Песни Удачи

Кот Фа-диез умер от кошачьего СПИДа, он совсем отощал. Как и я, в последние несколько дней он перестал есть. У него уже не хватало сил забраться на мою кровать, я видел через стекло двери в спальне, как он свернулся калачиком в холле. Он странным образом мяукал, даже не поднимая головы, и отказался от тунца, поставленного перед ним. Летиция сказала, что его нужно отнести к ветеринару, я был потрясен. Абдель предложил его отнести. Ветеринар позвонил мне: «Возможно, это вирус, но мы должны проверить кое-какие железы». Абдель принес его домой, кот провел свою последнюю ночь со мной. На следующий день ему был вынесен приговор. Это было последнее, что я услышал о Фа-диезе, моем верном компаньоне во время моих бессонных ночей.

Я любил и ненавидел свое одиночество. Когда придет время, я с легким сердцем отправлюсь в темноту, радуясь перспективе разделить прохладу ее могилы. Вытри мой лоб, останься со мной сегодня ночью, я хочу почувствовать твое дыхание. Вчера ребенок спал рядом со мной после обеда. Я разговаривал с ним. Меня мучила жажда. Позже стало хуже. Все, чего требуют эти улыбающиеся, эти очаровательные люди - это стены слез. Тишина была белой, раскаленной добела.

Меня преследовало одиночество. Это то, что делало мое будущее менее определенным. Замкнутый в своем параличе, в своей физической и эмоциональной боли, я держался на расстоянии от взглядов других людей. Даже если, как я мечтал, я буду постоянно присутствовать в их жизни, как я выживу, когда дети уедут? Я уже желал, чтобы меня отправили в специальное заведение, где мне могли бы облегчить боль, неважно, какой урон это нанесло бы тем денежным запасам, которые у меня всё ещё оставались. Что произойдет через несколько лет, когда мое одиночество усилится, поскольку мое физическое состояние будет только ухудшаться? Я должен был позволить себе иметь будущее, Сабрия не может всегда оставаться только мечтой.

Представьте, что он прав. Представьте, что мертвые воскресают накануне Великой вечери. Имейте в виду, что это не какая-нибудь там реинкарнация. Должно произойти подлинное воскрешение тела, точно так же, как Христос воскрес в своем человеческом образе, с теми же ранами, к которым смог прикоснуться Фома. Но я не хочу бездельничать. Ты же не воскресишь меня парализованным. Нет, я преображусь так же, как и ты. Даже Мария Магдалина не сразу узнала тебя.

Он был красив и наполнен светом, когда воскрес. И я буду таким же прекрасным, как на фото из комнаты Летиции, где на мне распахнутая на груди рубашка небесно-голубого цвета без воротника, и я стою на фоне мимоз, растущих на Женевском озере в штате Индиана. У нас там был деревянный домик.

Они оставили меня на три дня на той же кушетке, на которую укладывали Беатрис. У меня, как обычно, короткие волосы, на мне темно-серый костюм, белая рубашка с петлицей на воротнике, дедушкин галстук в белую и серую клетку, и черный носовой платок с надписью, вышитой белыми нитками, «Кристиан Лакруа». Раздражает то, что они накрыли меня шерстяным пледом: он противоречит моему костюму, придает мне парализованный вид, и мне уже не холодно. Когда Христос явился к апостолам, они удивились, поскольку он не вошел ни через дверь, ни через окно. В этом преимущество наших преобразившихся тел. Я удобно лежу, без паралича, без боли, я могу двигаться, но никто этого не видит. Со мной даже случается истерика, когда достопочтимый родственник пытается схватить лежащую на ковре в гостиной трость и падает на кушетку. Кто-то испуганно кричит. Только Беатрис на небесах и дети слышат, как я смеюсь.

В какой-то момент я теряюсь во времени, Летиция и Робер-Жан хотят оставить нас наедине. Они видят мою улыбку, которую мы держим в секрете, теперь они знают, что я буду с Беатрис, мы не будем страдать и будем присматривать за ними с безграничной любовью. Дети, мы любили, любим и будем любить вас всегда.

Я смотрю, иногда с болью в сердце, как они проходят мимо по одному. Сабрия как мираж, папа – олицетворение преданности, мама – нежности, бабушка – уважения. Тетя Элиан одета в свой красивый небесно-голубой костюм, который так гармонирует с ее глазами, теперь заплаканными.

Во время церемонии Николя и Софи поют те же песни, что и на похоронах Беатрис. На крышке моего гроба лежат анютины глазки от друга, в это время года они бледные, а дно устлано белыми цветами.

Моя слабая теща опирается на руки дочери Анн-Мари и зятя Жана-Франсуа, пока поднимается на холм кладбища в Дангю. Я очень рад видеть себя в окружении всех этих детей. Гробовщики опускают плиту с выложенными мозаикой желтыми хризантемами и лиловыми ирисами. Плита покоится на четырех столбиках, так что мы с Беатрис не будем заперты. Хоть это и необязательно, но все-таки хорошая идея.

– Привет, сумасбродка. Вы здесь, мадам Поццо? Поццолетте, это я! Беа, милая, дорогая Беатрис, это я!

Нет ответа. Голоса живых исчезают.

– Скажи что-нибудь, я не могу вечно оставаться в темноте один.

Среди теней возникает свет, Беатрис еще прекраснее, чем когда-либо.

– Посмотри, я плачу, потому что снова нашел тебя. Я так скучал по тебе, не надо было оставлять мне свои дневники отчаяния. Сабрия... Ты спрашиваешь о ней? Да, она была прекрасна и нежна. Она была птицей-фениксом, возникшей из нашей земной любви, но, то время уже прошло. Теперь я лишь прах, я могу поделиться страстью воскресших. Можем ли мы начать прямо сейчас? Нет, я должен так много рассказать тебе. Ты уже обо всем знаешь? Да, точно. Давай тогда прогуляемся под звездами, растворимся друг в друге, пока будем идти. Подожди, стой. Я хочу вернуть все поцелуи, по которым так скучал. Ты ведь знаешь, что с детьми все в порядке?

Вечность... в твоих объятиях.