально он контактирует и симбиотирует не с ним. Чтобы воспринимать его совершенно отличным от себя, он должен наделить его качеством иного, но целого тела. Т.е. создать из него некробионта. Видимо, начало контакта –симбиоза теряется в глубинах доистории и антропогенеза. В ранних человеческих коллективах голод и любовь конкурируют в крайне сближенности сожительствующих тел. Об альтруизме как доминанте эволюции написано немало и красиво. Однако нет никаких оснований игнорировать и каннибализм на всех ступенях эволюционной лестницы. Это – обычный момент внутривидовой конкуренции у хищных животных, грызунов, рыб, насекомых и других животных. Не составляют исключения и гоминиды.

На фоне растительноядных приматов трофическая ниша ранних людей своеобразна. Мощных когтей и зубов для добывания крупных животных у «голой обезьяны» нет. Но мясная пища для развития мозга необходима. Б.Ф. Поршнев предполагал, что древнейшие люди (палеоантропы) были трупоядными, причем, сначала специализировались на извлечении мозга. На этой основе они развивали симбиоз с разными видами животных. Однако количество охотников до падали увеличивалось. Надвигался кризис. Какой? В книге «О начале человеческой истории» автор ограничивается загадочным и кратким пассажем: «Необычно лабильные и вирулентные палеоантропы осваивают новые и новые варианты устройства в среде, но кризис надвигается неуловимо. Этот кризис и выход из него здесь невозможно было бы описать даже самым кратким образом. Пришлось бы ввести в действие такие мало знакомые читателю зоологические феномены, как адельфофагия (умерщвление и поедание части представителей своего собственного вида), и рассмотреть совершенно новый феномен –зачаточное расщепление самого вида на почве специализации особо пассивной, поедаемой части популяции, которая однако затем очень активно отпочковывается в особый вид, с тем чтобы стать в конце концов и особым семейством. Биологическая проблема дивергенции палеоантропов и неоантропов, протекающей быстро, является самой острой и актуальной во всем комплексе вопросов о начале человеческой истории, стоящих перед современной наукой»[71]. Видимо, дело не только в мало знакомых читателю терминах, а том, что читатель этот был критиком и цензором работы неортодоксального марксиста в пору брежневского застоя, и переполнять чашу его терпения еще и гипотезой о роли каннибализма в развитии человека автор не решился. Можно догадываться, как наш диалектик мог бы расписать возникший в троглодитском коллективе кризис мясного питания! Адельфофагия есть, прежде всего, поедание слабых родственников: больных, стариков, детей. Но в пищу идут и павшие в драках между собой сильные, здоровые особи. Коммунальное пещерное сожительство плюс возможность утолять голод сожителями –очень опасное сочетание. Пещера превращается в каннибальскую столовую. Тут не надо и замысловатой гипотезы З. Фрейда о ревности взрослых сыновей к отцу-патриарху. Для объяснения хватит коллективного сожительства биологических тел. Пока человеко-организм превосходит свои вспомогательные средства, он должен полагаться на телесный симбиоз, чтобы выстоять в схватке с чуждыми, несимбиотическими телами. Он должен координироваться как тело (в т.ч. телоинструмент) с одними телами против других. Когда он обретает способность властвовать над другим телом и за пределами непосредственных биологических движений – это революция. Тогда начинается вторая фаза сомадигмы. Её начало, проведенное пунктиром, теряется в позднепалеолитических пещерах. Появляется первый фиксированный телоартефакт, т.е. изделие, сравнимое по фактуре с человеческим телом, но обездвиженное, манипулируемое. Сначала – это само человеческое тело, его натуральный двойник – труп. Погребения – первые пространства для тел, созданные самим человеком. Раньше таковые навязывала ему природа. Телесное опосредование, которое властвует в истории от позднего палеолита и почти до начала Нового времени, некробионтическое. Человек как тело сообщается с другим живым человеческим телом через другое тело, неживое. Сохраняется, конечно, и регулятив симбиотической кооперации. Он действует в совместном труде, браке, промискуитетном быту. Но всё большую роль начинают играть некротизированные, тотемизированные, табуизированные другие. Они, прежде всего, нейтрализованные и присутствуют как надгробья, мумии, изваяниия, посмертные маски, урны с пеплом. Живые предпочитают хранить их при себе. В древнейшем известном нам городе Иерихоне погребения делали под полом. Древние римляне хранили урны с пеплом при себе. Так же и христианские мощи. Первый шаг здесь – нейтрализация, победа над телом, контроль за ним. Затем же – извлечение из него некоторой пользы. Некробиоз – тоже сфера противоборств. Ушедшие, но недопокоренные нападают на оставшихся как тела на тела. Они, например, схватывают их в припадках одержимости. Чтобы освободиться от враждебного некробионта надо подействовать на него соответствующей некросилой, т.е. особым телоартефактом. В магических заклинаниях противника убивают посредством условного физического снаряда. (А в самой древней охотничьей магии – буквально, протыкая изображение копьём). Нам сейчас трудно представить всю плотность параллельной среды некробионтов, которую создаёт человек вокруг себя. Она никак не разряжается тысячелетиями. Человек населяет каждый кусочек своего обитания сонмом воображаемых сожителей, дружеских, враждебных, контрвраждебных. И производство также относится к сфере некротики. Производственные операции сопровождаются заклинаниями. Орудия труда и предметы быта имеют личные имена. Некротика неотделима от символов, словесных заклинаний, изображений. Ясно, что культура тела пересекается здесь культурами слова, мысли, образа. Но надо видеть собственный разрез телесности. Она в превращениях телодействия пронизывает цивилизацию, служит её экзистирующим модусом - и близкодействующей, и дальнодействующей. Тело эманирует, распространяется далеко за пределы физического контакта, но остаётся телом. Да, его пытаются вообразить, заклясть, познать. Через некропосредников, которые держат при себе, под рукой, как кнопки для телесных ударов и контрударов. Для того, чтобы уточнить телесную основу этого до предела распространившегося мира некробионтства, надо понять, что все подручные демоны агентны, что держат их не на правах литвымыслов, а только для дела, т.е. действия. Их пользователи – не созерцатели. Они – действенные тела, привыкшие соприкасаться, биться, соединяться с другими телами. Опосредующие их телесную активность тела – уже не живые симбионты, а раскинувшиеся по всей ойкумене очаги действия.

Только в начале Нового времени можно говорить о приходе следующей фазы –механической. Механизм становится моделью телесности и начинает вытеснять непосредственную телесность. Начинается третья фаза сомадигмы – механическая. В нем механизм пытается подчинить себе органику в качестве своего исполнительного, частичного органа. Однако требуется приближение к информационной цивилизации, чтобы привести эту цель к подчинённости тела автономной искусственной программе предметного действия (фаза автоматики) или к исключенности индивидуальной соматики из производства и воспроизводства телоартефактов, передача его функций как материала и агента предметного мира искусственным телам (фаза бионетики).

Наррадигма. Понятие наррадигмы было предложено мною в противовес куновскому понятию парадигмы и в дополнение к нему. Определение наррадигмы дано вместе с описанием её фаз, которых я выделил пять: апокриф, канон, гуманизм, гуманитарность, человекознание [72]. Моей целью было показать, что цикл развития гуманитарных наук специфичен и отличается от цикла естественных наук, представленного Т.Куном.

Я предполагаю, что указанные циклы построены относительно человека и его мира по-разному: наррадигма есть превращение потенций творческой индивидуальности в набор культурных образцов текстуально-повествовательного плана, а парадигма, наоборот, есть вытеснение «субъективности» из объективной картины реальности с помощью приборов и строгих научно-исследовательских процедур.

Теперь я резюмирую уточнения модели, сделанные после её появления

в 1994 г. Начало наррадигмы - апокриф и канон.

Почему наррадигма начинается этими фазами? Дебютность апокрифа легко объяснить. Становление всегда скрыто во мраке, апокрифом обозначается момент доопосредованности, некое культурное ничто и соответственно не сформировавшаяся pendant культуре личность. С каноном сложнее. Он дихотомичен по отношению к апокрифу, и формируются эти две фазы, строго говоря, одновременно. Аксиологическая цензура разделяет материал на то, что соответствует и то, что не соответствует религиозной, эстетической, этической и т.д. норме. Ценностный факт рывком определяется посредством категорического суждения “да-нет”. Но отвергнутое не просто вычеркнуть из жизни: оно уже существует, и отказ в легитимация может обернутся утверждением в другой координатной сетке. В своём дебюте новая культурно-общественная ценность редко приемлема и потому апокрифична. Если путь культурного новатора начинается триумфом - это означает, что его ещё не воспринимают в качестве такового. Тогда в ретроспективе в этой фазе найдут момент скрытого развития нового качестве, т.е. она всё равно покроется налётом апокрифа. Когда обласканный вундеркинд подражает взрослым, то мы понимаем, что это ещё не он - Моцарт, Пушкин, Рембо - что он станет собой - Моцартом, Пушкиным или Рембо - когда узнает первые гримасы фортуны, и биографы станут искать в безоблачном начале намеки на сопротивление. Канон - так же как и апокриф должен устояться, и в противоборстве с последним. Первая дихотомия - это просто начало существования в поляризованном мире ценностей, где новорожденного сразу наделяют благодатью или сбрасывают в пропасть. Но и оттуда он продолжает свою жизнь.

Апокриф и канон есть ступени ценностной легитимизации и её опосредствования. Два этих момента аксиологизации параллельны, но различны по характеру. В опосредовании жизненный смысл принимает знаковую оболочку, начинает существовать в одной из сфер символического. Символизацией жизненный смысл переходит из сферы биологии в сферу культуры, от организма-индивида к индивидуальности-личности. Смысл как отношение между биологическими телами переходит в медиацию (отношение индивидуальностей). Но нельзя перекодироваться только в духовное отношение. Одной медиации недостаточно, смысл должен иметь и тело (экзистироваться). Хотя духовный смысл взамен организма приобретает словесную опору – этого мало. Для существования в новой, социальной среде индивидуальности (персонифицированный смысл) нужно социальное тело. Таковое называется личностью. Легитимация есть укоренение символизма в социальной сфере. Хотя аксиология претендует на бестелесность существововать не существуя, безэкзистентно, в мире людей (даже ангелов) невозможно. Легитимация же подводит символическое явление под ту или иную нормативность (религиозно- догматическую, этическую, эстетическую, лингвистическую). Легитимация вроде бы ценностная, однако всякая норма социальна, посколько имеет хождение среди определённых групп людей. Сетью правил легитимация врастает в социальностью, сгущаясь, эти нормы и образуют социальный кокон вокруг смысла. Если добавить к нормативно-социальному сгущеию имя, биографию, загадку индивидуальности, то получится личность.

Что подвергается канонизации? Это определить трудно. Книги, догмы, ритуалы, имена, личности. Иногда – целые произведения, иногда их части. Бывает, канонизируются грамматические ошибки (дело об исправлении книг при Максиме Греке и Никоне). Иногда канон используется как «табу», запрещает прикасаться к сакральному предмету. Общая же последовательность такова: символическое опосредование смысла (символическое экзистирование)® символизм® легитимация ®канон/апокриф. В текучести словесной материи (медиации) вырезаются зоны неотчуждения, в которых смыслы наделены квазителесностью, текучесть остановливается. Канон можно сравнить с качественным эталоном, неизмерительной мерой. Канон – это не шаблон, по которому можно фабриковать аналогичные предметы, а благодать, осеняющая и хранящая данную неповторимость. Если мы возьмемся определять точные «параметры», делающие вещь канонической, то быстро убедимся, насколько сложно это сделать. Распространение канона происходит не воспроизведением каких-то количественных параметров, но принятием под его благодатную сень. Под этой сенью кишит громадное количество технических ошибок и погрешностей против оригинала. В дотипографской культуре, например, ошибки размножаются при переписывании самых почитаемых текстов. Но грамматические ляпсусы мало влияют на сакральность святынь. Редакторские заботы ещё впереди. Они фактологического свойства, а почитателей интересует осенённость сугубо конкретного предмета сугубо конкретной благодатью в конкретном месте и времени.

При беллетризации аксиологический контраст смягчается в результате преобразования онтологизма в эстетизм и морализм. Оценочные системы религии числят высшие ценности одновременно и безусловными реальностями, постулируя тождественность сущности и существования на вершине пирамиды, в абсолюте. Аксиологизация (оценочное эссенцирование) является одновременно и экзистированием. Такое достигается вычленением из оценочных систем значительной части индивидуализирующей проблематики. Реальность дана ценностному абсолюту в виде знака «плюс» или «минус». Абсолютная вера в реальность божественного замещаются условной верой в художественные вымыслы, совмещённой с неверием в его реальность. Гуманистическую фазу следует признать ключевым моментом наррадигмы, а гуманизм - центром всей словесной культуры. Тут перед нами – отношение к человеку, между людьми, и - отношение специфически культурное. Обыденное словоупотребление подхватывает первое значение слова и превращает гуманизм в гуманность, синоним доброты, жалостливости, сострадания. Такая синонимизация очень пришлась ко двору в России; общеизвестное толкование нашего уклонения от европейской традиции дал Н.А. Бердяев. Я хочу обратить внимание на то, что «русский дефект» (не исторического развития, а только понимания термина) состоит в пропуске специфической культурной субстанции гуманизма - учёной словесности. Для дореволюционного интеллигента последняя сопрягалась со школьной латынью и в очень малой степени с человечными отношениями. За человечностью обращались к отечественной литературе, но её статус канонической словесности тогда формировался и не мог быть отрефлектирован.

Теперь об отношениях гуманизма с религией, наукой и литературой. Гуманизм становится понятен не в линейной связи с канонической (сакральной) установкой, но также с литературой (фаза беллетризации) и с наукой (фазы гуманитарности и человекознания). Вместо линейного следования более сложная конфигурация:

апокриф ® беллетризация

канон Ð ¯гуманизм ® ¯гуманитарность

­гуманитарность® ­человекознанание.

Неясно, в какой степени её можно распространить за пределы европейской наррадигмы. Во всяком случае, она отражает усложнённый европейский культурный контекст. В нём словесно-повествовательный (наррадигматический) ряд взаимодействует с инструментально-мыслительным (парадигматическим), иначе, с европейской наукой в классическом смысле. Абстрагироваться от этого взаимодействия нельзя без риска сверхупростить и даже исказить картину.

Я предполагаю, что указанные циклы построены относительно человека и его мира по-разному: наррадигма есть превращение потенций творческой индивидуальности в набор культурных образцов текстуально-повествовательного плана, а парадигма, наоборот, есть вытеснение «субъективности» из объективной картины реальности с помощью приборов и строгих научно-исследовательских процедур.

Теперь я резюмирую уточнения модели, сделанные после её появления

в 1994 г. Начало наррадигмы - апокриф и канон.

Почему наррадигма начинается этими фазами? Дебютность апокрифа легко объяснить. Становление всегда скрыто во мраке, апокрифом обозначается момент доопосредованности, некое культурное ничто и соответственно не сформировавшаяся pendant культуре личность. С каноном сложнее. Он дихотомичен по отношению к апокрифу, и формируются эти две фазы, строго говоря, одновременно. Аксиологическая цензура разделяет материал на то, что соответствует и то, что не соответствует религиозной, эстетической, этической и т.д. норме. Ценностный факт рывком определяется посредством категорического суждения “да-нет”. Но отвергнутое не просто вычеркнуть из жизни: оно уже существует, и отказ в легитимация может обернутся утверждением в другой координатной сетке. В своём дебюте новая культурно-общественная ценность редко приемлема и потому апокрифична. Если путь культурного новатора начинается триумфом - это означает, что его ещё не воспринимают в качестве такового. Тогда в ретроспективе в этой фазе найдут момент скрытого развития нового качестве, т.е. она всё равно покроется налётом апокрифа. Когда обласканный вундеркинд подражает взрослым, то мы понимаем, что это ещё не он - Моцарт, Пушкин, Рембо - что он станет собой - Моцартом, Пушкиным или Рембо - когда узнает первые гримасы фортуны, и биографы станут искать в безоблачном начале намеки на сопротивление. Канон - так же как и апокриф должен устояться, и в противоборстве с последним. Первая дихотомия - это просто начало существования в поляризованном мире ценностей, где новорожденного сразу наделяют благодатью или сбрасывают в пропасть. Но и оттуда он продолжает свою жизнь.

Апокриф и канон есть ступени ценностной легитимизации и её опосредствования. Два этих момента аксиологизации параллельны, но различны по характеру. В опосредовании жизненный смысл принимает знаковую оболочку, начинает существовать в одной из сфер символического. Символизацией жизненный смысл переходит из сферы биологии в сферу культуры, от организма-индивида к индивидуальности-личности. Смысл как отношение между биологическими телами переходит в медиацию (отношение индивидуальностей). Но нельзя перекодироваться только в духовное отношение. Одной медиации недостаточно, смысл должен иметь и тело (экзистироваться). Хотя духовный смысл взамен организма приобретает словесную опору – этого мало. Для существования в новой, социальной среде индивидуальности (персонифицированный смысл) нужно социальное тело. Таковое называется личностью. Легитимация есть укоренение символизма в социальной сфере. Хотя аксиология претендует на бестелесность существововать не существуя, безэкзистентно, в мире людей (даже ангелов) невозможно. Легитимация же подводит символическое явление под ту или иную нормативность (религиозно- догматическую, этическую, эстетическую, лингвистическую). Легитимация вроде бы ценностная, однако всякая норма социальна, посколько имеет хождение среди определённых групп людей. Сетью правил легитимация врастает в социальностью, сгущаясь, эти нормы и образуют социальный кокон вокруг смысла. Если добавить к нормативно-социальному сгущеию имя, биографию, загадку индивидуальности, то получится личность.

Что подвергается канонизации? Это определить трудно. Книги, догмы, ритуалы, имена, личности. Иногда – целые произведения, иногда их части. Бывает, канонизируются грамматические ошибки (дело об исправлении книг при Максиме Греке и Никоне). Иногда канон используется как «табу», запрещает прикасаться к сакральному предмету. Общая же последовательность такова: символическое опосредование смысла (символическое экзистирование)® символизм® легитимация ®канон/апокриф. В текучести словесной материи (медиации) вырезаются зоны неотчуждения, в которых смыслы наделены квазителесностью, текучесть остановливается. Канон можно сравнить с качественным эталоном, неизмерительной мерой. Канон – это не шаблон, по которому можно фабриковать аналогичные предметы, а благодать, осеняющая и хранящая данную неповторимость. Если мы возьмемся определять точные «параметры», делающие вещь канонической, то быстро убедимся, насколько сложно это сделать. Распространение канона происходит не воспроизведением каких-то количественных параметров, но принятием под его благодатную сень. Под этой сенью кишит громадное количество технических ошибок и погрешностей против оригинала. В дотипографской культуре, например, ошибки размножаются при переписывании самых почитаемых текстов. Но грамматические ляпсусы мало влияют на сакральность святынь. Редакторские заботы ещё впереди. Они фактологического свойства, а почитателей интересует осенённость сугубо конкретного предмета сугубо конкретной благодатью в конкретном месте и времени.

При беллетризации аксиологический контраст смягчается в результате преобразования онтологизма в эстетизм и морализм. Оценочные системы религии числят высшие ценности одновременно и безусловными реальностями, постулируя тождественность сущности и существования на вершине пирамиды, в абсолюте. Аксиологизация (оценочное эссенцирование) является одновременно и экзистированием. Такое достигается вычленением из оценочных систем значительной части индивидуализирующей проблематики. Реальность дана ценностному абсолюту в виде знака «плюс» или «минус». Абсолютная вера в реальность божественного замещаются условной верой в художественные вымыслы, совмещённой с неверием в его реальность. Гуманистическую фазу следует признать ключевым моментом наррадигмы, а гуманизм - центром всей словесной культуры. Тут перед нами – отношение к человеку, между людьми, и - отношение специфически культурное. Обыденное словоупотребление подхватывает первое значение слова и превращает гуманизм в гуманность, синоним доброты, жалостливости, сострадания. Такая синонимизация очень пришлась ко двору в России; общеизвестное толкование нашего уклонения от европейской традиции дал Н.А. Бердяев [Бердяев, 1990]. Я хочу обратить внимание на то, что «русский дефект» (не исторического развития, а только понимания термина) состоит в пропуске специфической культурной субстанции гуманизма - учёной словесности. Для дореволюционного интеллигента последняя сопрягалась со школьной латынью и в очень малой степени с человечными отношениями. За человечностью обращались к отечественной литературе, но её статус канонической словесности тогда формировался и не мог быть отрефлектирован.

Теперь об отношениях гуманизма с религией, наукой и литературой. Гуманизм становится понятен не в линейной связи с канонической (сакральной) установкой, но также с литературой (фаза беллетризации) и с наукой (фазы гуманитарности и человекознания). Вместо линейного следования более сложная конфигурация:

апокриф ® беллетризация

канон Ð ¯гуманизм ® ¯гуманитарность

­гуманитарность® ­человекознанание.

Неясно, в какой степени её можно распространить за пределы европейской наррадигмы. Во всяком случае, она отражает усложнённый европейский культурный контекст. В нём словесно-повествовательный (наррадигматический) ряд взаимодействует с инструментально-мыслительным (парадигматическим), иначе, с европейской наукой в классическом смысле. Абстрагироваться от этого взаимодействия нельзя без риска сверхупростить и даже исказить картину.. Повторю, в чём состоит суть перемещения части концептуального содержания известного понятия парадигмы в предлагаемое мной понятие когидигмы. Выше я писал, что главная категория куновского науковедения за годы своего существования сильно популяризировалась, превратилось в расхожее словечко, но тем самым укоренилась в своем главном назначении: указывать на роль науки в легимизации социальных установлений. В таком качестве я её и принимаю. Парадигма будет пониматься мною как легитимизированная конфигурация знания данной эпохи, а также последовательность его (знания) легитимации. Культурные блоки, составляющие парадигму, имеют в глазах общества разную ценность и в разной степени узаконены. Парадигму, в которой Библия – главный источник знания, естественно назвать религиозной. Помимо Библии в неё входят и другие носители информации о мире. Вполне легально существовать они могут, только примыкая к религии и получая санкцию от её института – церкви. Таков случай науки в Средние Века. Напротив, парадигма Нового времени – научная. Поэтому даже и религиозное откровение стремится под зонтик науки. Итак, парадигма – это обозначение системы знаний эпохи, название которой даётся по её центральному, системообразующему знанию. В Новое время –это наука, поэтому парадигма Нового времени – научная. Однако наука есть момент (фаза) в движении знания от биологического интеллекта к мышлению искусственных устройств в культуре мысли. Социальный цикл легитмации мысли я называю когидигмой. На неё я переношу часть признаков парадигмы.

Я выделяю пять фаз когидигмы. Они таковы: эвристическая, магическая, философская, научная и астрорегуляции. Обсуждение ведётся преимущественно на материале Нового времени. Хотя моя цель – не описание хода европейского знания с позднего средневековья до 20 в., а общая науковедческая схема, я счёл, что её лучше вводить на связном и однородном материале, к тому же, известном большинству читателей по школьному курсу физики. Достаточно условная хронология фаз (не следует забывать, что речь идёт о первом представлении модели) такова: эвристическая фаза – 14в.; магическая 15-16вв.; философская – с начала 17в. по конец 18в.; научная – с начала 17в. до конца 19в. Фаза астрорегуляции намечается на самом пределе новоевропейской парадигмы.

Эвристической фазой названо начало цикла, период продуктивных догадок и озарений в постановке познавательной проблемы, когда инструментальная и логико-теоретическая система её решения отсутствует.

Специалисты по эвристике учат стимулировать интеллектуальную активность, в т.ч. за счёт парадоксальных, нелогичных, фантастических допущений, и отбирать, закреплять, развивать перспективные варианты решения, чтобы путь между «нулевым» эвристическим состоянием и мыслительным продуктом сокращался. Познавательные озарения, знакомые каждому человеку, и начало европейской науки – явления разного порядка. Но они сходны в том, что характеризуются интеллектуальной неопределённостью и безосновностью. Принципиальное различие между двумя явлениями состоит в том, что интуитивное начало европейской науки вылилось в известные результаты, от которых историки науки и отправляются, а индивидуальные озарения большинства людей, как правило, угасают без последствий. Однако мы можем опустить этот фундаментальный момент, пока и когда рассуждаем о неком общем рисунке опосредования опыта в состоянии эпистемологической неопределённости.

Да и не всегда обыденному мыслителю остаются только «изобретения велосипедов» и «открытия Америк»; бывают у него и оригинальные идеи. Они теряются для большой науки, поскольку открыватели забывают о них, пренебрегают записями, формулировками, распространением своих идей. Нет у обыденного познания и специальных инструментов, процедур для получения нового. Мало кто станет разрабатывать свои эвристики по правилам: формулировать гипотезу, подбирать факты для её проверки, искать объяснительную теорию. Кроме того, надо соответствовать корпоративным требованиям господствующей науки; у непрофессионалов, лишённых официального статуса и рискнувших заявить о себе, начинаются мытарства одиночек, дилетантов, а то и жертв познания. Организованное познание безжалостно отбрасывает домыслы «посторонних» и ведёт отобранное открытие по ступеням легитимации. Наилучшие шансы вырастить свои озарения до признанного открытия есть у людей, которые занимаются познанием по профессии и знают его технологию. Однако начало парадигмы – это открытие с чистого листа в том смысле, что ни познавательной технологией, ни сформулированными задачами, ни социальным статусом и психологической структурой исследователя этих задач новое направление познания ещё не располагает. Поэтому и можно сопоставить индивидуальные эвристики и начало европейской науки как движение знания от некого нулевого, эвристического состояния. Разумеется, в действительности новое прорастает сквозь старое. Мне придётся пожертвовать здесь перипетиями становления ради характеристики фаз историко-логической последовательности парадигмы. Эта последовательность вычленяется ретроспективно. Зная, что искать, мы можем отвлекаться от контекста и начинать с некого «абсолютного начала». В качестве такой идеализированной точки и выступает эвристическое озарение, иначе говоря, аморфная проблемность без структуры задачи, членения на субъект, объект и средства познания. Период этой нерасчленённости я и называю эвристической фазой.

История открытия начинается случаем частного исследователя, демонстрирующего собой универсальную человеческую любознательность перед лицом непознанных загадок мира. В эвристическом состоянии мир и субъект ещё слиты в мыслительных процессах индивида. Творческие искания, с которого начинается открытие, есть первые движения от неопосредованности к опосредованности в пространстве культуры мысли. Явственное разделение между индивидуальным и универсальным отсутствует, но творчество уже оставляет следы.

Эвристика – умственное озарение до







Дата добавления: 2015-09-18; просмотров: 370. Нарушение авторских прав; Мы поможем в написании вашей работы!



Важнейшие способы обработки и анализа рядов динамики Не во всех случаях эмпирические данные рядов динамики позволяют определить тенденцию изменения явления во времени...

ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ МЕХАНИКА Статика является частью теоретической механики, изучающей условия, при ко­торых тело находится под действием заданной системы сил...

Теория усилителей. Схема Основная масса современных аналоговых и аналого-цифровых электронных устройств выполняется на специализированных микросхемах...

Логические цифровые микросхемы Более сложные элементы цифровой схемотехники (триггеры, мультиплексоры, декодеры и т.д.) не имеют...

ОЧАГОВЫЕ ТЕНИ В ЛЕГКОМ Очаговыми легочными инфильтратами проявляют себя различные по этиологии заболевания, в основе которых лежит бронхо-нодулярный процесс, который при рентгенологическом исследовании дает очагового характера тень, размерами не более 1 см в диаметре...

Примеры решения типовых задач. Пример 1.Степень диссоциации уксусной кислоты в 0,1 М растворе равна 1,32∙10-2   Пример 1.Степень диссоциации уксусной кислоты в 0,1 М растворе равна 1,32∙10-2. Найдите константу диссоциации кислоты и значение рК. Решение. Подставим данные задачи в уравнение закона разбавления К = a2См/(1 –a) =...

Экспертная оценка как метод психологического исследования Экспертная оценка – диагностический метод измерения, с помощью которого качественные особенности психических явлений получают свое числовое выражение в форме количественных оценок...

Классификация холодных блюд и закусок. Урок №2 Тема: Холодные блюда и закуски. Значение холодных блюд и закусок. Классификация холодных блюд и закусок. Кулинарная обработка продуктов...

ТЕРМОДИНАМИКА БИОЛОГИЧЕСКИХ СИСТЕМ. 1. Особенности термодинамического метода изучения биологических систем. Основные понятия термодинамики. Термодинамикой называется раздел физики...

Травматическая окклюзия и ее клинические признаки При пародонтите и парадонтозе резистентность тканей пародонта падает...

Studopedia.info - Студопедия - 2014-2024 год . (0.013 сек.) русская версия | украинская версия