ФИЛОСОФИЯ И РАЗДЕЛЕНИЕ ТРУДА

Место науки в общественном разделении труда определить легко. Она призвана нагромождать факты и функциональные связи между фактами как можно в большем количестве. Порядок их складирования должен быть легко обозримым. Он должен обеспечивать отдельным отраслям индустрии возможность без промедления отыскивать при сортировке искомый, желаемый интеллектуальный товар. В значительной мере подбор их происходит с учетом определенных указаний со стороны индустрии.

Исторические труды также обязаны поставлять материал. Возможности его использования следует искать не непосредственно в индустрии, но опосредованно с сфере управления. Подобно тому, как Макиавелли писал для князей и республик, ученые работают сегодня для экономических и политических комитетов. Историческая форма стала при этом, правда, слишком стесняющей, гораздо лучше упорядочивать исторический материал сразу же под углом зрения определенной управленческой задачи: задачи манипуляции ценами, товаром или эмоциями и настроениями масс. Наряду с управленческими структурами и индустриальными консорциумами заинтересованными сторонами выступают также профсоюзы и политические партии.

Официальная философия обслуживает таким вот образом функционирующую науку. Она обязана, будучи своего рода тейлоризмом духа, способствовать усовершенствованию производственных методов, рационализировать нагромождения знаний, предотвращать растрату интеллектуальной энергии. В системе разделения труда ей отведено свое место, как химии или бактериологии. Парочку философских пережитков, призывающих к средневековому богопочитанию и к созерцанию вечных сущностей, все еще терпят в мирских университетах именно из-за их реакционности. Продолжает также влачить растительное существование кучка историков философии, неутомимо читающих лекции о Платоне и Декарте и при этом добавляющих, что эти философы уже устарели. То тут то там им составляет компанию какой-нибудь ветеран сенсуализма или отъявленный персоналист. Они занимаются про-

 

==295

ЗАРИСОВКИ И НАБРОСКИ. Философия и разделение труда

полкой диалектических сорняков, дабы не заросло ими поле науки.

В противоположность тем, кто ею управляет, философия относится к мышлению иначе, коль скоро оно не капитулирует перед господствующим разделением труда и не позволяет ему диктовать свои задачи. Статус-кво навязывается людям не только путем физического насилия и материальных интересов, но и посредством могущественной суггестии. Философия является не синтезом, фундаментальной или венчающей здание человеческого знания наукой, но усилием противостоять суггестии, решимостью к интеллектуальной и действительной свободе.

Разделение труда в том виде, в каком оно сформировалось в условиях господства, никоим образом при этом не игнорируется. Философия лишь смиряется с той ложью, что оно неизбежно. Благодаря тому, что она не дает загипнотизировать себя всеподавляющей власти, она следует за ней по всем закоулкам социальной машинерии, которую а priori надлежит ей не штурмовать, не заново направлять, но понятийно осмыслять, будучи свободной от принуждения, осуществляемого ею. Когда чиновники, которых содержит индустрия в своих интеллектуальных ведомствах, университетах, церквях и газетах, требуют от философии удостоверения ее принципов, ее вынюхивание легитимирующих, она попадает в смертельно затруднительное положение. Она не признает никаких абстрактных норм или целей, которые могли бы быть использованы в противоположность действующим. Она неподвластна суггестии существующего именно потому, что признает, не входя в подробности, буржуазные идеалы, будь то те, которые пусть даже в искаженном виде продолжают провозглашать представители существующего порядка, или те, которые в качестве объективного смысла институтов, как технических, так и культурных, несмотря на все манипуляции, все еще узнаваемы. Философия верит разделению труда в том, что оно существует ради людей, а прогрессу - в том, что он ведет к свободе. Поэтому так легко и вступает она в конфликт и с разделением труда и с прогрессом. Она наделяет даром речи противоречие веры и действительности, при этом строго придерживаясь обусловленного временем феномена. Для нее, в отличие от газеты, гигантских размеров массовое убийство не драгоценнее умерщвления нескольких оби-

 

==296

тателеи ночлежки. Для нее интриги государственного деятеля, связавшегося с фашизмом, не более предпочтительны любого скромного линчевания, рекламная шумиха киноиндустрии - любого интимного объявления о похоронах. Пристрастие к чему-то большому ей не свойственно. Таким образом, она является одновременно и чуждой существующему и отзывчивой к нему. Ее голос принадлежит предмету, но не по его воле; он является голосом противоречия, которое без него не было бы явным, но торжествовало бы втихомолку.

МЫСЛЬ

То, что истинность теории тождественна ее продуктивности, конечно же является заблуждением. Однако многие люди, судя по всему, допускают обратное. Они полагают, что теория столь мало нуждается в том, чтобы найти применение в мышлении, что, напротив, вообще должна обходиться без этого. Любое высказывание понимается ими превратно в смысле некоего последнего признания, заповеди или табу. Они готовы покориться идее, как Богу, или же атаковать ее, как идола. По отношению к ней им недостает свободы. Но истина как раз и требует активно действующего субъекта. Сколь угодно человек может внимать положениям, которые сами по себе являются истинными, в их истинности он убеждается только благодаря тому, что сам продолжает мыслить.

В наши дни этот фетишизм проявляет себя самым решительным образом. За мысль привлекают к ответу, как если бы она была непос-редственный практикой. Нетерпимо не только то слово, которое стремится задеть власть, но также и то, которое продвигается на ощупь, экспериментируя, играя с возможностью заблуждения. Но быть незавершенным и знать об этом - это особенность такого мышления, с которым стоит умереть. Тезис, гласящий что истина есть целое, оказывается тем же самым, что и его противоположность, где утверждается, что она в каждом случае существует только как часть. Самое жалкое оправдание, найденное интеллектуалами для палачей - а в течение последнего десятилетия они далеко не бездействовали в этом отношении -

 

==297

ЗАРИСОВКИ И НАБРОСКИ. Мысль. Человек и животное

это самое жалкое оправдание есть то, что мысль жертвы, из-за которой ее убивают, была-де ошибкой.