Красным шрифтом в квадратных скобках обозначается конец текста на соответствующей странице печатного оригинала

В истории России не было ни одного периода, когда ни возникал бы вопрос о ее отношениях с Европой. Существенное место в размышлениях об общности России и Европы занимают проблемы поиска идентичности. Для России эта проблематика изначально являлась стержневой и была связана с вопросом о происхождении государственности. Еще в Повести временных лет задавался вопрос, “откуда есть пошла Русская земля”. Однако при том, что выбор ответов как прежде, так и теперь остается весьма ограниченным, европейское измерение российской идентичности всегда оказывалось в числе основных и, заметим, наиболее привлекательных. Правда, часто наблюдалось и стремление отгородиться от европейского образца, подчеркнуть несовпадение идентичностей. Именно эту цель преследовало повсеместное распространение на территории восточнославянских государств кириллицы, в то время как западные славяне предпочли письменность, основанную на латинице. Сейчас зона кириллицы стремительно сокращается даже на постсоветском пространстве, что можно рассматривать как весьма яркое свидетельство сокращения российского влияния в странах – бывших республиках СССР.

Другая составляющая российско-европейских взаимоотношений практическая, а не психолого-философская. И хотя из Европы на Русь шли то “псы-рыцари”, то шведы, то французы, она всегда находила в себе силы не только защищаться, но и устанавливать мир с прежними врагами и не бояться учиться у [c. 220] них. Отсюда и немалое количество иностранцев на российской государственной службе, и приглашение немецких поселенцев, и династические браки с европейскими королевскими домами.

При всем значении цивилизационно-культурологической общности российско-европейских взаимоотношений не менее важна их геополитическая составляющая. Однако она на протяжении многих веков довольно слабо подкреплялась экономическими отношениями. Торговый баланс в прошлом, как, впрочем, и ныне, складывался не в пользу России. И если когда-то Россия предпочитала расплачиваться “лесом и салом”, то сегодня она расплачивается энергоресурсами.

Двойственная природа отношения России к Европе ярче всего проявлялась в вопросах образования. В то время как университеты стали своеобразной кровеносной системой европейского Возрождения, Россия стремилась сохранить автономность, замыкаясь в славяно-греко-латинской модели полуцерковного образования. Все попытки отправить дворянских юношей на обучение в Европу, предпринимаемые до Петра Великого, заканчивались провалом. И лишь царский пример и воля царя-реформатора способствовали тому, что “окно в Европу” было “прорублено” и в этой сфере. Но пройдет еще сто лет, а молодые люди “с душою прямо гёттингентской”, получившие образование на Западе, будут оставаться непонятыми на Родине. Хотя сейчас в образовательных стандартах России и Европы сохраняется существенная разница, вступление России в Болонский процесс ¹ призвано повлиять на взаимоотношения следующих поколений.

Но это взгляд с российского берега. А что же представляла и представляет для Европы Россия? Отметим, что европейцам в целом отнюдь не было свойственно демонизировать Россию. Европейские просветители переписывались с российскими монархами, музыкальные короли Европы гастролировали в российской столице, русская публика просаживала состояния в казино Монте-Карло и лечилась на водах в Баден-Бадене. Все это [c. 220] сближало Россию с Европой. Но сближало своеобразно – скорее еще больше расслаивая русское общество, нежели способствуя его национальной самоидентификации.

В разделении России и Европы не последнюю роль играли экономические причины. Когда в Лондоне открылась первая ветка подземки, в Петербурге Александр II принимал решение об отмене крепостного права. Поистине, “что поздно Лондону, то рано для Москвы”. Стремление ликвидировать экономическую пропасть между Россией и Европой порой провоцировало неадекватные предложения со стороны россиян леворадикального толка. Так, уверенность российских большевиков в незамедлительном проявлении классовой солидарности со стороны рабочего класса европейских стран в случае успешной пролетарской революции в России породила не только теорию мировой революции, но и политику ускоренной индустриализации.

Однако уже довольно скоро новые лидеры Советской России вынуждены были признать, что попытки сближения с Европой вызывают там противодействие. Даже на уровне социал-демократии не удалось объединить все три имевшихся в начале 20-х гг. Интернационала. Не удалось создать и систему коллективной безопасности на востоке Европы, наподобие локарнской. И лишь нацистская угроза, ставшая реальностью, оказалась способной сплотить в антигитлеровскую коалицию Советский Союз и европейские страны.

При этом западноевропейская внешняя политика и дипломатия не переставали выказывать недоверие союзникам на востоке. Такую настороженность устами одного из своих героев передал английский писатель Джеймс Олдридж: “Не в обиду будет сказано Лондону, там все еще не понимают России. Торжественные конференции, взаимные уступки – это все очень хорошо, но на самом деле этих людей никогда не переспоришь. То, что в любой стране является веским дипломатическим аргументом, здесь не стоит ничего. Они не понимают обычных дипломатических норм, не понимают, как нужно торговаться и уступать. У них свой особый язык, и все их доводы основаны на узкой марксистской формуле, на догматическом толковании истории с точки зрения экономики, и поэтому все, что они говорят, звучит неуместно и нежизненно. Вы очень скоро убедитесь в том, что русская система несовместима с нашими идеями и с нашим [c. 221] миром. С ними вообще бесполезно разговаривать, а спорить – просто невозможно” ².

Неудивительно, что основные “сражения” на полях холодной войны развернулись в Европе, еще не забывшей Вторую мировую войну. Первой серьезной угрозой послевоенному миропорядку стал берлинский кризис 1948 г. Он сделал реальностью обозначенный У. Черчиллем “железный занавес”, протянувшийся от Щецина на Балтике до Триеста на Адриатике и разделивший Европу на Западную и Восточную.

Упрекая Советский Союз в стремлении к коммунистическому прозелитизму, западноевропейские государства сами не были чужды такой политики. Особенно ярко ее продемонстрировали страны Центральной и Восточной Европы (ЦВЕ) в период подъема там антисоциалистических движений (в 1953 г. в Берлине, в 1956 г. в Польше и Венгрии, в 1968 г. в Чехословакии). Но необходимо отметить, что и в самих государствах Центральной и Восточной Европы существовала весьма мощная антисоциалистическая оппозиция. Преодоление раскола в ее рядах стало одной из предпосылок тихих, осенних, “бархатных” революций 1989 г. и последовавшего за этим стремительного сближения западных и восточноевропейских стран.

Жесткого разделения Европы “железным занавесом” никогда не было, не только потому, что в памяти послевоенного поколения оставались ужасы Второй мировой войны, но и потому, что не было всеобщего осознания необходимости поддержания европейской безопасности. Безусловно, видение модели этой безопасности у стран НАТО и государств, входящих в Организацию Варшавского Договора (ОВД), было разным. И все же и те и другие приходили к пониманию того, что континентальная безопасность должна быть неделимой и транспарентной, что строительство европейской системы безопасности возможно только путем налаживания плодотворных контактов государств всего континента с участием максимального числа международных, в первую очередь суверенных, акторов.

В сознании европейцев – наследников Священной Римской империи германской нации всегда присутствовала идея объединения Европы, осуществить которую до середины XX в. они так и не смогли. Вначале трагический опыт Второй мировой войны [c. 222] стимулировал их стремление к интеграции. Затем путь к объединению пролегал, с одной стороны, через преодоление германо-французских противоречий, а с другой стороны, через устранение идейно-политических преград, разделяющих Восточную и Западную Европу.

Следует подчеркнуть, что западноевропейская интеграция способствовала решению многих экономических и социальных проблем региона. Этот процесс, начавшийся в 1950 г., когда в Париже на Межправительственной конференции был подписан Договор об учреждении Европейского объединения угля и стали (ЕОУС), постепенно охватывал более широкие сферы совместной деятельности все большего числа европейских стран. Значение этого документа состояло в том, что он закладывал институциональную основу будущей европейской интеграции.

Как бы институционально ни укреплялись европейские сообщества, важно не только создать единое экономическое пространство, но и обеспечить его эффективное взаимодействие с остальным миром, и в первую очередь с другими европейскими государствами. Поэтому первые шаги по формированию общей внешней политики были предприняты еще в начале 50-х гг. Но в итоге оказалось, что это направление относится к разряду тех, которые страны в наименьшей степени были готовы связывать с интеграционными процессами и институтами. Только в 1970 г. на Люксембургской сессии министров иностранных дел Европейского экономического сообщества было принято решение об образовании системы Европейского политического сотрудничества (ЕПС), представляющей собой межгосударственный механизм взаимной информации и политических консультаций. Вопросы обороны в компетенцию ЕПС не входили, так как были прерогативой Западноевропейского союза. Затем Единый европейский акт (ЕЕА) 1987 г. связал внешнюю политику Европейского экономического сообщества с политикой, согласованной в рамках ЕПС.

В течение 90-х гг. XX в. шло постепенное трансформирование системы Европейского политического сотрудничества в систему Общей внешней политики и политики безопасности (ОВПБ), что предусматривалось Маастрихтским договором о Европейском союзе (ЕС) (1992 г.). Эти действия стали ответом как на углубление европейской интеграции, так и на изменившуюся после окончания холодной войны международную [c. 223] обстановку. Кардинальные перемены произошли в первую очередь в отношениях ЕС со странами Центральной и Восточной Европы и постсоветскими государствами. Постепенно наметился переход России и Европейского союза к отношениям стратегического партнерства.

Новая стадия взаимоотношений получила свое документальное закрепление в Коллективной стратегии Европейского союза в отношении России, принятой в июне 1999 г. на саммите ЕС в Кёльне, и в Стратегии развития отношений Российской Федерации с Европейским союзом на среднесрочную перспективу (2000–2010 гг.), утвержденной Правительством России в октябре того же года. Близость этих документов по духу сотрудничества вместе с тем не означает их полного совпадения по приоритетам. Так, в российской Стратегии развития речь идет о том, что Российская Федерация представляет собой самостоятельный полюс в многополюсной модели мира. При этом внимание в ней сосредоточено как на аспектах сотрудничества в двустороннем режиме, так и на взаимодействии России и ЕС во внешнем мире.

Европейский союз, в свою очередь, необходимость развития такого сотрудничества видит в том, чтобы оно способствовало, во-первых, укреплению демократии, правового государства и гражданского общества в России, во-вторых, углублению связей России с европейским экономическим и социальным сообществом, в-третьих, укреплению в России основ социально ориентированной рыночной экономики и, в-четвертых, развитию политического диалога в целях сохранения стабильности и обеспечения безопасности на континенте. Следует отметить, что за прошедшие годы сформировался достаточно четкий механизм этого сотрудничества. Традиционно, два раза в год, проходят саммиты Евросоюза и России – поочередно в Москве и стране – председателе ЕС. Их повестка дня, безусловно, во многом зависит от политических приоритетов страны – председателя Евросоюза.

При весьма динамичном характере развития российско-европейских отношений многие проблемы по-прежнему остаются нерешенными. Одна из них вытекает из разного подхода к Соглашению по ядерно-экономической программе. Хотя Москва подтвердила принципиально важный для ЕС Киотский протокол о сокращении вредных выбросов в атмосферу, ее отношение [c. 224] к утилизации отходов ядерного топлива и другим вопросам охраны окружающей среды продолжает вызывать озабоченность стран – членов Евросоюза.

Острые противоречия существуют и в экономической сфере, хотя ЕС признал Россию страной с рыночной экономикой. Так, сохраняется дискриминационная практика антидемпинговых расследований Европейской комиссии в отношении российских экспортеров, особенно экспортеров стали и товаров ядерного цикла. Тормозится проведение диалога Россия – ЕС по вопросам европейской безопасности. Приближение зоны ЕС к границам России создало серьезные правовые препятствия для российского сырьевого, промышленного и сельскохозяйственного экспорта. Сложности во взаимоотношениях России и ЕС обусловлены также тем, что Евросоюз представляет собой интеграцию, объединение, а не гомогенное пространство. Каждая из входящих в него стран не только сохраняет свой суверенитет, но и отстаивает собственные национальные интересы. Многие из них одновременно являются членами военного блока НАТО. И хотя Россия установила партнерские отношения с НАТО, разночтения в подходе к целому ряду проблем региональной безопасности сохраняются.

В целом Россия потеряла возможность оказывать существенное влияние на геополитическую ситуацию в Центральной и Восточной Европе, и в результате отношения между нею и странами ЦВЕ в 90-х гг. XX в. нельзя охарактеризовать как конструктивные. Политические отношения чаще всего отличались недоверием и подозрительностью с обеих сторон. Со стороны государств ЦВЕ это обусловливалось историческим опытом и неопределенностью будущего пути развития России. С российской стороны причиной тому стало вступление ряда стран Центральной и Восточной Европы в НАТО.

Итоги холодной войны стали причиной серьезнейших геополитических изменений в региональном измерении:

мировая социалистическая система прекратила свое существование;

распад Организации Варшавского Договора привел к фактической ликвидации Хельсинкских договоренностей (соглашений) 1975 г.;

влияние западных держав на все сферы жизнедеятельности стран Центральной и Восточной Европы стало определяющим; [c. 225]

главенствующее положение в системе обеспечения безопасности в Центрально-Восточноевропейском регионе заняли США и находящаяся под их контролем структура НАТО.

Взаимоотношения России со странами Центральной и Восточной Европы в 90-х гг. XX в., по существу, можно охарактеризовать как отступление ее из этого региона. Процесс этот был задан объективно, и потому отступление во многом было вынужденное, неизбежное, дезорганизованное. Уходя с территории бывших союзников по социалистическому содружеству, Россия многое построенное в период социализма на безвозмездной основе уступила за бесценок или бросила впопыхах. Существовавшими тогда реальными возможностями гарантированно, на договорной основе, закрепить свои оборонные и экономические интересы страна не сумела воспользоваться.

Следует отметить, что особая роль региона ЦВЕ в советской системе союзов и его большое геополитическое значение как выдвинутого рубежа обороны СССР определялись прежде всего глобальным противостоянием различных политико-экономических систем. Этим объяснялись и приоритетное место среднеразвитых стран ЦВЕ во внешнеэкономических связях Советского Союза, и характер этих связей, которые, по сути, сводились к оплате военно-политической лояльности союзников по Варшавскому Договору значительными экономическими дотациями со стороны СССР. Дотирование осуществлялось как через заниженные цены на российские энергоносители и сырье, так и через завышенные цены на товары партнеров по Совету Экономической Взаимопомощи, а также через невыгодные для СССР структуру товарооборота и систему расчетов.

С прекращением холодной войны стратегическое значение данного региона для бывших соперников значительно уменьшилось. Экономический кризис, в который все сильнее погружались и страны региона, и СССР, сделал непосильным для Советского Союза поддержание прежнего уровня расходов на оплату западного форпоста, “витрины” социализма. Повышение цен на советские энергоносители до уровня мировых и переход в 1991 г. к расчетам в свободно конвертируемой валюте, вызвавшие обвальное падение товарооборота и конец СЭВа, лишь зафиксировали невозможность сохранения прежних отношений. Окончательная экономическая и политическая переориентация стран ЦВЕ стала неминуемой, даже если бы за ней [c. 226] не было стремления рвавших с социализмом государств дистанцироваться от СССР.

Процесс увеличения доли промышленно развитых стран с рыночной экономикой в торговле стран ЦВЕ и снижения в ней доли Советского Союза наметился еще в начале 80-х гг. XX в. С 1986 г. он принял характер стабильной и однонаправленной тенденции, которая стимулировалась растущей внешней задолженностью западным кредиторам. Возросшая в связи с реализацией проектов технологической модернизации и необходимостью расплачиваться с заимодавцами потребность в свободно конвертируемой валюте стала мощным фактором, изменившим направление торговых потоков. Таким образом, в основе уменьшения советского влияния в регионе лежало кардинальное изменение в соотношении политических сил и экономических потенциалов СССР и западных стран, а геополитическому переделу Европы предшествовал поистине тектонический геоэкономический сдвиг.

В связи с тем что экономическая, политическая и военная сила объединяющейся Европы возросла, значение России и дезинтегрирующегося постсоветского пространства значительно уменьшилось. Но так как Россия взяла за ориентир общественный строй западноевропейского типа, то, естественно, общим центром притяжения европейских постсоциалистических государств стал Брюссель, а не Москва, которая издалека, с отставанием от соседей в ЦВЕ, с большими трудностями начала движение к той же цели.

В системе координат и приоритетов стран ЦВЕ Запад и Восток как бы поменялись местами. ЕС и США принялись выполнять ту же роль, которую прежде играл СССР, – взяли на баланс и начали оплачивать своей экономической помощью военно-политическую лояльность новых союзников. Россия же, даже переставшая быть центром мирового коммунизма, многократно ослабленная и оставившая свои позиции в странах Центральной и Восточной Европы, во многих из них продолжала восприниматься по-старому. Объяснялось это не только приверженностью сложившемуся стереотипу. И у ЕС, и у США на первый план стали выступать экономические основания для экспансии в зону, которая вне ее геополитического контекста перестала пользоваться репутацией наиболее привлекательной. Таким образом, подчеркнутая, а временами исключительная [c. 227] военно-политическая лояльность стран ЦВЕ Западу – главный стратегический ресурс и основной экспортный товар региона в их взаимоотношениях – требовала демонстративного размежевания с Россией и навязывания ей роли альтернативного и конкурентного центра мощи, каковым в действительности она уже не являлась.

Традиционно географическое и историко-культурное деление ЦВЕ на центральноевропейскую и балканскую части. Два субрегиона отличаются не только уровнем социально-экономического развития, но и степенью продвижения на пути к рыночной экономике и упрочению демократического правопорядка. Признанием этому стал прием Венгрии (7 мая 1995 г.), Чехии (21 декабря 1995 г.) и Польши (22 ноября 1996 г.) в Организацию экономического сотрудничества и развития (ОЭСР). Центральная Европа отлична от Балкан не только по внутренним, но и по внешнеполитическим характеристикам. Относительная, хотя и несвободная от соперничества экономико-политическая консолидация центральноевропейских стран, сначала в рамках Вишеградской группы (Польша, Венгрия, Чехия, Словакия), а затем в рамках Центральноевропейской зоны свободной торговли (CEFTA), к которой в 1996 г. присоединилась Словения, контрастирует с разобщенностью балканских государств. Они после югославского кризиса хотя и делают первые попытки наладить взаимное сотрудничество, но далеко в этом направлении пока не продвинулись.

Перед выбором оказалась и Россия. Центральная Европа, обладающая большим экономическим потенциалом, более значима как зона ее транзита в торговле с ЕС – одним из ведущих российских партнеров. Ожидалось, что быстрое проникновение на рынки ЕС первоочередных кандидатов из ЦВЕ укрепит российские позиции на европейском экономическом пространстве. Однако в силу острой конкурентной борьбы многие ниши для проникновения на западноевропейские рынки были уже прочно заняты, а политическая предрасположенность к связям с Россией оказалась в значительной мере утрачена. Балканы менее освоены ЕС экономически, хотя рынок здесь не столь требователен. Экспансия в самую бедную часть континента с малоемкими рынками при затрудненных после распада СССР коммуникациях сама по себе не сулила большой выгоды. Но проблема транспортировки каспийской нефти, связанная с жизненно важными интересами России в ее ближнем зарубежье, и [c. 228] перспективные проекты экспорта газа придали новое измерение и балканскому направлению в российских внешнеэкономических и политических связях.

Определенные нюансы были заметны и во внешнеполитической ориентации стран двух субрегионов. В Центральной Европе просматривалась последовательная натоцентричная направленность внешней политики, причем эта направленность сохранялась практически при всех переменах на политической сцене и смене правых и левых кабинетов. Во внешнеполитическом подходе правых и левых в Польше, Венгрии, Чехии наблюдалось лишь одно отличие. Правые придерживались традиционалистского подхода, заключавшегося в том, что национальным интересам более всего отвечала слабая Россия и дезинтегрированное постсоветское пространство, а связи с самой Россией они склонны были рассматривать в контексте экономической безопасности. Левые, более прагматичные по природе, были готовы сочетать пронатовскую политику с поддержанием активных экономических отношений с Россией.

В Болгарии и на постюгославском пространстве различия во внешнеполитических акцентах правых и левых были более выражены, но и крайне правые не менее были привержены традиционному русофильству, чем ультралевые. В целом же для левых связи с Россией были более органичны, чем пронатовская ориентация, а правые отводили первое место связям с НАТО и ЕС. Однако именно социалистическая родословная сдерживала левых от практических шагов, которые могли бы быть расценены как недостаточная приверженность европейским ориентирам. Сказывались желание и надежда попасть во вторую волну приема в НАТО и ЕС, что заметно укрепляло атлантическую дисциплину среди претендентов.

В период приближения к завершению нулевой фазы в политическом развитии стран Юго-Восточной Европы было бы недальновидно внешнеполитические наклонности левых сил региона рассматривать как значимый ресурс российской дипломатии. Прозападная ориентация и определенный антироссийский настрой исторически были наиболее сильны в Польше, Венгрии, Чехии, Румынии, т. е. странах, имевших сложный опыт взаимоотношений либо с Российской империей, либо с Советским Союзом. В то же время в Словакии 1968 год (время обретения равного с Чехией статуса и переустройства государства на [c. 229] федеративных началах) воспринимался иначе, чем в Чехии, где эта дата памятна советской интервенцией и удушением Пражской весны.

Для Болгарии, Сербии и Черногории, исторически обязанных России своей независимостью и связанных с ней общим цивилизационным наследием, было вполне естественным отсутствие тех историко-культурных преград в общении с Россией, которые ощущались в странах Центральной Европы. В то же время в обществе по отношению к ЕС и НАТО обнаружился гораздо больший плюрализм мнений, чем среди политической элиты. Даже в Чехии, Венгрии и Польше участие в ЕС и НАТО не пользовалось однозначной и консолидированной поддержкой большинства населения.

Присутствие России на Балканах традиционно считалось необходимым элементом балканской стабильности, и потребность во вненатовской дополнительной военно-политической поддержке была не только у Болгарии и Югославии, но и у входящей в НАТО и ЕС Греции. Однако способность России отвечать на этот запрос после продемонстрированной в Чечне беспомощности вызвала большие сомнения. В лучшем случае российский фактор заинтересованным странам субрегиона был необходим в качестве разновеса в политико-силовом балансе и в качестве разменной монеты на дипломатических торгах. Красноречивым свидетельством этого была политика руководства Союзной Республики Югославии, которое, оказавшись в международной изоляции, активно старалось использовать Россию в своих целях в разгар югославского кризиса, а по его завершении предпочло договариваться при американском посредничестве. Поскольку ни реабилитация в глазах мирового сообщества, ни возвращение в мировую экономику и политику, ни восстановление разоренного войной и санкциями хозяйства без западных держав были невозможны, европоцентристские мотивы в политике балканских стран по вполне понятным причинам усиливались.

В середине 90-х гг. XX в. в странах ЦВЕ появились положительные симптомы, указывающие на выход из глубокого экономического кризиса рубежа 80–90-х гг. Свидетельством тому был рост валового внутреннего продукта почти во всех странах региона. Однако многое заставляет осторожно оценивать наметившуюся положительную динамику. Анализ факторов [c. 230] экономического роста свидетельствует о его пока недостаточно надежной основе. Некоторое оживление капиталовложений в ряде стран заметно еще не повлияло на состояние основных производственных фондов, их объем и технико-технологические характеристики. Зачастую источниками роста капиталовложений становились иностранные кредиты, увеличение объема которых вело к росту иностранной задолженности. Уже в 1994 г. начало сказываться исчерпание возможностей экстенсивного развития частного сектора, базировавшегося на низкой капиталоемкости, позволявшей легко начинать дело и перемещать бизнес из одной сферы в другую.

В начале XXI в. Российская Федерация утратила те позиции, которые занимал в Центрально-Восточноевропейском регионе СССР. В то же время она, находясь на первом-втором месте в импорте стран ЦВЕ, продолжает сохранять свое значение как поставщик нефтегазового топлива, а также отдельных видов сырья и материалов (черные металлы, древесина, синтетический каучук и др.). В последние годы Российская Федерация удовлетворяет импортные потребности региона в газе на 93–95%, в нефти – более чем на 50% ³. Центральная и Восточная Европа перестали быть для России во внешнеэкономической деятельности приоритетными регионами. Однако страны региона остаются для России важными рынками сбыта: в них реализуется 34% объема экспорта газа, поставляемого в дальнее зарубежье, 26% экспорта нефти, свыше 20% угля ⁴.

Значение ЦВЕ как транзитного пространства для России растет параллельно росту удельного веса ЕС в российской торговле. Структура взаимного обмена России и ЕС, сама по себе крайне неудовлетворительная, все же более выгодна, чем со странами ЦВЕ. Невосполнимые российские топливно-энергетические ресурсы обмениваются главным образом на продовольствие, химические товары, машиностроительную продукцию, производимые в странах ЦВЕ. Обмен российских энергоносителей на эти изделия с переходом к расчетам в свободно конвертируемой валюте утратил актуальность, но низкая [c. 231] конкурентоспособность многих товаров, импортируемых из региона, остается объективным фактором, ограничивающим российскую заинтересованность в расширении взаимной торговли при сохранении ее нынешней структуры.

Коренные перемены произошли в торговом режиме стран региона на западном и восточном направлениях. Во времена СЭВа Советский Союз в отношениях со странами ЦВЕ занимал привилегированное положение, а от мирового рынка регион был отгорожен системой расчетов в переводных рублях, общими принципами ценообразования и рядом других барьеров. В 90-х гг. XX в. сложилась ситуация, которая во многом выглядела как зеркальное отражение прежнего порядка. Отношения России со странами ЦВЕ развивались исключительно на двусторонней основе, в то время как ЕС выступал по отношению к ним с общей стратегией и пытался стимулировать интеграционные процессы в самом регионе. Россия не имела со странами ЦВЕ договоренностей о взаимных таможенных преференциях, которые ими достигнуты с большинством западных партнеров и со многими соседями. Восточноевропейский рынок все более открывался для ЕС и сокращался для России.

После распада СССР и крушения мировой системы социализма постсоветские и постсоциалистические государства заявили о своем вступлении на путь строительства общества плюралистической демократии, социального рыночного хозяйства, гражданского общества, открытой экономики и равноправного участия в международных экономических отношениях с тем, чтобы повысить конкурентоспособность своей продукции и увеличить долю высокотехнологичных наукоемких изделий в национальном производстве и экспорте. Достижение этих целей центральноевропейские государства связывали со своим вступлением в Европейский союз; постсоветские государства в тот период даже теоретически не рассматривали вопроса о вхождении в Евросоюз и НАТО, а попытались сформировать принципиально новую интеграционную группировку в рамках Содружества Независимых Государств.

Центральноевропейские государства за полтора десятка лет проделали большую работу: осуществили глубокую структурную перестройку своей экономики, либерализовали экономические режимы, создали институты рынка, провели приватизацию. Но, несмотря на достигнутый прогресс, в процессе гармонизации [c. 232] экономической политики стало ясно, что институциональные, организационные и профессиональные различия не позволяют центральноевропейским государствам применить на практике нормы и законы Европейского союза. И социально-экономические успехи этих стран вряд ли можно приравнять к стандартам Запада. Далеко не всем “новичкам” ЕС удалось достигнуть дореформенного уровня доходов населения.

Что же касается новых государств, образовавшихся на постсоветском пространстве, то в большинстве из них установились жесткие авторитарные политические режимы, а демократические системы там, где их удалось построить, оказались настолько хрупкими, что возникает вопрос об их устойчивости. Столь необходимая для демократического государства работа институтов гражданского общества представляется достаточно проблематичной: граждане теряют интерес к самоорганизации, общество атомизируется, растет дистанция между руководством страны и гражданами, отстраненность последних от принятия решений. При этом надо отметить, что стихийные протесты граждан заставляют прибегать к непродуманным реформам, которые создают угрозу выживанию малоимущих слоев населения. Кроме того, планы строительства социальной рыночной экономики оборачиваются на практике деинтеллектуализацией труда и примитивизацией производства.

Указанные негативные процессы в постсоветских государствах шли в условиях фактической децентрализации пространства бывшего СССР. Поэтому, хотя и подписывались многосторонние соглашения, выстраивалась модель интеграции по образу и подобию ЕС (Соглашение о зоне свободной торговли, Таможенный союз, платежный союз, валютный союз), найти подходящий механизм для выполнения соглашений никак не удавалось, поскольку заинтересованность в интеграционных процессах отсутствовала. Без координации экономической политики государств, без работающих наднациональных структур, ограничивающих национальный суверенитет, рыночные силы, какими бы мощными они ни были, не способны обеспечить эффективное функционирование интеграционного образования. С этими проблемами столкнулись все новые государства, образовавшиеся на постсоветском пространстве.

Центральноевропейские государства после падения в них социалистических режимов были “обласканы” вниманием [c. 233] Запада. Однако по прошествии эйфории первых послереволюционных лет интерес Запада к этому региону начал падать. Страны Центральной Европы проявили серьезную заинтересованность во вхождении в европейские и евроатлантические структуры, которые были мощным притягивающим центром европейской интеграции. Прежде всего был решен вопрос о вступлении в НАТО, а вот с принятием в Евросоюз дела обстояли несколько сложнее, поскольку при сохранении политических интересов главенствующую роль в ЕС играют экономические и финансовые условия. На сессии Европейского совета в Копенгагене в июне 1993 г. были сформулированы критерии, которым должны отвечать страны – претенденты на вступление в Евросоюз: создание стабильных демократических институтов; соблюдение законности, прав человека и национальных меньшинств; функционирование рыночной экономики, способность выстоять в конкурентной борьбе; готовность и возможность принять на себя все обязательства, которые предполагает членство в Европейском союзе.

Большинство центрально- и восточноевропейских стран в середине 90-х гг. подали заявки на вступление в Европейский союз в качестве полноправных его членов. С этого момента страны-кандидаты добровольно брали на себя обязательства выполнять копенгагенские критерии Евросоюза. При этом странам – кандидатам на вступление со стороны ЕС оказывалась не только всесторонняя помощь в создании институтов, призванных обеспечить приведение их законодательства в соответствие с законодательством ЕС, но и финансовая поддержка. ЕС как мощный интегратор играл несколько ролей одновременно: образца стратегии развития, финансового помощника и строгого контролера. Отметим, что стараниями обеих сторон удалось даже урегулировать вопросы, связанные с поддержкой сельского хозяйства в странах-кандидатах (их ставила прежде всего Польша). В октябре 2002 г. саммит в Брюсселе направил странам ЦВЕ приглашение на вступление в ЕС. Расширение Евросоюза произошло в мае 2004 г., когда в него было принято 10 новых членов (в результате в ЕС входит 25 стран с населением 450 млн человек).

ЕС – самое сильное экономическое объединение в мире. На долю ЕС приходится 25% мирового ВВП ⁵. Однако уровень [c. 234] экокомического развития бывших социалистических стран ниже среднего по ЕС. Только в Словении показатель ВВП на душу населения сравним с аналогичным показателем беднейшей страны ЕС – Греции (68% от среднего по ЕС). Что же касается других “новичков”, то эти показатели у них различны – от 33% в Литве до 60% в Чехии от среднего по ЕС ⁶. Таким образом, чтобы не увеличивать разрыв в уровнях экономического развития, вновь принятые в ЕС страны ЦВЕ должны обеспечивать темпы экономического роста в 2–5 раз более высокие, чем в среднем по ЕС. Однако показатели последних 12 лет свидетельствуют, что такие темпы обеспечить, по всей видимости, не удастся. Несмотря на то что в последнее время показатели прироста ВВП в странах ЦВЕ выше, чем в странах – старых членах ЕС, следует отметить, что в странах – “старожилах” ЕС наблюдается существенное снижение темпов экономического роста. Поэтому важнейшей задачей для Евросоюза становится выравнивание уровней социально-экономического развития его членов путем повышения уровня экономического развития более медленно развивающихся партнеров. Для решения этой сложнейшей задачи Европейский союз