Рудник Забытых Картин

 

Йор, Слепой Рудокоп, стоял у двери своей хижины и прислушивался. Вокруг простиралась снежная равнина. Тишина была такая, что он уловил шаги путника, хотя тот был еще очень далеко. Но снег скрипел, шаги все приближались. Путник шел к хижине.

Йор, высокий старик, стоял неподвижно, его безбородое, лишенное морщин лицо было серым, как и волосы и одежда, – казалось, весь он вытесан из большого куска застывшей лавы. Только в глубине его слепых темных глаз словно теплился слабый огонек.

Наконец Бастиан – это он и был путником – подошел к хижине.

– Добрый день, – сказал он, – я заблудился. Я ищу родник, где бьет ключом Живая Вода. Не скажешь ли, куда мне идти?

Рудокоп внимательно прислушался к его голосу.

– Нет, ты не заблудился, – ответил он шепотом. – Но говори потише, а то рассыплются мои картины.

Он кивнул Бастиану, и тот вслед за ним вошел в хижину.

Здесь была только одна комнатка, обставленная очень просто, даже убого. Деревянный стол, два стула, нары для спанья и полки с продуктами и посудой. В очаге горел огонь, над ним висел котелок – из него шел пар.

Йор начерпал из котелка две полные тарелки супа – себе и Бастиану, поставил их на стол и жестом пригласил гостя приступить к еде.

Они молча хлебали суп.

Рудокоп откинулся на спинку стула, глаза его смотрели сквозь Бастиана, вдаль. Он спросил шепотом:

– Кто ты?

– Меня зовут Бастиан Бальтазар Багс.

– Свое имя ты, значит, еще помнишь?

– Да. А ты кто?

– Я – Йор. А еще меня зовут Слепым Рудокопом. Но я слеп только на свету. Там, в глубине, в моем руднике, где кромешная тьма, я вижу.

– А что это за рудник?

– Он называется Рудник Минроуд. Это Рудник Картин.

– Рудник Картин? – удивленно переспросил Бастиан. – Такого я никогда не слыхал.

Йор, казалось, все еще к чему‑то прислушивается.

– И все же, – сказал он шепотом, – этот рудник как раз для таких, как ты. Для тех, кто не может найти дорогу к Живой Воде.

– Что же это за картины такие? – удивился Бастиан.

Йор закрыл глаза и некоторое время молчал. Бастиан не знал, расслышал ли он его вопрос. Спросить его снова? Но рудокоп заговорил шепотом:

– Ничто в мире не теряется и не пропадает. Случалось тебе когда‑нибудь видеть сон, а проснувшись, не помнить, о чем он был?

– Да, – ответил Бастиан, – часто так бывает. Йор кивнул с задумчивым видом, потом поднялся и сделал знак Бастиану следовать за ним. Но прежде чем выйти из хижины, он крепко взял его за плечо и зашептал ему на ухо:

– Но ни слова, ни звука, понял? То, что ты увидишь, – мой труд многих лет. Любой шум, даже шорох, может его разрушить. Поэтому молчи и ступай неслышно!

Бастиан кивнул, и они покинули хижину. За хижиной стояла деревянная башня – копер, а под ней уходила в глубь земли сама шахта. Они прошли мимо башни и вышли на широкое заснеженное поле. И тут Бастиан увидел картины – они лежали прямо на снегу, словно драгоценности на белом шелку.

Это были тончайшие прозрачные многоцветные доски, похожие на слюдяные, различной величины и формы, прямоугольные и круглые, одни в виде обломков и осколков, другие же целые и невредимые, некоторые величиной с церковное окно, другие – маленькие, как миниатюры на табакерке. Они лежали рядами, подобранные по величине и форме, и ряды эти тянулись по всей белой равнине до самого горизонта.

Картины были загадочные, и не сразу можно было понять, что на них изображено. Какие‑то закутанные фигуры, парившие над землей в большом птичьем гнезде; осел в судейской мантии; часы, которые расползались, как мягкий, незатвердевший сыр; манекены, стоящие на ярко освещенных пустынных площадях. Тут были лица и даже головы, составленные, как из кусочков, из каких‑то зверей, и другие, образующие все вместе ландшафты. Но были тут и самые обыкновенные картины: крестьяне с косами на лугу, женщины, сидящие на балконе. Были горные деревушки, морские пейзажи, военные баталии, цирковые представления, улицы и комнаты и все снова лица: старые и молодые, мудрые и простодушные, лица шутов и королей, лица мрачные и веселые. Были страшные картины: казни и пляски смерти, а были и забавные: юная дама верхом на морже или как нос гуляет по улицам, принимая приветствия прохожих.

Чем дольше они ходили вдоль рядов, тем меньше Бастиан понимал, что же это за картины и зачем они здесь. Только одно было ему ясно: на них можно увидеть все что угодно, правда, в совершенно невиданном сочетании, словно сложенное из разрозненных кубиков.

Часы проходили за часами, а Йор и Бастиан все бродили между рядами слюдяных дощечек, пока наконец над широкой снежной равниной не спустились сумерки. Тогда они вернулись в хижину. Едва закрыв за собой дверь, Йор тихо спросил:

– Ну, узнал ты какую‑нибудь из них?

– Нет, – ответил Бастиан. Рудокоп задумчиво покачал головой.

– А что это за картины? – спросил Бастиан. – Почему я должен какую‑нибудь узнать?

– Это забытые сны из Человеческого Мира, – объяснил Йор. – Сон, однажды приснившись, не может превратиться в ничто. Но если человек, которому он снился, его забыл – где он остается? Здесь, у нас в Фантазии, в глубинах нашей земли. Там внизу собираются забытые сны и ложатся тонкими‑тонкими слоями один над другим. Чем глубже роешь, тем плотнее они лежат. Вся Фантазия стоит на фундаменте забытых сновидений, они – ее основание.

– И мои сны тоже там? – спросил Бастиан, удивленно раскрыв глаза. Йор только кивнул.

– И ты считаешь, мне надо их найти?

– Хотя бы один. Одного достаточно, – ответил Йор.

– Для чего достаточно?

Рудокоп повернулся к нему лицом. Его освещал сейчас лишь слабый огонь очага. Слепые глаза его смотрели как бы сквозь Бастиана, вдаль.

– Слушай внимательно, Бастиан Бальтазар Багс, – сказал он, – я много говорить не люблю. Тишина мне куда милее. Но на этот раз я тебе, так уж и быть, скажу все. Ты ищешь Живую Воду. Ты хотел бы научиться любить, чтобы найти дорогу в свой Мир. Любить – легко сказать! Живая Вода спросит тебя: «А кого?». Любить ведь нельзя просто так, в целом, вообще. Но ты все забыл, кроме своего имени. А если ты не сможешь ответить, тебе нельзя будет и пить. Помочь же тебе может только утерянный сон, который ты тут разыщешь. Эта картина и поведет тебя к роднику. Но за это тебе придется забыть и последнее, что у тебя еще есть, – самого себя. И еще тут нужен тяжелый, упорный и терпеливый труд. Хорошо запомни мои слова – я уже больше никогда их не повторю.

Он лег на деревянные нары и заснул. Бастиану ничего не оставалось, как устроиться спать на холодном жестком полу. Но это было ему нипочем.

На другое утро он проснулся окоченевший и увидел, что Йора в комнате нет. Наверно, он уже спустился в Рудник Минроуд. Бастиан сам налил себе тарелку горячего супа. Суп, правда, согрел Бастиана, но показался ему не слишком аппетитным – он был пересолен и напоминал вкус слез.

Бастиан вышел из хижины и побрел по снежной равнине вдоль бесконечных рядов картин. Он пристально вглядывался в каждую, потому что теперь‑то он знал, как много для него от этого зависит, но так и не смог найти ни одной такой, чтобы она его хоть чем‑то тронула. Все оставили его равнодушным.

Под вечер он увидел Йора, поднимавшегося из шахты. На спине у него было укреплено что‑то вроде полки, а на ней лежали осколки слюды различной величины, но все тонкие, как паутинка. Бастиан молча пошел за Йором по снежной равнине. Пройдя далеко‑далеко вперед, Йор с величайшей бережностью стал раскладывать на снегу свои новые находки. На одной из картин, собранных им из осколков, был изображен человек, грудь которого представляла собой птичью клетку, и в ней сидели два голубка. На другой каменная женщина скакала верхом на большой черепахе. На очень маленькой картинке была изображена только одна бабочка с пятнами на крылышках в форме букв. Лежали тут еще и другие картины, но ни одна из них ничего не говорила Бастиану.

Вернувшись в хижину вместе с рудокопом, он спросил:

– А что будет с картинами, если растает снег?

– Здесь всегда зима, – ответил Йор. Только этими короткими фразами они и обменялись за весь вечер.

И назавтра Бастиан все искал среди картин хоть одну, которая показалась бы ему знакомой или что‑нибудь для него значила, но безуспешно. Так проходил день за днем. По вечерам он сидел с рудокопом в хижине, и, поскольку тот все молчал, Бастиан привык молчать вместе с ним. И осторожную манеру двигаться, не производя ни малейшего шума, чтобы не рассыпались картины, он тоже постепенно перенял у Йора.

– Я уже посмотрел все картины, – сказал Бастиан однажды вечером, – и не нашел ни одной…

– Плохо дело, – ответил Йор.

– Что же мне теперь делать? Может, дожидаться новых картин? Тех, что ты добудешь в Руднике и поднимешь наверх?

Йор минутку подумал, потом покачал головой.

– Я бы на твоем месте, – шепотом сказал он, – сам спустился в шахту и занялся раскопками.

– Но ведь у меня не такие глаза, как у тебя, – я ничего не вижу в темноте.

– А разве тебе не дали света за время твоего долгого путешествия? – спросил Йор и снова посмотрел как бы сквозь Бастиана, вдаль. – Светящегося камня или еще чего‑нибудь такого, что теперь бы тебе помогло?

– Дали, – с грустью сказал Бастиан, – но я истратил Аль Чахир совсем на другое.

– Плохо дело, – повторил Йор с окаменевшим лицом.

– Что же ты мне посоветуешь? – настаивал Бастиан.

Рудокоп долго молчал, а потом ответил:

– Тогда тебе придется работать в темноте. Бастиан содрогнулся. И, хотя у него до сих пор сохранились бесстрашие и сила, которые даровал ему ОРИН, при мысли о том, что он будет лежать в глубинах земли, в ее чреве, и в полной темноте искать картины, его пронизал холод. Он ничего не сказал больше Йору, и оба они легли спать. На другое утро рудокоп потряс его за плечо. Бастиан проснулся и сел, протирая глаза.

– Ешь суп и пойдем! – коротко приказал Йор.

Бастиан торопливо похлебал супу и последовал за ним.

Он дошел с рудокопом до шахты, влез в подъемник, и они стали вместе спускаться в Рудник Минроуд. Клеть ползла все глубже и глубже. Давно уже пропал последний скудный свет, проникавший через отверстие шахты в глубину, а подъемник все спускался и спускался в темноту. Наконец они почувствовали толчок и, поняв, что спустились на дно шахты, вышли из клети.

Здесь внизу было гораздо теплее, чем наверху, на снежной равнине. Очень скоро Бастиан почувствовал, что вспотел, стараясь не отстать от рудокопа и не заблудиться в темноте. Тот быстро шагал впереди. Это был запутанный путь через бесчисленные штольни, переходы, а иногда и через какие‑то залы, как можно было догадаться по тихому эху шагов. Бастиан не раз больно ушибался, натыкаясь на выступы и крепления, но Йор не обращал на это никакого внимания.

В тот первый день и еще несколько дней затем рудокоп молча посвящал Бастиана в искусство отделять тонкие, как паутинка, слои слюды и снимать их один за другим. Он делал это, держа Бастиана за руки и осторожно водя его пальцами. Для этого были и инструменты – на ощупь они казались не то деревянными, не то роговыми шпателями. Но увидеть их Бастиану так и не пришлось, потому что, когда они с рудокопом, окончив работу, поднимались наверх, инструменты оставались лежать на рабочем месте в глубине шахты.

Понемногу Бастиан научился ориентироваться в полной темноте. Он освоился с переходами и штольнями и передвигался тут, в чреве земли, с помощью какого‑то необъяснимого нового чувства. И вот в один прекрасный день Йор без слов, только прикосновением рук, дал ему понять, что теперь он будет работать сам в низкой штольне, куда можно проникнуть только ползком. И Бастиан пополз. Это был очень узкий забой, и над ним нависал весь тяжкий груз пород древнего залегания.

Скорчившись, как дитя в материнской утробе, лежал он в темных глубинах основания Фантазии и терпеливо разыскивал забытый сон – картину, которая приведет его к Живой Воде.

Он ничего не мог разглядеть в вечной ночи и потому не сумел бы отличить и выбрать свою картину, даже если бы она оказалась у него в руках. Ему оставалось только надеяться, что счастливый случай или милостивая судьба когда‑нибудь поможет ему найти то, что он ищет. Вечер за вечером поднимал он при закатном свете на поверхность земли слюдяные дощечки, какие ему удалось отъединить за день в глубинах рудника Минроуд. И вечер за вечером оказывалось, что работа его была напрасной. Но Бастиан не жаловался и не возмущался. Он потерял всякое сострадание к самому себе. Он был терпелив и покорен, тишина царила в его душе. Но, хотя силы его были неисчерпаемы, он часто чувствовал большую усталость.

Как долго длилось это суровое время, сказать невозможно – такая работа не измеряется днями и месяцами. Но вот наконец наступил вечер, когда он поднял на поверхность земли картину, которая вдруг так его взволновала, что он едва удержался, чтобы не вскрикнуть от изумления и тем ее не разрушить.

На тоненькой слюдяной дощечке – не очень большой, формата обычной книжной страницы – был ясно виден человек в белом халате. В руке он держал белую гипсовую челюсть. Вид у него был такой понурый, выражение лица такое грустное и озабоченное, что у Бастиана заколотилось сердце. Но больше всего его потрясло, что человек этот как бы вмерз в ледяную глыбу. Со всех сторон его окружал непроницаемый, хотя и совершенно прозрачный слой льда.

Пока Бастиан рассматривал картину, лежащую перед ним на снегу, в нем проснулась тоска по этому человеку, хотя он его и не знал. Это чувство словно надвигалось откуда‑то издалека, как прилив в море, который сначала едва замечаешь, но вот он шумит все ближе и ближе, становится огромной, мощной волной высотой с дом и увлекает все за собой. Бастиан чуть не захлебнулся в этом приливе тоски. Он задыхался, хватал губами воздух. Сердце его болело, оно было слишком мало для такого огромного чувства. В этой волне прибоя пошло ко дну все, что еще оставалось у него в памяти о самом себе. Он забыл последнее, что у него было: свое имя.

В хижину Йора Бастиан вошел молча. Рудокоп тоже ничего не сказал, но долго смотрел на него, и взгляд его снова, казалось, был устремлен куда‑то в дальнюю даль. И вдруг, в первый раз за все это время, на лице его, словно вытесанном из серого камня, на мгновение мелькнула улыбка.

Мальчик, у которого теперь не было даже имени, не мог уснуть в эту ночь, несмотря на усталость. Картина все время стояла у него перед глазами. Ему казалось, что человек этот хочет ему что‑то сказать, но никак не может, потому что закован в глыбу льда. Мальчик без имени хотел помочь ему, хотел сделать что‑нибудь, чтобы лед растаял. Словно в вещем сне, он видел, как обнимает глыбу обеими руками, крепко‑крепко, стремясь растопить ее теплом своего тела. Но все было напрасно.

И вдруг он услышал, что хочет сказать ему этот человек, услышал не слухом, а всем своим существом:

«Помоги, не бросай меня в беде! Мне не выбраться самому изо льда. Только ты можешь меня освободить – только ты один!»

Когда Бастиан и рудокоп поднялись на рассвете, мальчик без имени сказал Йору:

– Я сегодня не спущусь с тобой в шахту.

– Ты хочешь меня покинуть? Мальчик кивнул:

– Я пойду искать Живую Воду.

– Ты нашел картину, которая тебя поведет?

– Да.

– Ты мне ее покажешь?

Мальчик опять кивнул. Они пошли по снегу туда, где лежала картина. Остановились. Мальчик смотрел на картину, не отрываясь. Но Йор обратил взор своих слепых глаз не на картину, а на лицо мальчика – он глядел сквозь него в дальнюю даль. Казалось, он к чему‑то прислушивается. Наконец он кивнул.

– Возьми ее с собой, – прошептал он, – только не потеряй. Если ты ее потеряешь или она рассыплется – тогда конец всему. Потому что в Фантазии для тебя уже ничего больше не останется. А ты знаешь, что это значит.

Мальчик, у которого не было больше имени, стоял, низко опустив голову. Он долго молчал, потом сказал, тоже шепотом:

– Спасибо, Йор, за все, чему ты меня научил. Они пожали друг другу руки.

– Ты был хорошим рудокопом, – прошептал Йор. – Ты прилежно работал.

С этими словами он повернулся и зашагал к Руднику Минроуд. Не обернувшись ни разу, он вошел в подъемник и стал спускаться в глубь земли.

Мальчик без имени поднял со снега картину и побрел вдаль по бескрайней белой равнине.

Он шел долго. Давно уже хижина Йора исчезла из виду, и ничего больше не было вокруг, кроме белой пустыни, простиравшейся до горизонта. Но он чувствовал, что картина, которую он бережно несет в руках, словно тянет его в определенном направлении и подсказывает дорогу.

Мальчик решил довериться этой влекущей силе – он смутно ощущал, что она приведет его, куда надо, даже если путь будет очень длинным. Ничто теперь уже его не удержит. Он хочет только одного – найти Живую Воду, и уверен, что сможет ее найти.

И вдруг он услыхал шум в воздухе – щебет и возгласы, да‑да, где‑то там, в вышине, звучало множество голосов. Взглянув вверх, он увидел на небе темное облако, похожее на огромную птичью стаю. И только когда облако снизилось, он понял, что это за стая, и от страха замер на месте.

Это были Шламуфы, Клоуны‑Бабочки!

«Боже милостивый! – подумал мальчик без имени. – Только бы они меня не заметили! Они разрушат картину своим криком!»

Но они его уже заметили!

С громким хохотом и улюлюканьем бросилась стая к одинокому путнику и приземлилась вокруг него на снегу.

– Ур‑ра! – заорали они, широко разевая яркие разноцветные рты. – Наконец‑то мы его разыскали, нашего Великого Благодетеля!

Они валялись в снегу, швыряли друг в друга снежками, стояли на голове, кувыркались.

– Тише! Да тише вы! – шептал в отчаянии мальчик без имени.

Но те в восторге выкрикивали хором:

– Что он сказал?

– Он говорит, чтобы мы погромче шумели!

– Мы слишком тихо кричим!

– Этого нам еще никто не говорил!

– Что вам от меня надо? – спросил мальчик. – Почему вы ко мне пристаете?

Клоуны‑Бабочки закружились вокруг него, вереща:

– Великий Благодетель! Великий Благодетель! Помнишь, как ты нас спас, когда мы были еще Ахараями, самыми разнесчастными созданиями Фантазии? Но теперь мы сами себе до смерти надоели! То, что ты сотворил с нами, было сначала так весело! Но теперь мы помираем со скуки. Мы порхаем, порхаем, порхаем, и нам не за что уцепиться. Даже игру мы не можем затеять – у нас нет никаких правил. Ты превратил нас в смешных паяцев! Вот так спасение! Ты обманул нас, Великий Благодетель!

– Но ведь я хотел как лучше, – прошептал мальчик в ужасе.

– Конечно! Как лучше тебе! – заорали Шламуфы хором. – Ты вообразил себя Благодетелем! Небось думал: «Ай да я, вот какой я добрый!» А расплачиваться за твою доброту приходится нам, Великий Благодетель!

– Что же я теперь должен сделать? – спросил мальчик. – Чего вы от меня хотите?

– Мы искали тебя! – заверещали Шламуфы, гримасничая, как настоящие клоуны. – Хотели догнать тебя раньше, чем ты удерешь из Фантазии. И наконец‑то догнали! И не отпустим, пока ты не станешь нашим вожаком! Старшим Шламуфом! Главным Шламуфом! Нашим Генерал‑Шламуфом! Всем, чем сам захочешь!

– Но почему же, почему? – прошептал мальчик с мольбой.

Бабочки‑Клоуны опять загалдели, взвизгивая:

– Мы хотим, чтобы ты отдавал нам приказы! Командовал нами! Заставлял нас и нам запрещал! Мы хотим, чтобы в нашей жизни был хоть какой‑нибудь смысл!

– Этого я не могу! Почему вы выбрали меня? Назначьте кого‑нибудь из вашей стаи!

– Нет‑нет, нам нужен ты, Великий Благодетель! Ведь это ты сделал нас тем, чем мы теперь стали!

– Не могу, – с трудом прошептал мальчик. – Мне надо уйти отсюда. Вернуться назад!

– Больно ты скор, Великий Благодетель! – закричали Клоуны‑Бабочки, гримасничая и широко разевая рот. – Ишь, чего захотел! Просто дать деру из Фантазии! Э, нет, мы тебя не выпустим! От нас не уйдешь!

– Но мои силы на исходе! – взмолился мальчик.

– А мы? – отвечал хор. – А мы‑то как же?

– Уходите! – крикнул мальчик. – Я больше не могу о вас заботиться!

– Тогда преврати нас в тех, кем мы были! – кричали визгливые голоса. – Лучше уж стать Ахараями! Озеро Слез высохло, и Амаргант сел на мель! И никто не плетет чудесную серебряную филигрань! Мы хотим снова стать Ахараями!

– Я уже не могу этого сделать! – ответил мальчик. – У меня больше нет никакой власти в Фантазии.

– Тогда, – взвизгнула хором вся стая Шламуфов, и они закружились вихрем, налетая друг на друга, – тогда мы возьмем тебя с собой!

Сотни крошечных ручек схватили его и потянули вверх, стараясь поднять в воздух. Мальчик отбивался изо всех сил – Бабочки так и разлетались во все стороны. Но, упорные, как взбудораженные осы из разоренного осиного гнезда, они возвращались все снова и снова.

И вдруг сквозь визг, крики и вопли донесся издали тихий, но мощный звук, похожий на гудение большого бронзового колокола.

В то же мгновение Шламуфы обратились в бегство и исчезли в небе, словно большое темное облако.

* * *

Мальчик, у которого не было больше имени, стоял на коленях в снегу. Перед ним лежала рассыпавшаяся в пыль картина. Теперь все было потеряно. Не осталось ничего, что могло бы привести его к Живой Воде.

Когда он поднял глаза, он увидел сквозь слезы, словно в тумане, две фигуры на снежном поле – большую и маленькую. Он вытер слезы и вгляделся получше.

Это были Фалькор, Белый Дракон Счастья, и Атрейо.