Студопедия — Отвергла долг и дар свой отняла.
Студопедия Главная Случайная страница Обратная связь

Разделы: Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

Отвергла долг и дар свой отняла.






Но в горький плен мой разум ты взяла,

Тебе служить — иного нет желанья!

И хоть сожгла ты прошлое дотла,

Душа, как нищий, просит подаянья.

Ответь! — Пусть сердце, пылкое тогда,

Когда мы страстным предавались негам,

Пустым, холодным стало навсегда,—

Гнездо в лесу, засыпанное снегом,

В глухом лесу, где замер каждый звук.

Ответь, молю, не дли жестоких мук!

1832—1833


СЛАБОУМНЫЙ МАЛЬЧИК [3]

Пер. А.Карельского

От переводчика

Баллада Уильяма Вордсворта «Слабоумный мальчик" («The Idiot Boy») —- одно из самых знаменитых произведений английской литературы. Сейчас для англичан это шедевр наци­ональной классики, украшение антологий и хрестоматий, но появление баллады в 1798 году шокировало современников. В том году Вордсворт вместе с Сэмюэлом Тейлором Колриджем издали сборник «Лирические баллады», открывший собою эпоху романтизма в английской поэзии. Уже само демонстративное обращение поэтов (и прежде всего Вордсворта) к народ­ной тематике и соответственно к «простому», безыскусному (Вордсворт даже настаивал — «прозаическому») языку озадачило многих современников— ценителей изящного. Но когда Вордсворт, доводя принцип до крайности, предлагал тогдашним читателям балладу, главным персонажем которой оказывался не просто «ребенок из народа», а мальчик психически больной, слабоумный, то озадаченность достигала степени шока. Это лишь искушенному читателю XX века вордсвортовская тема может представиться вовсе не такой уж ошеломи­тельной— но для конца XVIII века лирический дифирамб идиоту был, конечно, неслыханной дерзостью, провокацией, и поэту надо было обладать редкостно твердой верой в правоту своего дела и в могущество своего дара, чтоб на такое решиться.

Новации Вордсворта не приняли даже собратья-поэты, сами отправлявшиеся на роман­тическую тропу. Саути, насмехаясь над «экспериментированием» Вордсворта, поставил ему в вину «неинтересность тематики»; юный Байрон в 1809году, не обинуясь, сравнил самого поэта с его героем: «Певец с таким нам пафосом вещает / Об идиота жалкого судьбе,/ Что, кажется, он пишет о себе».

А Вордсворт, отвечая одному из критиков, написал — в обоснование своей и по­этической, и этической позиции: «...откроем свои сердца и, выйдя из нашего собственного «я», посмотрим на тех людей, что ведут самую простую жизнь в наибольшем согласии с природой».

Неинтересная тематика? Да неужели что-то может быть важней и «интересней», чем материнская любовь, сострадание к ближнему, готовность к самопожертвованию ради него,— все, о чем и идет речь в вордсвортовой балладе? Не здесь ли, в сфере этих простейших истин, берут свое начало все головоломные сложности людского и мирового удела? И не из небрежения ли этими истинами произрастают в конечном счете все индивиду­альные, социальные и мировые скорби, раздирающие потом души поэтам и навостряющие умы философам?

Как легко предположить, не повезло такой балладе Вордсворта и в нашем «марк­систском» литературоведении XX века. Немногие обращавшиеся к ней — и среди них весьма основательные исследователи английской литературы,—как правило, «Слабоумного маль­чика» не жаловали и не жалели. Поистине «закрыв свои сердца» и.полагая, что по-марксистски заостряют свое перо, критики писали о «липкой патоке умиления перед иди­отизмом деревенской жизни», о «ничтожности... трагикомических недоразумений, вызван­ных мнительностью и суетливостью двух деревенских кумушек и бестолкового придур­коватого Джонни», о том, что тут «доказывается мудрость неразумия, присущая... кретину», и потому эта баллада «граничит с самопародией». (Не хочу называть имен, потому что имя вызвало бы сразу образ конкретного, единичного человека, а ведь тут, я думаю, не сами эти— живые, мыслящие и чувствующие— люди говорили, а безликая и неодушевленная механика идеологии говорила в них; то был не критик, а его доктрина.)

Прочитав в свое время эту балладу, я поразился безупречной чистоте нравственного чувства, ее пронизывающего, и ужаснулся кричащему несоответствию между текстом и его интерпретациями. Мне говорят, что тут показан идиотизм деревенской жизни, а я у Вордсворта вижу ее органическую доброту и достоинство; одни мне говорят, что Джонни бестолков и придурковат, а другие, напротив, уверяют, что поэт хотел показать в нем некую «высшую мудрость»,— но я не вижу тут ни того ни другого. «Бестолков» и «придурковат» — так мы можем сказать о нормальном неумном, но не об умственно больном человеке, а Вордсворт показывает мальчика именно больного, и по отношению к нему такие эпитеты ненужно жестоки. Но и никакой высшей мудрости поэт своему герою нигде не приписывает — он лишь с сострадательной чуткостью допускает возможность того, что у этого бедного созна­ния может быть свой особый мир, свое воображение, свое чувство радости, доблести, красоты. И то, как деликатно поэт вводит эту тему (в описании ночных странствий Джонни), с каким добрым лукавством он берет ответственность за все эти фантазии, собственно, на себя, подавая их как всего лишь свои предположения,— все это ставит под сомнение даже и пресловутую простоту вордсвортовского стиля: на самом-то деле он являет нам высший пилотаж поэтического артистизма. Писать просто и хорошо — задача посложней, чем писать темно и вяло: вот еще и поэтический, а не только этический, урок Вордсворта.

Между тем приведенные упреки и искажения до сих пор можно прочесть не только в иных ученых трудах, но и в новейших историях литературы и вузовских учебниках. У них, стало быть, достаточно широкая аудитория.

Мне захотелось по возможности искупить вину нашего критического цеха перед тенью поэта и представить эту балладу на суд не только критикам, но и читателям, переведя ее на русский язык. Не мне судить, в какой мере мне удалось передать красоту и искусность поэтического языка баллады — отнюдь, повторю, не такого уж «простого» и тем более не пародийно-примитивного; но думаю, что за честность передачи ее эмоционального строя и ее «морали» я могу поручиться.

 


 

Уж смерклось. Ровный свет луны

Лежит на рощах и лугу.

Бог весть откуда гулкий клич

Подруге шлет угрюмый сыч.

Тоскливо в лунной тишине

«Угу!» — плывет — «Угу-у! Угу-у!»

 

Что так спешишь, что так дрожишь,

Что не в себе ты, Бетти Фой?

Зачем на пони водружен

Бедняжка слабоумный Джон,

Сыночек горемычный твой?

 

Уж все в округе спят давно.

Сними, сними его с седла!

Он горд, он радостно мычит;

Но, Бетти! он ли вдруг помчит

Сквозь сумрак вешний, как стрела?

 

Но Бетти знает лишь одно:

В беде соседка, Сьюзен Гей;

Она стара, она больна,

Совсем одна живет она,

И очень худо нынче ей.

А рядом ни души живой,

Ни дома на версту вокруг.

Кто вразумит их в эту ночь,

Как старой Сьюзен им помочь,

Чем облегчить ее недуг?

 

Они одни, темно кругом,

И мужа Бетти дома нет:

Он дровосек; в соседний дол

Вчера он лес валить ушел.

Что делать им? Кто даст ответ?

 

И Бетти пони своего

Тогда выводит со двора.

Конек тот всюду и везде —

Что на кормежке, что в узде —

Являл отменно смирный нрав.

 

Оседлан добрый пони вмиг,

И — случай видан ли такой? —

В дорогу Бетти снаряжен

Бедняжка слабоумный Джон,

Ее сыночек дорогой.

 

Вниз по долине, через мост

Пускай он в город мчит скорей.

У церкви доктор там живет,

Пускай его он позовет,

А то помрет ведь Сьюзен Гей.

 

Не нужно Джонни ни хлыста,

Ни острых шпор, ни света дня.

Лишь веткой остролиста он

Размахивает, возбужден,

Над холкой своего коня.

 

Полна тревог, полна забот,

Внушала долго сыну мать,

Какой держать он должен путь,

Где вправо, влево где свернуть,

Как мест опасных избегать.

 

А самой главной из забот

Была: «Сынок, потом домой!

Нигде не жди, нигде не стой,

Позвал врача — и враз домой.

Ты понял, Джон, разумник мой?»

 

И Джонни радостно в ответ

Мычит, кивает, в путь готов,

Уздечку дергает, спеша.

И материнская душа

Ответ тот поняла без слов.

 

Хоть Бетти впору их вернуть,

Она сдержала свой порыв,

Лошадке легкий дав шлепок.

И вот уж тронулся конек,

И Бетти вслед глядит, застыв.

 

Но только тронулся конек,—

Бедняжка слабоумный Джон!—

От счастья сам он стал не свой,

Не шевельнет рукой-ногой,

Уздечку еле держит он.

В руке поникшей остролист

Застыл недвижен; в вышине

Над лесом мартовским луна

Не так тиха, не так нема,

Как этот мальчик на коне.

 

Все ликовало, пело в нем.

Так с полверсты проехал он,

Забыв и повод под рукой

И что наездник он лихой,—

Он счастлив, счастлив, счастлив Джон!

 

А мать стояла у ворот,

Собой горда, сынком горда,

И все ему смотрела вслед:

Уж так спокоен он в седле,

Так выправка его тверда!

 

Его молчанье —добрый знак:

Доедет, Бог его хранит.

Вот он свернул направо в лес,

Совсем из вида уж исчез,

А Бетти все вослед глядит.

 

Вон песню замурчал свою,

В тиши ночной она слышна —

Журчит, как мельничный ручей.

И конь под ним овцы смирней —

И ночь уж Бетти не страшна.

 

Теперь — утешить Сьюзен Гей:

В пути гонец их удалой.

Кричат сычи, кричат в ночи,

А Джонни «тру-тру-тру» мурчит,—

Беспечный всадник под луной.

 

И пони с Джонни заодно:

Добрей конька в округе нет.

Что б ни пришлось ему снести,

Он будет так же добр и тих,

Хоть проживи он тыщу лет.

Но он и мыслит! А уж тут

Шаг замедляется вдвойне.

Он Джонни знает; но сейчас.

Он с толку сбит; на этот раз

Все так там странно, на спине!

 

Так движутся они сквозь лес,

По лунным тропам в лунный дол.

У церкви доктор там живет,

Его-то Джон и позовет,

Чтоб к хворой Сьюзен он пришел.

 

А Бетти, сидя при больной,

О Джонни все заводит речь:

Что уж вот-вот вернется он,

И как он храбр, и как умен,—

Чтоб Сьюзен хоть чуть-чуть отвлечь.

 

И Бетти, сидя при больной,

За ней заботливо следит:

То хлеб, то ковш придвинет к ней —

Как будто лишь о Сьюзен Гей

Сейчас душа у ней болит.

 

Но глянем глубже ей в глаза:

От нас, бедняжке, ей не скрыть,

Что счастьем, гордостью она

В минуту эту так полна,

Что всем готова их дарить.

 

И все же отчего порой

Она глядит в окно тайком?

То речь ведет -— то смолкнет вдруг,

Как будто ловит каждый звук

В лесу безмолвном за окном.

 

Все громче стонет Сьюзен Гей.

А Бетти ей: «Сейчас, сейчас.

Луна ясна, они в пути,

Они вот-вот должны прийти.

Уж на дворе десятый час».

Но стонет, стонет Сьюзен Гей.

Вон и одиннадцать уж бьет.

А Бетти все свое твердит:

«Луна ясна, они в пути,

Они появятся вот-вот».

 

Приблизился полночный час.

Луна по-прежнему ясна,

Льет на округу ровный свет.

А доктора все нет и нет,

И бедной Сьюзен не до сна.

 

А Бетти? Час назад она

Бранилась в шутку: «Вот лентяй!

Замешкался в пути, видать.

Теперь ему несдобровать —

Получит знатный нагоняй!»

 

Но час прошел, а Джонни нет;

Теперь уж не до шуток ей.

Его все нет. Что с ним стряслось?

Он ждет там доктора небось.

Забот так много у врачей.

 

Все громче стонет Сьюзен Гей.

Что делать Бетти? Как ей быть?

Бежать ли в лес сынка искать —

Иль при больной сидеть и ждать?

Кто ей подскажет, как ей быть?

 

Уж время за полночь давно,

А доктор к Сьюзен не спешит.

Плывет над лесом лунный свет,

А Джонни нет, и пони нет,

А Бетти все с больной сидит.

 

Да и больной не по себе —

Не перечесть тут страхов всех.

Вдруг утонул, пропал в пути,

Вдруг и следов уж не найти?

Какой на душу ляжет грех!

И лишь она сказала вслух, —

Шепнула: «Упаси Господь!» —

Как Бетти, словно враз решась,

Рывком со стула поднялась,

Себя не в силах побороть.

 

«Ах, Сьюзен, я пойду за ним!

Пойду! уж ты не обессудь!

Ведь он еще дитя, наш Джон,

Да и головкой не силен.

Теперь блуждает где-нибудь.

 

Пойду! Я мигом обернусь!

Но коль совсем тебе невмочь,

То я останусь, так и быть.

Что дать тебе, чем пособить?

О Боже правый! Ну и ночь!»—

 

«Иди, голубушка, иди!

Я потерплю, достанет сил».

И Бетти птицей за порог,

С молитвой Богу, чтоб помог,

Чтоб Сьюзен Гей он охранил.

 

И вот спешит она сквозь лес,

По лунным тропам в лунный дол...

Но о пути о том рассказ

Не сократить ли мне сейчас?

Лишь скуку б он на всех навел.

 

Все, все, что ловит жадный взор:

И строй стволов, и вязь ветвей,

И донный мрак, и лунный блик —

Все ей являет Джонни лик,

Повсюду Джонни мнится ей.

 

Вот шаткий мост через ручей —

И новой мукой мысль полна:

Он слез с коня, вступил в затон —

Достать луну тянулся он,—

А в этом месте глубь без дна.

 

Вот на холме она; застыв,

Глазами обегает дол.

Но среди рощ, средь ивняка —

Ни Джонни, ни его конька,

Весь лунный дол и пуст и гол.

 

«Отцы святые! Может, он,

Увлекшись чем, залез в дупло,

Задохся там? Забрел, блажной,

К цыганам, и его с собой

Бродяжье племя увело?

 

Иль этот пони, карла злой,

Его к кикиморам завел?

Иль в тот он замок нежилой

Попал, где вьется духов рой,

Погибель там свою нашел?»

 

Увы, в сердцах она упрек

Шлет и бедняжке Сьюзен Гей:

Не захворай она не в срок,

Он был бы с ней, ее сынок,

Утехой до скончанья дней.

 

Сама от горя не своя,

Она и доктора корит.

Потом конька настал черед —

Хоть нравом так уж кроток тот,

Что мухе зла не причинит.

 

Вот домик докторский; она

Бежит к дверям его в слезах.

А за спиною город лег,

Он так широк, в нем сто дорог —

И тишь, как в небесах.

 

Стучится в докторскую дверь,

Стучит, зовет и так и сяк.

Тот высунулся из окна,

Моргает, щурится со сна

И поправляет свой колпак.

 

«Где Джонни, доктор, мой сынок?» —

«Ты что шумишь в столь поздний час?»

«Простите, сэр. Я Бетти Фой.

Пропал сыночек бедный мой,

Его видали вы не раз.

 

Он... слабоват чуток умом».

А тот сердито ей в ответ:

«Да что мне до его ума?

В своему ли ты уме сама?»

Хлоп ставней -— и его уж нет.

 

«Ох, горе мне! Хоть помирай!» —

Запричитала Бетти Фой.

«Где мне его теперь искать?

Несчастней есть ли в мире мать?

Пропал, пропал сыночек мой!»

 

Мутится ум — куда теперь,

В тот темный дол? Безжизнен он

И пуст, куда ни посмотри.

И бой часов — пробило три! —

Звучит, как похоронный звон.

 

И вот — назад, в обратный путь.

И диво ль, что в беде своей,

Тоскою смертной сражена,

Забыла доктора она

Послать- к бедняжке Сьюзен Гей?

 

Вот снова поднялась на холм.

Лишь дали мглистые кругом.

Куда теперь? Да и невмочь

Уже бежать ей. Что за ночь!

И ни одной души кругом.

 

Не слышен в чуткой тишине

Ни конский шаг, ни глас людской.

Лишь можно слышать — но не ей!—-

Как меж полей бежит ручей,

Как травы всходят над землей.

 

Перекликаясь в синей мгле,

Всё стонут, ухают сычи.

Так души тех, что влюблены,

Но злой судьбой разлучены,

Друг другу знак дают в ночи.

 

Вот пруд. И Бетти перед ним

Остановилась, вся дрожит:

Так тянет вниз ее вода!

О смертный грех! И от пруда

Она в смятенье прочь бежит.

 

И села наземь наконец,

И плачет, плачет в три ручья.

Теперь уж молит и конька:

«Ты привези домой сынка,

Скотинка добрая моя!

 

Уж я ль не холила тебя?

Не лучший ли тебе овес

В кормушку клала? Верно, ты

Сам заплутал средь темноты

И в дальний лес его увез?»-

 

И птицею взметнулась вновь —-

Стенать и мешкать ей не след!

Коль пруд ее на смертный грех

Чуть не навел, то мыслей тех

Сейчас уж и в помине нет.

 

Теперь, читатель, не пора ль

Нам взор на Джонни обратить?

Я медлю — дар мне тот ли дан?

Какой волнующий роман

Я в рифмы должен перелить!

 

Быть может, он с конем— как знать?

Считается меж горных скал,

С небесной вровень синевой,

Чтоб, с тверди сняв, принесть домой

Звезду, которую искал?

 

Или, к хвосту конька лицом

Разворотясь, в себя ушел

И, думой чудною пленен,

Нем и недвижен едет он,

Как всадник-призрак, через дол?

 

Иль он охотник, дик и смел,

Гроза баранов, бич овец!

Вот тот лужок — неделек пять,

И вам его уж не узнать:

Дотла опустошен, вконец!

 

Иль демон он, исчадье зла,

Весь пламя с головы до пят;

Как вихрь он мчит, взметая прах,

Трусливым душам всем на страх,

Что перед дьяволом дрожат!

 

О Музы! Дале вас молю —

Ваш давний верный ученик:

Как, в меру дара моего,

Мне воссоздать хоть часть того,

Что испытал он, что постиг?

 

Но, Музы! Это ль мне ответ?

Ответ на всю мою любовь?

Вы отвернулись от меня,

Ни вдохновенья, ни огня

Дарить мне не хотите вновь!

 

Что ж... Кто вон там, в тени ветвей,

Где водопад взрывает тишь,

Застыл, как праздный пилигрим?

Беспечный всадник, а под ним

Пасется мирно конь-малыш.

 

На волю своего конька

Ездок, видать, отдался весь.

Что ночь ему и что луна?

Все как в романе — суть ясна:

Ведь это Джонни! Он и есть!

 

И пони с ним, приятель наш.

А что ж бедняжка Бетти Фой?

У ней на сердце все мрачней:

Шум водопада слышен ей,

Но Джонни — где же он, родной?

 

Глянь, кто у пони на спине!

Прочь все тревоги, Бетти Фой!

Смахни слезу, раздвинь кусты —

Кого вдали там видишь ты?

То он, сыночек твой родной!

 

Ну что ж к нему ты не спешишь?

Стоишь — застыла, Бетти Фой?

Не леший он, не призрак он,

Ведь это твой бедняжка Джон,

Сыночек неразумный твой!

 

И руки вскинула она —

Зашлась от радости — стрелой

Метнулась: — чуть не сбила с ног

Лошадку: «Джонни, мой сынок,

Голубчик ненаглядный мой!»

 

А Джонни радостно мычит,

Потом залился смехом вдруг —

Лукавым, ласковым — как знать?

Но с жадностью впивает мать

Из уст родных малейший звук.

 

Вкруг пони мечется она,

То к морде, то к хвосту спешит;

Все в ней поет— а на глаза

Нет-нет и набежит слеза

И там печально так дрожит.

 

Но Джонни цел! Она его

Целует, гладит то и знай,

И вся сияет; и слегка

Сынка стыдится и конька —

Но радость бьет в ней через край!

 

И пони шлепает она,

И теребит, и шутит с ним.

А пони, может, тоже раду

Но на восторги скуповат,

И вид его невозмутим.

 

«А доктор — Бог с ним, мой родной!

Бог с ним! Ты сделал все, что мог!» —

И за узду конька взяла

И прочь от места отвела,

Где пенился поток.

 

А звезды уж почти сошли

С небес, и над холмом луна

Бледнее полотна. В кустах

Уж слышно шевеленье птах,

Хоть песнь еще и не слышна.

 

Бредут они лесной тропой,

И каждый думой полн своей.

Но кто спешит навстречу им,

Заботой раннею гоним?

Она, старушка Сьюзен Гей!

 

Она о Джонни не могла

Забыть средь всех жестоких мук:

Куда, болезный, он пропал?

Все ближе страх к ней подступал,

И — отступал недуг.

 

В тревоге неотвязной ей

Чего-чего не мнилось вдруг!

И билась мысль, метался ум

В смятенном вихре этих дум —

И отступал недуг.

 

«Нет, муки этой мне не снесть!» —

И вот, не тратя лишних слов,

Она все силы напрягла,

С постели встала — и пошла,

Как бы на властный зов.

 

И вот бежит, все в ней дрожит —

Найти б их только удалось!

И вдруг вдали своих друзей

Завидела — и сердце в ней

От радости зашлось!

 

Бредут они домой сквозь лес,

И не перестает звучать

Сычей погудка под луной.

С нее рассказ я начал свой —

Уж ею и кончать.

 

Спросить, решилась мать гонца:

«Так что ж ты не вернулся в срок?

Где ночкой темной ты плутал,

Что ты видал, что ты слыхал?

Скажи нам, все как есть, сынок!»

 

А он, конечно, в эту ночь

Не раз слыхал сычиный зов,

И в небесах луну видал —

В подлунном мире он блуждал

Не зря аж целых семь часов.

 

И вот доподлинный ответ,

Что Бетти дал ее посол.

Он все сказал, как на духу:

«Петух — он пел: ку-гу-у! ку-гу-у!

От солнышка — ух, холод шел!»

Все рассказал наш молодец —

И тут истории конец.

 

ПРИЛОЖЕНИЕ

 

К Милтону

Перевод: Яков Фельдман.

 

Ах, Милтон, что за время ныне!

Не Англия, а затхлый пруд.

Алтарь и меч, очаг и книги,

Монарший двор и сельский труд -

Во всём была когда-то доблесть.

И вот она сошла на нет.

Приди, наш символ, наша совесть,

Подай отеческий совет.

Исполнен праведного гнева

Среди неправедных пиров,

Ты был - Звезда; высок, как Небо;

Как Море синее - суров.

Дай бог и нам такую нить,

Такую преданность Отчизне -

Твою возвышенность хранить

Среди быстротекущей жизни.

 

К жаворонку

Перевод: Яков Фельдман.

 

Эфирный бард, небесный пилигрим!

Презрел ли ты забот обитель - землю?

Забыл ли ты свой дом в траве росистой?

Или пока ты плещешь, голосистый,

Твои глаза и сердце - там, внизу?

Одни и те же крылья лепят песню

В траве росистой и на небесах.

 

Оставь садовый сумрак соловью!

Тебе довольно солнечного света.

Вот образец для мудрого поэта:

Пой в небесах, люби свою семью.

 

Она жила среди дорог...

Перевод: Яков Фельдман.

 

Она жила среди дорог

Намеченных едва,

Там, где ручей ворчливо строг

И стелется трава.

И вслед за мудростью старух

Я мог бы повторить:

В ней было нечего хвалить

И мало что любить.

 

Фиалка крохотная на

Камнях, где мягкий мох.

Звезда вечерняя - она

Одна среди дорог.

Как тихо жизнь она жила,

Как тихо умерла,

Как мало радости с собой

В могилу унесла.


Сердце скачет, как увижу

радугу на небе...

Перевод: Яков Фельдман.

 

Сердце скачет, как увижу радугу на небе,

Точно так же как скакало много лет назад.

Я гулял тогда мальчишкой, ночевал в телеге,

А сейчас я очень важен, лыс и бородат.

 

И когда я стану старым, немощным и хилым,

Точно также будет сердце екать или ныть.

От плетеной колыбели до сырой могилы

Дни подвешены, как бусы на златую нить.

 

Сонет о Сонете

Перевод – Я.Фельдман

 

Критик, сонет презирающий, хмуришься зря ты.

Этим ключом открывал свое сердце Шекспир.

Этой Петрарка свои обезболивал раны

Тихой мелодией лютни - и жизнь торопил.

Тысячу раз эта флейта звучала у Тассо.

Ею Камоэнс в изгнанье озвучивал скорбь.

Данту венок кипарисов на мудрую бровь -

Ветвью веселой сонет в эти листья вплетался.

Сим светляком по пути ободрял себя Спенсер

По темноте из страны заколдованных фей.

Мильтон ослеп - но по прежнему складывал песни

В виде сонетов - как будто играл на трубе.

Эта труба до сих пор призывает к ответу

Души живые - и нас призывает - к борьбе!

 

Сонет о Сонете

Перевод: Аркадий Штейнберг.

 

Не хмурься критик, не отринь сонета!

Он ключ, которым сердце открывал

Свое Шекспир. Петрарка врачевал

Печаль когда звенела лютня эта;

У Тассо часто флейтой о взывал;

Им скорбь Камоэнса была согрета;

Он в кипарисовый венок поэта,

Которым Дант чело короновал,

Вплетен как мирт; он как светляк бессонный,

Вел Спенсера на трудный перевал,

Из царства фей, дорогой потаенной;

Трубой в руках у Мильтона о стал,

Чье медногласье душу возвышало;

Увы, труба звучала слишком мало!

 

Александр Пушкин (вариация)
Scorn not the Sonnet

Суровый Дант не презирал Сонета.
В нем жар любви Петрарка изливал;
Игру его любил творец Макбета;
Им скорбну мысльКамоэнс облекал.
И в наши бни пленяет он поэта;
Водсворт его орудием избрал,
Когда вдали от суетного света
Природы он рисует идеал.
Под сенью гор Тавриды отдаленной
Певец Литвы в размер его стесненный
Свои мечты мгновенно заключал
У нас еще его не знали девы,
Как для него уж Дельвиг забывал
Гекзаметра священные напевы.

 

Чей это голос? Шёпот сердца...

Перевод: Яков Фельдман.

 

Чей это голос? Шёпот сердца,

Перечисляющий друзей

Давно ушедших. Вот и Ей

Настала очередь погреться

Из мерзлоты небытия.

От жаркой ласки снова таять

Седому снегу. Я тебя

Благодарю, Царица-Память.

Не лик любимой, а всего лишь

Златые локоны берёз...

Бессмертна радость среди грёз.

Не приходи, былая горечь.

 

Я шел по роще в день весенний...

Перевод: Яков Фельдман.

 

Я шел по роще в день весенний

И птиц услышал невзначай.

И их безумное веселье

Во мне посеяло печаль.

 

Природа ликовала. Между тем

Душа сжималась и грустила.

Что с Человеком сделал Человек!

Какая жалкая картина!

 

Вьюнок сквозь ветви тащится наверх,

Блестит на солнце паутина.

Что с Человеком сделал Человек,

Какая жалкая картина!

 

Птиц суетливых весел каждый вздох

И каждый писк благополучен.

А человек унижен и жесток,

И безнадежностью измучен.

 

И каждый к солнцу рвущийся побег

Берет свое неукротимо!

Что с Человеком сделал Человек,

Какая жалкая картина…


 

 


[1] Текст приводится по изд.: Литературные манифесты западноевропейских романтиков. М., 1980.

[2] Данные тексты приводятся по изд.: Поэзия английских романтиков 19 века. М., 1975. – Библиотека всемирной литературы. – Сер.2. Т.125.

[3] // ИНОСТРАННАЯ ЛИТЕРАТУРА. 1992. №8-9. С.132-137.

 







Дата добавления: 2015-06-29; просмотров: 589. Нарушение авторских прав; Мы поможем в написании вашей работы!



Обзор компонентов Multisim Компоненты – это основа любой схемы, это все элементы, из которых она состоит. Multisim оперирует с двумя категориями...

Композиция из абстрактных геометрических фигур Данная композиция состоит из линий, штриховки, абстрактных геометрических форм...

Важнейшие способы обработки и анализа рядов динамики Не во всех случаях эмпирические данные рядов динамики позволяют определить тенденцию изменения явления во времени...

ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ МЕХАНИКА Статика является частью теоретической механики, изучающей условия, при ко­торых тело находится под действием заданной системы сил...

Решение Постоянные издержки (FC) не зависят от изменения объёма производства, существуют постоянно...

ТРАНСПОРТНАЯ ИММОБИЛИЗАЦИЯ   Под транспортной иммобилизацией понимают мероприятия, направленные на обеспечение покоя в поврежденном участке тела и близлежащих к нему суставах на период перевозки пострадавшего в лечебное учреждение...

Кишечный шов (Ламбера, Альберта, Шмидена, Матешука) Кишечный шов– это способ соединения кишечной стенки. В основе кишечного шва лежит принцип футлярного строения кишечной стенки...

Методы прогнозирования национальной экономики, их особенности, классификация В настоящее время по оценке специалистов насчитывается свыше 150 различных методов прогнозирования, но на практике, в качестве основных используется около 20 методов...

Методы анализа финансово-хозяйственной деятельности предприятия   Содержанием анализа финансово-хозяйственной деятельности предприятия является глубокое и всестороннее изучение экономической информации о функционировании анализируемого субъекта хозяйствования с целью принятия оптимальных управленческих...

Образование соседних чисел Фрагмент: Программная задача: показать образование числа 4 и числа 3 друг из друга...

Studopedia.info - Студопедия - 2014-2024 год . (0.009 сек.) русская версия | украинская версия