КИТАЙСКИЕ ДУХИ

 

Нижеследующие заметки были составлены отчасти на основании одного старого сочинения некоего французского миссионера30, жившего в Китае более сорока лет тому назад; отчасти благодаря прелюбопытнейшей неопубликованной рукописи, любезно предоставленной мне одним американским джентльменом — ее автором. Была использована также информация, переданная аббатом Хуком шевалье де Мюссо и маркизу де Мирвилю (таким образом, ответственность за ее достоверность ложится на этих двух джентльменов). Но большая часть изложенных здесь фактов была поведана мне неким китайским джентльменом, несколько лет прожившим в Европе.

В соответствии с воззрениями этого китайца, человек состоит из четырех коренных субстанций и трех благоприобретенных «видимостей». Такова магическая и универсальная оккультная традиция, идущая из глубокой древности, из непроглядной тьмы тысячелетий. Латинский поэт свидетельствует, что и в его стране мудрецы черпали свои знания из того же самого источника. Вот, что он говорит:

 

Bis duo sunt hominis: manes, caro, spiritus, umbra;

Quatuor ista loca bis duo suscipiunt.

Terra tegit carnem, tumulum circumvolat umbra,

Orcus habet manes, spiritus astra petit.

 

Призраки, известные и описанные в Небесной Империи, с точки зрения оккультных наук, вполне ортодоксальны, хотя в Китае существуют несколько собственных теорий на сей счет.

Человеческая душа, говорится в главном (храмовом) учении, помогает человеку стать рационально мыслящим, разумным существом, но по структуре своей она не является ни простой (однородной), ни духовной, поскольку представляет собою смесь всех тонких элементов материи. Эта «душа» делится по своей природе и характеру деятельности на две основные составляющие: линг и гуй. Линг лучше приспособлена для духовных и интеллектуальных операций и имеет в своем составе «высшую» линг или возвышенную, божественную душу. Более того, единство низшей линг и гуй порождает существующее на протяжении человеческой жизни третье, смешанное образование, подходящее как для интеллектуальной, так и для физической деятельности — доброй и дурной (тогда как сама по себе гуй может быть только злой). Таким образом, эти две «субстанции» формируют целых четыре принципа, в которых мы без труда можем узнать знакомые нам Буддхи (божественная «высшая» линг) и Манас (низшая линг, чей напарник — гуй — это, несомненно, — камарупа — тело страсти, желания и зла). Следовательно, то «смешанное образование», которое получается в результате соединения линг и гуй, есть ни что иное, как «майявирупа», астральное тело.

Далее идет определение третьей коренной субстанции. Она присоединяется к телу только на время жизни последнего; само же тело представляет собою четвертую субстанцию, чисто материальную. После смерти тела эта третья субстанция отделяется от трупа и постепенно (но не раньше, чем последний полностью разложится) растворяется в воздухе, подобно тени, параллельно с порождавшими ее частицами. Совершенно очевидно, что в данном случае речь идет о пране — жизненном принципе или жизненной форме. Когда же человек умирает, происходит следующее: высшая линг восходит к небесам — в нирвану или рай Амитабхи, или какую-либо другую блаженную сферу в соответствии с представлениями той или иной китайской секты (ее уносит туда Дух Дракона Мудрости — седьмой принцип); тело и его принцип постепенно растворяются и исчезают; остаются только линг-гуй и «смешанное образование». Если человек был хорошим, это «смешанное образование» тоже исчезает через некоторое время; но если он был плохим и всецело подчинялся власти гуй — абсолютно злого принципа, этот последний превращает свое «смешанное существо» в ку-и, соответствующую представлениям католиков о проклятой душе31. Эта ку-и придает гуй ужасающую силу и невероятную жизнеспособность и становится ее alter ego и послушным исполнителем во всех ее черных делах.

Объединенные гуй и ку-и образуют призрачное, но очень сильное существо; но могут и отделяться друг о друга по собственной воле и тогда действовать одновременно в двух разных местах, причиняя неисчислимое зло.

Добрые миссионеры утверждают, что ку-и есть anima damnata, и тем самым превращают миллиарды умерших «некрещеными» китайцев в полчище дьяволов, которые, учитывая их материальную природу, уже должны заполнить все пространство от Земли до Луны и чувствовать себя так же уютно, как сельди в банке. В «Записках» сказано:

Ку-и, будучи от природы развращенными, творят зло по мере своих сил и возможностей. Они представляют собой нечто среднее между человеком и животным и потому обладают способностями и тех, и других, то есть всеми человеческими пороками и агрессивными инстинктами животных... Неспособные подняться выше нашей земной атмосферы, они собираются вокруг могил и в окрестностях шахт, болот, сточных канав и скотобоен — везде, где присутствуют гниение и разложение, поскольку источаемые при этом миазмы служат им излюбленной пищей; именно элементы и атомы источаемых трупами испарений становятся тем материалом, из которого они строят свои видимые фантастические тела, призванные пугать людей и вводить их в заблуждение... Эти злосчастные духи с обманчивыми телами непрестанно ищут способа лишить людей спасения [читай — крещения]...и сделать их проклятыми — так же, как они сами. (Memoires concernant l’hisroire, les sciences, les arts, les moeurs, etc., par les Missionaires de Pekin, 1791, p. 221-222)32.

Вот, как наш старый друг аббат Хук — лазарист, лишенный сана за то, что разглядел тибетские и китайские корни некоторых римско-католических ритуалов, — описывает гуй:

 

Что такое гуй? На этот вопрос трудно дать точный ответ... Это, если хотите, нечто аморфное, что-то среднее между духом, гением и жизненной энергией (см.: Huc, Voyage a la Chine, Vol. II, p. 394).

 

Похоже, что он считает гуй орудием будущего воскрешения, которому надлежит восстановить в день Страшного суда человеческое тело путем притягивания и утилизации соответствующих атомов. Это точка зрения вполне согласуется с христианской идеей о наличии у каждого человека только одного тела, которому и надлежит быть восстановленным в момент воскресения. Ибо если бы на Страшном суде гуй пришлось восстанавливать из атомов все тела, через которые прошла и в которых когда-либо обитала монада, то, боюсь, даже эта «необычайно хитрая тварь» спасовала бы перед столь грандиозной задачей.

Вполне очевидно, однако, что, если линг погружается в блаженство, а ее экс-гуй остается, чтобы скитаться и мучиться, то мы со всей убежденностью можем отождествить эту последнюю (гуй) с элементарием. Неоспоримо также и то, что если бы развоплощенный человек был способен в одно и то же время находиться в дэвакхане и в камалоке, откуда он может иногда являться нам в ходе спиритических сеансов или где-нибудь еще, то он — как видно на примере линг и гуй — должен был одновременно испытывать два совершенно отличных друг от друга и противоположных чувства:

блаженство и страдание. Древние хорошо понимали абсурдность подобной теории, зная, что никакое абсолютное блаженство невозможно, пока к нему примешивается хотя бы малая толика страдания. И потому, нисколько не сомневаясь в том, что высшее Эго Гомера пребывает в Элизиуме, они тем не менее изображали его рыдающим на берегах Ахерузии, зная, что в последнем случае речь идет всего лишь о подобии великого поэта, его пустом, иллюзорном образе, который мы называем «оболочкой ложной личности»33.

У каждого человека может быть только одно реальное Эго, которое пребывает либо в одном месте, либо в другом — либо в скорбях, либо в блаженстве34.

Уже известные нам гуй считаются в Китае настоящим бедствием: китайцы говорят, что «эти жуткие призраки» беспокоят живых, проникают в дома и другие закрытые помещения, вселяются в людей — точно так же, как и «духи» в Европе и Америке; причем гуй детей, как правило, бывают гораздо более злобными, нежели гуй взрослых. Эта вера настолько сильна в Китае, что, желая избавиться от ребенка, они уносят его далеко от дома, надеясь тем самым запутать гуй, чтобы он не смог найти дорогу домой.

Поскольку гуй является текучим или газообразным подобием тела умершего, местные специалисты по судебной медицине используют их для установления истины в расследовании предполагаемых убийств. Заклинания, призывающие гуй человека, скончавшегося при неясных обстоятельствах, признаны там официально и используются довольно часто, если верить Хуку, который сообщил де Мюссо (см.: Les Mediateurs et les Moyens de la Magie, p. 310), что исполняющее эту процедуру должностное лицо, прочитав положенные заклинания над трупом, использует уксус, смешанный с некоторыми загадочными ингредиентами, — как самый настоящий некромант. Когда гуй появляется, он всегда принимает облик жертвы, каким она выглядела в момент своей смерти. Даже если тело было сожжено до начала следствия, гуй воспроизводит на своем теле все раны и повреждения, нанесенные убитому; таким образом преступление считается доказанным, и правосудие принимает это к сведению. В священных храмовых книгах записаны полные тексты заклинаний, позволяющих вызвать гуй; причем некоторые из них позволяют даже выудить у растроганной гуй имя убийцы.

И в этом от китайцев не отстают, как ни странно, христианские народы. В средние века подозреваемого в убийстве судьи ставили перед лицом жертвы, и если в этот момент из открытых ран убитого начинала сочиться кровь, это считалось доказательством виновности обвиняемого. Эта вера до сих пор жива во Франции, Германии, России и во всех славянских странах.

«Раны убитого вновь открываются при приближении убийцы», — сказано в трактате по юриспруденции (Binsfeld, De Conf. Malef., p. 137).

Гуй невозможно ни похоронить, ни утопить; они странствуют над землей, но предпочитают оставаться в домах.

 

В провинции Ху-нань учение выглядит несколько иначе. Делаплас — епископ Китая35 — рассказывает о «язычниках-китайцах» поистине диковинные истории, касающиеся упомянутых призраков.

 

Каждый человек, по их словам, заключает в себе три гуй. По смерти одна из них воплощается в тело, которое сама для себя выбирает; другая — остается в семье, где становится ларом; а третья — охраняет гробницу, в которой захоронено ее тело. В честь последней жгут воскурения и бумажные деньги, что рассматривается как жертвоприношение для ман; домашний гуй занимает свое место на семейных скрижалях с выгравированными иероглифами, и ему тоже предлагаются жертвы — в ее честь возжигаются хианг (благовонные палочки) и устраиваются поминальные трапезы. При соблюдении этих условий обе гуй успокаиваются

— но если только это гуй взрослого человека, nota bene36.

 

Далее следует целая серия кошмарных историй. Если мы проштудируем всю литературу о магии, начиная с Гомера, и заканчивая Дюпоте, мы повсюду найдем то же самое утверждение: человек по своей природе троичен, а в эзотерическом плане — семеричен, так как включает в себя разум, интеллект и эйдолон, слитые воедино, пока человек жив.

 

Я называю идолом души ту силу, которая оживляет тела и управляет ими, откуда исходят чувства, и благодаря которой душа являет силу этих чувств... и питает тело, заключенное в другом теле37.

 

«Triplex unicuique homini daemon, bonus est proprius custos»38, — сообщает Корнелий Агриппа, у которого Дюпоте позаимствовал идею «идола души». Ибо Корнелий говорит:

 

Anima humana constat mente, ratione et idolo. Mens illuminat rationem; ratio fluit in idolum;...idolum autem animae est, supra naturam, quae corporis et animae quodammodo nodus est... Dico autem animae idolum, potentiam illam vivificativam et rectricem corporis, sensuum originem, per quam... alit in torpore corpus39 40...

Именно таковы китайские гуй, если освободить их от плевел распространенных выдумок и предрассудков. И все же замечание, сделанное Брахманом в рецензии к «Падшему идолу» (Theosophist, Vol. VII, September, 1886, p. 793) — уж не знаю, в шутку или всерьез — на тот счет, что «если не соблюдать с максимальной скрупулезностью всех правил [математических мер и пропорций], то в идола может вселиться какой-нибудь могущественный злой дух», — вполне соответствует истине. Точно так же, в соответствии с моральным законом природы (являющимся двойником математического), если при жизни в мире причин и следствий человек пренебрегал правилами гармонии, после смерти его внутренний идол может превратиться в злобного демона (бхута) и оказаться во власти других злых духов, коих мы называем элементариями, хотя некоторые сентиментальные невежды воспринимают их чуть ли не как богов.

Между этими воззрениями и убеждениями тех, кто подобно де Мюссо и де Мирвилю пишет целые тома (да что там — целые библиотеки!) для того, чтобы доказать, что, за исключением редких описанных в Библии случаев да еще посмертных явлений некоторых христианских святых и добрых католиков, все прочие привидения, призраки, духи или «божества», проявляющиеся в физическом мире, суть не что иное, как ferouer, обманщики и узурпаторы, словом — Сатана, скрытый под той или иной своей личиной, — огромная дистанция и обширное поле деятельности для тех, кто пожелает изучать оккультные законы и эзотерическую философию.

«Бог, который ест, пьет и принимает жертвы и почести, может быть только злым духом», — утверждает де Мирвиль. «Тела злых духов, бывших ранее ангелами, деградировали вследствие их падения и приобщения к более плотной атмосфере [эфиру?] и ее свойствам», — учит де Мюссо (Le Monde Magique41, p. 287). «Этим объясняется их превосходный аппетит, когда они поглощают поминальную трапезу, приготовляемую китайцами для их вящего успокоения; они — демоны».

Но стоит нам обратиться к общепризнанным истокам иудаизма и народа Израиля, и мы увидим ангелов света, делающих то же самое (если «хороший аппетит» действительно является признаком сатанинской натуры). И все тот же де Мюссо, сам того не ведая, подкладывает свинью и самому себе, и своей религии. «Смотрите, — говорит он, — ангелы Божьи нисходят под сень зеленых деревьев подле Авраамова шатра. И с аппетитом едят хлеб и мясо, молоко и масло, предложенные им патриархом» (Быт., XVIII, 2 и далее).

Авраам преподнес им целого «теленка нежного и хорошего», «и они ели» (стихи 7 и 8); и велел испечь хлеба, к которым добавил еще молоко и масло. И можем ли мы сказать, что их «аппетит» имел более божественную природу, нежели аппетит Джона Кинга, который пьет чай с ромом и кушает тосты в комнате какого-нибудь английского медиума? И чем же от них отличается аппетит китайских гуй?

Но церковь, как нам говорят, способна отличать истинную божественность от ложной и отчетливо видит разницу между этими тремя примерами, так как судит о духах по их телам. Что ж, посмотрим. «Эти [библейские] духи — реальные и настоящие!» Ангелы, вне всякого сомнения (certes), как утверждает де Мюссо:

 

Очевидно, что их тела вследствие необычайной тонкости составляющей их субстанции при расширении приобретают прозрачность, начинают таять, теряют свой цвет, становятся едва различимыми и, в конце концов, полностью исчезают, выходя за пределы нашего зрительного восприятия. (p. 388).

 

Но ведь, насколько мы знаем, это может проделывать и Джон Кинг, и пекинские гуй. Но кто или что может научить нас видеть разницу между ними, если мы пренебрегаем давно и хорошо известными свидетельствами классиков и магов и обходим своим вниманием оккультные науки?