КНИГА ВТОРАЯ. ДЭВИ МЭЛЛОРИ 12 страницавсегда была чужой. То же самое и с вами - для Марго вы были прежде всего мужчиной, но не другом, а мальчики сторонятся вас, так же как Марго сторонилась меня. Вы это чувствуете острее, потому что хотите сблизиться с ними. Я же Марго никогда не навязывалась. Последнее слово вывело Дуга из себя. - Если я "навязываюсь", - то только потому, что... - Я хотела сказать не то. Дуг, - быстро перебила его Вики. - Я мирилась с... ну, скажем, с отчужденностью Марго, потому что и не требовала многого. Вот вы считаете, что вы одиноки; знали бы вы, что было со мной, когда я с ними познакомилась. Я _погибала_ от одиночества. И если уж говорить откровенно, до сих пор я даже не отдавала себе отчета в том, как относилась ко мне Марго. Она была старше меня и гораздо увереннее во всем - в себе, в своих желаниях и целях, - и она была такая обаятельная! Я и не думала претендовать на какое-то место в их семье, особенно если это могло отнять что-то у нее. Я не могла состязаться с ней. И никогда не пыталась. Она давала Кену и Дэви то, что им было необходимо, и они уже ни в ком другом не нуждались. И хотя я с радостью отдала бы все, чем было переполнено мое сердце, им это не было нужно... Она умолкла. Дуг нетерпеливо кивал головой как человек, которому говорят не то, что он жаждет услышать. Разумеется - она же говорила не о нем, а о себе. Но замолчала вовсе не поэтому - она только сейчас обнаружила неожиданную для себя истину: изумленно раскрыв глаза. Вики вдруг поняла, что смерть Марго принесла ей облегчение. Она была поражена. Ведь она всегда восхищалась Марго как женщиной, которая во всех отношениях была неизмеримо выше ее; она тайно надеялась, что когда-нибудь они будут друзьями, что Марго признает ее сестрой, и вот сейчас у нее чуть не вырвалось: "Я рада, что ее нет!" - Боже мой! - прошептала Вики, охваченная жгучим стыдом. - Что такое? - спросил Дуг. - Ничего, - ответила она. - Ровно ничего, только вот у меня мучительное ощущение, как будто вы просите у меня чего-то, а я не могу вам этого дать. Вы хотите услышать какие-то слова, а у меня не хватает ума сообразить какие. Вам что-то нужно от меня, а я не могу понять, что именно. Скажите, что? - спросила она. - Чего вы хотите? - Не знаю, - произнес Дуг. - Даю вам слово - не знаю. Но Вики знала, что прозрение пришло к ней слишком поздно - уже после того, как они расстались. Дуг просил у нее той теплоты, которую она так жаждала давать; но и он тоже не понимал, что в ней происходит. Он ищет кого-то или что-то, что могло бы заменить в его жизни Марго, так же как искали этого Кен и Дэви. А Вики страстно желала стать для них тем, чем была Марго, - теперь она ясно поняла это. Скрытая радость, бурлившая в ней все последнее время, - это просто расцвет ее жизненных сил, находившихся под спудом, пока была жива Марго. Впервые Вики ощутила внутреннюю свободу, она по-женски войдет в жизнь трех мужчин и каждому станет по-своему необходима. Пока что интуиция ее ни разу не обманула - ни в том, как она вела себя с Дэви, ни даже сегодня утром, когда она мылась, одевалась и пудрилась не как обычно, а как делала бы это прелестная, полная сердечного тепла женщина вроде Марго. Однако одной интуиции сейчас было мало Вики, высокая, хорошо одетая, красивая женщина, стояла на шумной улице и не думала о том, как она выглядит, не видела потока машин, не замечала полдневной толчеи вокруг, ошеломленная новой мыслью: от нее ждали душевного тепла, а она ничего другого и не желала, как отдать его без остатка, - но ведь это надо еще осуществить! Что, в сущности, она делает для Дэви - только готовит ему еду, убирает квартиру, спит с ним, ласкает и ждет его возвращения по вечерам! А для Кена она и вовсе ничего не делает. Дуг ушел огорченный, разочарованный... Она поняла, наконец, что нужна им, и была от этого безмерно счастлива, но ее удручало то, что она не знала, с чего начать.
Первое время Дуг наблюдал за падением курса акций в тупом остолбенении; так человек, проснувшись среди ночи, смотрит на пол своей спальни, уже на дюйм покрытой плещущей водой, и пока он успевает осознать страшную опасность - река у подножия холма вышла из берегов и грозит наводнением, - внизу уже трещит бревенчатый фундамент, и, словно при землетрясении, с грохотом рушится дом. Первые десять дней, когда началось резкое падение курса, когда такие устойчивые акции, как "Дженерал Моторс", "Истерн Кодак" и "Вестерн Юнион", падали от тридцати до сорока пунктов в каждую котировку и "даже "Стальные" снизились с 230 до 195, Дуг оставался безучастным зрителем, уверяя себя, что это лишь обычная паника, спекуляции конкурентов, собирающих курс на сто пунктов сразу. "Стальные" еще подымутся до тысячи. Общий курс вовсе не идет на понижение, упрямо думал он. Каждый вечер перед закрытием биржи акции снова взлетали вверх, наполовину покрывая понесенные за день потери. Однако каждое утро бюллетени сообщали о том, что акции котируются гораздо ниже самого низкого уровня за вчерашний день и продолжают падать, так что повышение, отмечавшееся при закрытии биржи, в последующие дни почти сводилось на нет. Творилось нечто неслыханное, что уже нельзя было приписывать махинации отдельных групп, и Дуг, охваченный паникой, понял наконец, что вовсе не проницательность заставляла его оставаться в бездействии, а своего рода шок. Впрочем, пока он пробирался сквозь толпы, теснившиеся в конторе его биржевого маклера, в других конторах и даже на улицах, остолбенение его прошло. Множество хорошо одетых мужчин и женщин стояли с застывшими глазами, с отвисшими от страха челюстями и, как загипнотизированные, следили за неуклонным падением курса. То и дело к столу биржевого маклера протискивался какой-нибудь бледный человек и, сжав зубы, бросал: "Маржа [разница между номинальной стоимостью акции и ее продажной ценой] иссякает, давайте продавать!" - и не отставал от маклера, как тот ни старался отговорить его, чтобы не понести еще больший убыток. Дуг проталкивался к маклеру, враждебно косясь на эту инертную человеческую массу, будто виноваты во всем были толпившиеся здесь люди, будто это они опустошили его карманы и погубили плоды его хитроумных комбинаций. Он ненавидел их. Они разъелись за счет процветания страны, а теперь сбывают акции, спасая свою шкуру. "И как же вы могли наделать такое? - думал он, ожесточенно расталкивая локтями толпу и вкладывая в эти толчки все свое презрение и злобу. - Где ваша гордость, где ваша вера в будущее страны?" Осыпая их про себя злобными упреками, он, наконец, добрался до стола и крикнул в лицо маклеру точно так же, как они: - Ради бога, Пэт, продавайте все! Он понятия не имел, в какой цене сейчас его акции. Бюллетень, только что полученный по телетайпу, сообщал сведения двухчасовой давности, а пока его распоряжение о продаже дойдет до биржи, курс может упасть еще ниже. Впрочем, ему было все равно. Поскорее отделаться от ощущения, будто из тебя выпускают кровь, и спокойно подумать - вот все, чего ему хотелось. Но думать он не мог. Он почти не сознавал, что делает и что говорит. Ночью у него была дурацкая ссора с Кеном, а через два часа он уже не помнил, что они наговорили друг другу. В темной спальне, лежа без сна, он вдруг почувствовал, как вспыхнула боль в старой ране, по которой Кен словно прошелся тупым ножом. "Разве вы заработали свои деньги?" - спросил он. Да, с тех пор как Дуг демобилизовался из армии, он умело наживал деньги, и его состояние далеко превзошло наследство, оставленное отцом. Всей своей деятельностью Дуг доказывал, что как бизнесмен он не хуже покойного отца, а возможно, и лучше. Но теперь, в самое темное время ночи, когда темнота сметает прочь всякий самообман и человек, уставившись в голый потолок, видит свое ничтожество во всей его наготе, внутренний голос, коловший иглами сарказма мозг и сердце, твердил Дугу, что он самый обыкновенный богатый бездельник; недаром он в пору своего одинокого детства не хотел вырастать, боясь, что из него не получится выдающегося человека. В последние годы любой кретин, обладающий капиталом, сумел бы нажить большие деньги. "Нет, нет, это не так!" - отчаянно твердил про себя Дуг Нет, что бы он ни делал, у него всегда была определенная цель. Ведь удавалось же ему удовлетворить свою вечную жажду приобщиться к чему-то новому, выдающемуся, единственному в своем роде. Он не только накапливал деньги. Он создавал компании ради чужого творчества, на которое не способен сам. Одна Марго понимала, что в нем есть такой талант, и он связал свою жизнь с нею, чтобы она повторяла ему это снова и снова, чтобы находить подтверждение этому при каждом взгляде на нее. Ему до того не хватало Марго, что он заплакал; так он и заснул со слезами на лице. Утром тоска по Марго перешла в ощущение томительной пустоты - словно эта пустота образовалась у него в сердце. Но горе его граничило с гневом: почему он должен быть лишен того, что так необходимо ему в жизни? Кто может дать ему это? Братья Марго? Их подчеркнутое нежелание проявить хоть какую-нибудь признательность за то, что он готов был им дать, приводило его в бешенство. При Марго он сделал бы для них все что угодно, и даже теперь, когда ее нет, он охотно выполнил бы свои обязательства. Но сейчас он с наслаждением послал бы их ко всем чертям, вышвырнул бы из своей жизни, растоптал бы, как всех тех, кого избирал за талант и кто почему-либо вызывал его гнев. Но прежде его воодушевляла радостная уверенность в себе; теперь она исчезла, оставив лишь горькую опустошенность. Марго была первой женщиной, которая что-то внесла в его жизнь. До встречи с нею женщины вызывали в нем лишь чувство азарта, вскоре уступавшее место презрению, ибо победа давалась слишком легко: надо было лишь заплатить, причем не обязательно деньгами - мало ли что он мог сделать благодаря влиянию, которое создали ему деньги, а стоимость купленной победы он вычислял уже сам. Но если Марго была совершенно равнодушна к любым благам, ко всему, кроме него самого, разве не может найтись еще одна такая женщина? Он быстро перебрал в уме всех знакомых женщин; некоторые могли бы, пожалуй, заинтересовать его, но вызывали в нем страх: а вдруг он окажется несостоятельным как мужчина? Ведь со времени смерти Марго его не тянуло к женщинам. Нет, ему нужна такая, с которой можно было бы не думать об этом, которая просто понимала бы его, согревала бы своим теплом и служила как бы зеркалом, в котором он видел бы себя таким, каким ему хотелось быть. Повинуясь внезапному порыву, он позвонил жене своего шурина, женщине, которую, в сущности, едва знал. Завтрак с нею закончился для Дуга полным крахом, и он ушел еще более подавленный, чем прежде. Ему казалось, что он потерял какую-то опору и его шатает из стороны в сторону, как пьяного; он сидел в тишине своей огромной пустой гостиной, обхватив голову руками, закрыв глаза, и кричал про себя: "Стань человеком! Действуй!", стараясь пересилить и заглушить назойливый голос, с издевкой твердивший: "Ты только щепка на волнах прибоя" Прибой... нескончаемые зеленые волны катятся к берегу, вздымаются вверх, обрушиваются белой пеной, которая с шипением откатывается назад, а над ней неуклонно движутся и плещут новые волны, снова вздымаются и снова рушатся, вверх-вниз, вверх-вниз, вверх... Дуг резко поднял голову. Поток сумбурных мыслей сразу замер, как звуки настраиваемого оркестра от взмаха дирижерской палочки; грызущий страх мгновенно исчез - новая мысль заставила его вздрогнуть, как от внезапного толчка. Дугом овладело такое волнение, что он еле дышал. Он нажил состояние, пользуясь взлетом биржевого курса, - он наживет в десять раз больше сейчас, когда курс рухнул вниз! Дуг взглянул на циферблат - три часа ночи. Он еле дождался утра.
Дэви неподвижно сидел за столом в лаборатории, сосредоточенно уставясь на пустую стену, не смея ни шевельнуться, ни подумать о чем-то постороннем, ни прислушаться к вою ветра и грохоту грузовиков во дворе из страха отвлечься и упустить внезапное откровение, которого он ждал с минуты на минуту. Он инстинктивно чувствовал, что проблема будет разрешена сразу, в один миг. Все утро в мозгу его мелькали какие-то неясные идеи. Из густого тумана на него мчались призрачные всадники; что-то крикнув, они проносились мимо и, прежде чем он успевал рассмотреть их и разобрать брошенные на скаку слова, исчезали из виду, а он опять изнемогал от волнения и тревожного ожидания. Он был совсем один. За последние две недели Кен лишь забегал на минутку, входил в лабораторию веселым, беззаботным шагом и тут же исчезал, взглянув на Дэви блестящими глазами и рассеянно насвистывая какую-то песенку, в которой не было мелодии, а был лишь ритм; это могло означать только одно: у Кена появилась девушка. Две недели назад, когда Кен позвонил рано утром и сказал, что не придет сегодня в лабораторию, Дэви мгновенно понял, что он сейчас лежит в постели с девушкой, либо его постель еще хранит тепло женского тела, а девушка лишь минуту назад убежала к родителям, к мужу или просто чтобы соблюсти приличия и, наспех чмокнув его на прощание, пылко пообещала вернуться при первой возможности. Дэви понял это, но между ним и Кеном всегда существовал молчаливый уговор не выдавать ни друг друга, ни своих девушек. Считалось, что Дэви ничего не знает, если только Кен не находил нужным сказать ему правду; поэтому Дэви, уже обо всем догадавшись, спросил: - В чем дело? Ты нездоров? - Немножко переутомился, малыш, вот и все, - небрежно отвечал Кен с той обаятельной искренностью, которая даже самую явную ложь делала правдоподобной. - Может, если я поброжу немножко и потолкую сам с собой, мне и подвернется какая-нибудь идея. А ты еще ни на что не набрел? - Нет, - сказал Дэви. - Пока нет. Только ты, пожалуйста, не пропадай. - Ни в коем случае! - горячо заверил его Кен, однако Дэви не сомневался, что Кен, разговаривая с ним, не выпускает из объятий девушку. - Я позвоню тебе в полдень. Может, позавтракаем вместе. Но, как Дэви и предполагал, в полдень Кен позвонил и сказал, что он все еще ни к чему не пришел, и хоть в голосе его слышалось огорчение, он как бы молил оставить его в покое, и Дэви не настаивал на встрече. Кен мог напрягать мозг и предаваться отчаянию лишь до известного предела, а потом внезапно сбрасывал с себя тяжкий груз и, пробормотав: "А, к черту!", устремлялся прочь, ухватив под руку любую девчонку, которой стоило только улыбнуться ему. Через минуту он уже влюблялся в нее с таким же самозабвенным пылом, с каким, без всякой, впрочем, пользы, бился над разрешением проблемы. Он должен был все время видеть ее, чувствовать рядом, ласкать и ласкать, словно хотел, чтобы неутомимое тело послужило примером ослабевшему мозгу. Потом, когда он и девушка доходили до полного изнеможения, уже не соображали, чье обнаженное тело они чувствуют под рукой, свое или чужое, Кена охватывала умиротворенная нежность и он вдруг начинал понимать, что его мозг, о существовании которого он из злости старался забыть, все это время ни на минуту не переставал работать. Девушка, лежавшая в его объятиях, замечала, что несмотря на всю ее нежность он становился невнимательным и рассеянным, и тогда ничего уже нельзя было поделать: он постепенно освобождался и от нее и от безумных обещаний, которые надавал, желая лишь одного - поскорее вернуться к работе. Год за годом происходило одно и то же; единственной девушкой, которая не пожелала подчиниться установленному Кеном порядку, была Вики. Кто его нынешняя девушка, Дэви не знал, да, впрочем, всю эту последнюю неделю ему было совсем не до того. С таким же безразличием он отнесся и к ссоре Кена с Дутом. Последнее время каждый из них отгородился от остальных непроницаемыми стенами своих забот: Кен был поглощен пока еще не известной девушкой; Дуг - биржей; Дэви - решением главной проблемы, которая держала его сейчас в напряженном ожидании. И хотя Дэви просидел так долгие годы, догадка осенила его столь внезапно, что он сначала даже растерялся. Потом он лихорадочно бросился записывать уравнения, торопливо, порою совсем неразборчиво, - он не хотел принимать на веру результаты сложной работы мысли, происходившей где-то в его подсознании, без наглядных и точных доказательств. Меньше чем за пять минут он исписал теоретическими выводами семь страниц и наконец нашел простую и убедительную формулу, указывавшую на то, какие изменения необходимо сделать в конструкции фотоэлектрической сетки в трубке. Но даже этому он отказывался верить, словно его неразборчивые каракули были следствием недостаточно четкой мысли. Пальцы его слегка дрожали; сделав почти физическое усилие, он с педантичным упорством учителя, показывающего приемы письма нестерпимо тупому ученику, постарался писать как можно четче. Снова тот же ответ, обещающий фантастический успех. Дэви глядел на бумагу, и по лицу его медленно расползалась мальчишеская улыбка. Его усталое тело сразу обмякло, он откинулся на спинку стула и уронил руки; карандаш выпал из его пальцев и покатился по полу. - Ах ты сукин сын! - радостно вздохнул он, обращаясь к потолку, к прибору, к первоначальной концепции, ко всему огромному, еще не видимому и не познанному миру физических явлений, который предстояло исследовать. - Трижды сукин сын! Тебе от меня никуда не уйти! - Через минуту он загорелся неудержимым желанием поскорее взяться за работу и впервые за все время остро ощутил отсутствие Кена. Он выпрямился и взял телефонную трубку, но ничего не достиг, разве что заставил звонить другой телефон в пустом гостиничном номере, в самом центре города; телефон звонил и звонил с тщетной настойчивостью, пока Дэви, медленно закипая от злости, не бросил трубку. Но злость только подхлестнула его, и через несколько минут он уже набрасывал новый чертеж фотоэлектрической сетки. Он с головой ушел в работу и тогда услышал, как хлопнула наружная дверь. Дэви вскочил, не выпуская из рук чертежей; он так обрадовался приходу Кена, что не только простил ему долгое отсутствие, но и выругал себя: как он мог рассердиться на него так сразу! Ведь Кен не подошел к телефону только потому, что был уже на пути в лабораторию. Но это оказался вовсе не Кен, а Ван Эпп. Дэви оставалось лишь пожать плечами. - Я тут надумал кое-что, от чего можно оттолкнуться, - спокойно сказал он. - Пойдемте в мастерскую, я покажу вам, что надо делать. И они вдвоем взялись за изготовление тончайших деталей для новой конструкции, однако работа подвигалась медленно, потому что ни один из них не обладал тем опытом и изощренным чутьем, какое было у Кена даже в пальцах. До самого вечера и почти весь следующий день трудились они над тонкой, как паутина, конструкцией, натыкаясь на одну неудачу за другой. И все это время телефон Кена не отвечал. В самом ли деле его не было дома или он лежал в постели на расстоянии вытянутой руки от аппарата, но рука эта обнимала девушку, и поэтому в ответ на настойчивые звонки он только досадливо морщился? "Пусть себе трезвонит, будь он проклят! - быть может, шептал он, смеясь, на ухо девушке. - Пусть весь мир стучится к нам в дверь! Я слышу только тебя!" На третий день Дэви и Ван Эппу удалось наконец сделать новую сетку без особых изъянов, и перед Дэви встала задача вскрыть одну из герметически запечатанных трубок. Он поглядел на большой грушеобразный стеклянный баллон со сложным переплетением металлических электродов, намечая ту линию на шейке трубки, где ее можно было бы разрезать с наименьшим риском - так, чтобы хлынувший внутрь воздух не испортил ее. Дэви точно знал, что надо делать, хотя сам давно уже не вскрывал трубок. Такая тонкая работа была специальностью Кена, но если Дэви сейчас не возьмет всю ответственность на себя, дело не двинется вперед. Риск был велик: малейшая ошибка могла испортить трубку так, что уже не поправишь, но иного выхода нет - надо рискнуть. Дэви снял со стены кислородную горелку и распрямил две питавшие ее длинные резиновые трубки, чтобы они не переплетались и не мешали ему. Затем он включил газ - на конце горелки затрепетал крошечный желтый флажок пламени. Дэви поглядел на него и с тайным страхом, сковывавшим его движения, подошел к стальному баллону с кислородом, своего рода бомбе, поставленной торчком, и открыл первый клапан. Стрелка манометра мгновенно качнулась до сотни фунтов на квадратный дюйм, но Дэви удержал ее от дальнейшего скачка и заставил замереть на месте. Затем он стал осторожно поворачивать медную ручку точной регулировки клапана, пока прибор на выходе не показал десять фунтов на квадратный дюйм - гораздо больше, чем ему требовалось, но он все же пустил струю кислорода в горелку, чтобы проверить силу напора. Кислород ворвался в желтое пламя голубой струйкой - пламя вспыхнуло ярче, поголубело, потом посинело, становясь все темнее и гуще, пока наконец трепещущий флажок не сузился и не превратился в красивый синий вымпел, напрягшийся под напором дувшего сквозь него кислородного ветра. Дэви приоткрыл клапан чуть побольше - вымпел стал острой прозрачной голубой иглой, до того накаленной, что она могла бы расплавить сталь. Дэви все же не мог заставить себя притронуться к трубке, не попытавшись еще раз вызвать Кена. Он выключил кислород, и гудящая игла снова превратилась в желтый язычок, слегка загибающийся кверху от тока воздуха в комнате; пламя было снова спокойным и тихим, как огонек свечи. Телефон Кена по-прежнему не отвечал. Разозлившись, Дэви решил было послать ему телеграмму. Кен может не отвечать на телефонные звонки, но - хочет он этого или нет - посыльный просунет желтую бумажку под его дверь. "А впрочем, ну тебя к черту, - подумал Дэви. - Ты мне не нужен. Я тоже могу научиться всему, что умеешь ты!" В таком весьма воинственном настроении он вернулся в лабораторию и смело приступил к делу. Без всяких колебаний он взял острый напильник и провел черту вокруг шейки трубки, на дюйм выше того места, где начиналась выпуклость. Потом включил кислород. Сейчас он стал Кеном. И с ловкостью Кена он поднес острие стеклянной палочки к гудящему пламени и не отнимал, пока стекло не стало золотистым, потом красным и наконец не начало плавиться. С той же ловкостью, порожденной абсолютной уверенностью, он прижал раскаленное острие палочки к черте, проведенной на шейке трубки, и словно сам почувствовал его жгучее прикосновение. Кончиком пальца он провел по языку и легонько стряхнул капельку слюны на раскаленное стекло. Раздался негромкий, но резкий звук - нечто вроде быстрого "крак!". Еще секунда - и царапина на стекле превратилась в трещину, которая мгновенно обежала вокруг всей шейки по черте, проведенной напильником. Воздух, проникший сквозь трещину, бесшумно заполнил вакуум. Разрез был сделан ровно, трубка не повреждена; теперь Дэви мог вынуть ее основание, к которому была присоединена вся металлическая конструкция. Когда они заменят прежнюю сетку новой, обе части трубки можно будет снова сложить, запаять, и она опять станет такой, как была. И только когда все было кончено, Дэви понял, какого напряжения стоила ему эта операция, и чуть не засмеялся: до чего же это оказалось просто! Он увидел, что Ван Эпп смотрит на него с восхищением; должно быть, он сам так смотрит на Кена, подумал Дэви. Но эта мысль была ему сейчас неприятна, и он тут же выбросил ее из головы. Остаток дня они занимались монтированном новой сетки, запаивали трубку и снова создавали в ней вакуум. На следующее утро, придя в лабораторию, Дэви услышал в мастерской чьи-то деловитые шаги, а на вешалке в конторе увидел шляпу и пальто Кена. Дэви тотчас прошел по коридору и остановился в дверях мастерской, но Кен, возившийся с какой-то схемой, едва взглянул на него. - Нашел! - кратко бросил Кен, всем своим видом показывая, что он занят и ему не до разговоров. - Меня осенило в два часа ночи. - _Ты_ нашел? - переспросил Дэви. - Что ты хочешь сказать? Где ты пропадал, черт возьми? Это _я_ нашел. Я сконструировал новую сетку... - Какая там сетка! - нетерпеливо перебил его Кен. - Надо, чтобы сигнал усиливался сам собой, а помехи сами собой исчезали... - Вот как? - не без иронии осведомился Дэви. - И только-то? - И только-то. Слушай, Дэви, дай мне два часа, и я тебе покажу. Сам увидишь. - Ладно, если у тебя получится - покажи. А я тем временем займусь своим делом. - Валяй, - согласился Кен. - А когда застрянешь, приходи помогать мне. Куда это запропастился Ван Эпп? - Он работает со мной, - холодно сказал Дэви. - А где же еще он, по-твоему, должен быть? Он-то, по крайней мере, приходил сюда каждый день. Кен, наконец, поднял глаза на брата, но взгляд у него был простодушный и невинный до бесстыдства. Он улыбнулся и подмигнул. - Ладно уж, - мягко сказал он и рассмеялся. - Я, может быть, и не часто здесь показываюсь, но если прихожу, то недаром! Результаты своей работы Дэви мог проверить лишь через три-четыре дня, но он упрямо продолжал трудиться вместе с Ван Эппом. Он решил доказать, что его вычисления правильны, хотя каждую минуту ожидал, что Кен позовет его и похвастается легкостью, с какою он одержал победу. Как бы ни был уверен Дэви в своей правоте, интуиция Кена вызвала в нем такое уважение и восхищение, что, если бы Кен заявил о найденном им способе делать черное белым, Дэви принял бы это за непреложную истину. Тем не менее день прошел, а Кен так и не позвал его посмотреть на чудо. Вечером, когда они вместе выходили из лаборатории, Кен был все так же спокоен и уверен в себе. - Завтра увидишь, - пообещал он. Но на следующий день Дэви был настолько поглощен испытаниями своей сетки и так напряженно ловил все признаки неминуемого провала, что только к вечеру вспомнил о Кене, который не позвал его и сегодня. - Как дела? - спросил Дэви, когда они вместе ехали в город. - Да так себе, - процедил Кен. - Просто ума не приложу, почему ничего не получается. Либо один из элементов в схеме пошаливает - но вряд ли, - либо я чего-то не учел. Ну ничего, рано или поздно выйдет, - упрямо продолжал он. - Я в этом не сомневаюсь. А как у тебя? - спросил он, впервые проявляя какой-то интерес к работе Дэви. - Что-нибудь получается? - Еще рано говорить об этом, - коротко ответил Дэви. Его грызла тревога, но он продолжал надеяться, что, как только все переделки будут закончены, правильность вычислений подтвердится самым эффективным образом. После того как он заменил сетку, изображение стало раз в пять отчетливее, что и предсказывали его теоретические расчеты, но во столько же раз усилился и фон из крутящихся хлопьев снега. Весь следующий день он старался ослабить резкость фона и довести его хотя бы до прежнего состояния, но что бы он ни делал, отчетливое изображение креста
|
