Глава 7 Нет чистого света и тьмы
Нет чистого света и тьмы
15 мая день рождения главного лично для меня русского прозаика XX столетия – Михаила Афанасьевича Булгакова. Еще раз: для меня лично. Кому-то куда ближе Набоков, кому-то Платонов, а кому-то – вообще Шолохов. Это нормально. Я сейчас говорю и буду говорить исключительно о своем. О личном… Жизнь хорошего писателя – метафора сама по себе. Потому что задача у литературы – у любой литературы – предельно простая: «поучать, развлекая». Это, извините, не я сказал. Это Карло Гольдони. А я с ним просто согласен. И что бы там ни плели, как иногда мне кажется, слишком много на себя берущие люди искусства про пророчества, миссии и прочие сверхзадачи – задача литературы и тогда была такова, и сейчас остается прежней. Поучать, развлекая – и без того очень тяжкая профессия. Попробуй, справься. Если оставить метафизику (хотя как ее оставишь, если речь идет о Булгакове), то первым булгаковским уроком для меня неожиданно стали увиденные во МХАТе «Дни Турбиных» и выпрошенная после этого у приятеля по спортинтернату, профессорского сынка, и проглоченная за ночь под подушкой «Белая гвардия». Именно она меня – на тот конкретный момент времени правильного комсомольца и молодого советского спортсмена – неожиданно заставила задуматься о том, что жизнь, оказывается, может быть гораздо сложнее чем преподается в школьных учебниках. И что за «белыми» тоже может стоять какая-то своя, не очень мне тогда понятная правда. Нет, «Белая гвардия» вовсе не сделала меня никаким диссидентом или, того хуже, антисоветчиком, она не об этом и не для этого написана – я не случайно уже приводил тут цитату «поучать, развлекая». Она просто научила меня, что все не так просто, что в этом мире нет «чистого Света и Тьмы», как потом мне дословно довелось прочитать в другом романе Мастера, что надо учиться чувствовать и различать и другие краски и полутона. Ну, а далее, как говорилось в знаменитом железнодорожном объявлении с расписанием электричек – везде: «Театральный роман», «Бег», «Жизнь господина де Мольера», «Собачье сердце», «Записки на манжетах», «Мастер и Маргарита». Абсолютно сталинистский «Батум». Это, кстати, тоже было в свое время колоссальным уроком: отношения напряженные, тайные и личные Мастера и Вождя. И хорошей прививкой свободомыслия во времена перестроечной вакханалии. На ту же, кстати, самую тему – «не все так просто». И дело тут не только в «окончательной бумажке» из «Собачьего сердца» и не в личном оформлении Иосифом Виссарионовичем гонимого отовсюду опального драматурга на работу во МХАТ, не в их ночных телефонных разговорах. Отнюдь. Помню, как был поражен, когда узнал, что именно Сталин был одним из главных прототипов персонажа, заявлявшего о себе: «Я зло, призванное покарать зло еще большее», – Воланда из последнего, предсмертного и заведомо неподцензурного варианта «Мастера и Маргариты». А одним из главных прототипов Мастера Булгаков, естественно, считал самого себя. И это уж не говоря о таких «мелочах», как то, что именно великий русский писатель, киевлянин Михаил Булгаков всем своим творчеством, и в первую очередь нежно любимой мною до сих пор «Белой гвардией», убедительно доказал, что любимый мною Киев был, есть и всегда будет оставаться исключительно русским городом. Лично для меня – это очень важное знание. И еще это – тоже очень важно. Булгаков писал о Мастере: «Он не заслужил Света, он заслужил Покоя». Но, несмотря на это, я сегодня о нем все-таки помолюсь, хоть и сам, честно говоря, довольно плохой христианин. Не знаю почему, но думаю, это будет правильно: слишком об опасных вещах Михаил Афанасьевич писал, слишком на страшные темы шутил, слишком с жуткими силами играл и заигрывал. И слишком важный оставил след в нашем с вами сознании, в сознании всего русского, да и не только русского народа. Но русского, разумеется, преимущественно. Просто потому, что именно на этом языке Михаил Афанасьевич думал и писал.
Вместо рецензии на кино
Вот честное слово – никогда не был фанатом художественного творчества Никиты Сергеевича Михалкова. И вовсе не потому, что считаю его плохим режиссером, упаси меня Бог, Никита Сергеевич отличный режиссер – мы с ним просто невообразимо далеко разнесены в эстетической, так сказать, системе координат. И последние «шедевры» его поэтому – просто не смотрел и пока что не собираюсь – он имеет право снимать, что хочет, а я имею право смотреть исключительно то, что захочу. Но творящаяся в регулярно почитываемых мною различных печатных и электронных СМИ настоящая, извините, вакханалия по поводу личности Михалкова и его творчества даже меня достала уже настолько, что я скоро пойду записываться в его поклонники. Чисто из чувства противоречия: «если Евтушенко против колхозов, то я – за» (И.А. Бродский). Ну, ведь всем все понятно: и то, что не годится Никита Сергеевич ни в пророки, ни в «вожди народные», ни даже в «бесогоны», как бы он там еще себя ни обзывал и как бы себя не, выражаясь маркетинговым языком, позиционировал. Но «Я шагаю по Москве» вы куда девать собрались? А «Рабу любви»? А «Свой среди чужих»? А «Пять вечеров»? А «Обломова»? А «Неоконченную пьесу…»? А «Родню» с великой Мордюковой? А «Утомленные солнцем» – в первой своей, еще доримейковой, абсолютно бесспорной, на мой неискушенный взгляд, ипостаси? Да – никуда. Они уже в истории русской культуры. Хрен доплюнете. Так что, как бы Никита Сергеевич ни пыжился, ни топорщил усы, ни осваивал бюджетные деньги и ни грозился гонять бесов – уж одно-то его качество по любому никуда не денется: Михалков – великий русский режиссер. Это уже исторический факт. Так получилось, извините. Он не виноват. Поэтому есть огромная просьба ко всем его критикам: оставьте дедушку в покое, пожалуйста. Критикуйте фильмы, если уж они вам говном кажутся, но не переходите грань. Других Михалковых у нас сегодня просто нет.
Символ ушедшей эпохи
Чуть больше двадцати лет назад, 24 августа 1990 года, скончался Сергей Донатович Довлатов – наверное, последний настоящий классик русской советской литературы, ею отвергнутый и отторгнутый отнюдь не по причине какой бы то ни было антисоветскости, а просто по причине таланта. Который у него был. А у «среднего класса литературного чиновничества», которое решало писательские судьбы тогда (заметим, в скобках, что продолжает пытаться решать и сейчас), – не было. Ну, как такого рядом с собою поставишь?! Ведь сразу же понятно, кто тут бездарность-то. Все остальное – фикция. Тот же «классик советской литературы» Бондарев значительно жестче проходился по советской же действительности, чем Довлатов со всеми своими «Зонами» и «Заповедниками». Просто «пряников сладких всегда не хватает на всех». Социальных лифтов нет, в смысле. Талант в этой ситуации жутко опасен. Это у Сталина «других писателей у меня для вас нет» было актуальным. Другие личности, другая эпоха. А в мое время, накануне развала империи, только на одном малюсеньком по численности потоке в Литинституте человека четыре блистали довольно известными фамилиями. Про «региональных классиков», близких и дальних родственников и просто носивших папашину фамилию без псевдонима даже и вспоминать как-то не хочется: вам, по прошествии лет, эти фамилии с псевдонимами все равно ничего особенного не скажут. Река времени унесла. Но были-то – ого-го! Ставить таких рядом с Довлатовым – это сначала нужно было Довлатова по яйца в землю закопать, а то как-то даже и сравнивать неудобно… Еще раз скажу: Советский Союз сгубили не американцы со своей «холодной войной» и не крах социалистической экономики. Советский Союз сгубил страх закостеневших геронтократов перед «новым Сталиным», которого они видели в любом талантливом управленце, и от которого спасались, наглухо задраив «социальные лифты». Помните анекдот про внука полковника, который мечтает стать генералом: «Нет, не станешь, малыш. У генерала свой внук есть!»? Эта херня просто не могла не взорваться – именно потому, что знаменитые шевчуковские «мальчики-мажоры» изначально не могли и не хотели знать вообще никакой конкуренции. Точнее, их папаши не хотели. А дедушки – тем более, потому как знавали страх куда больший, чем их папаши. Еще раз: эта херня просто не могла не рвануть. Она и рванула.До сих пор, блин, расхлебываем… А тогда Довлатову, чтобы стать великим русским писателем, пришлось уехать в Америку, где он моментально возненавидел всю «антисоветскую эмиграцию»: такого откровенного «совка» ему не удавалось встретить даже в самой глухой российской провинции, даже среди тех, кто его травил и не давал печататься в СССР. Парадокс, казалось бы.Хотя, если так внимательно вдуматься – вообще ни разу не парадокс…
Всяк сущий в ней язык
Все-таки России всегда так удивительно везло на гениев, что даже у меня, завзятого, надо сказать, в этом отношении, циника, иногда появляются мысли о мистичности ее великой судьбы. Тут ведь не в том дело, что они появлялись. В той же Германии гениев ничуть не меньше было, а может, и побольше, чем у нас. Просто у нас они появлялись как-то удивительно вовремя. Вплоть, извините, до Иосифа Виссарионовича Сталина, чей зловещий гений, как ни крути, спас нас в качестве народа в печальные времена последней европейской заварушки. К Сталину, разумеется, можно по-разному относиться, но отрицать его роль в той эпохе – значит издеваться над здравым смыслом. И, кстати, над самим понятием русской истории как научной дисциплины. Ну да ладно. Мы сейчас, вроде, не о Сталине… Вот представьте себе на секундочку гигантскую по протяженности империю, в которой напрочь отсутствуют любые современные коммуникации. Ну, вот просто для примера: по нынешнему московскому шоссе Энтузиастов энтузиасты, в честь которых в будущем назовут это шоссе, тупо сипуют пешком аж до самой Сибири – потому как других видов транспорта для них вроде как никем и не предусмотрено. Так что – вполне себе нормальный такой пеший туристический маршрут. Как раз для энтузиастов. Ага. Причем, что самое интересное – власть в этой огромной Империи принадлежит классу людей, вообще не знающих русского языка. Вообще. Принципиально. За отсутствием, простите, оного. Потому как есть все что угодно: некая «официальная мова», малопонятная и малопригодная для общения в быту, но обязательная к изучению «культурная речь». Есть впитанный с пеленок в качестве родного французский язык. И есть целая куча разных региональных диалектов, стыкующихся между собой не меньше современного русского и, скажем, «современного западенского». Вот и делай с этим, что хочешь, особенно если учесть, что большинство населения – то же крестьянство и купечество, к примеру, – французским вообще, понятное дело, не владеют, да и «культурную русскую речь» понимать напрочь отказываются, хоть вроде и образованные (мифы о безграмотном русском крестьянстве оставим на совести их создателей; некий Михаил Васильевич Ломоносов, родом из тех самых безграмотных крестьян, по этому поводу очень метко формулировал: «Ничего из ничего проистечь не может никак», что, в общем-то, довольно точно ситуацию и характеризует). Современным языком говоря: дикая проблема с коммуникациями. В том числе – с обществом. Власть в прямом смысле этого слова держится исключительно на гвардейских штыках. Кои штыки время от времени развлекаются тем, что устраивают не менее гвардейские государственные перевороты. И вдруг – Пушкин. Начинавший, кстати, писать вполне себе «высоким штилем», но потом по каким-то причинам делать это задолбавшийся и поступивший, по лености душевной, предельно просто: взял родные для себя московский и псковской устные региональные диалекты да и наложил на них очень удобную и вбитую – в прямом смысле этого слова розгами в Царскосельском лицее – французскую грамматику. И все. «Я памятник себе воздвиг нерукотворный». Не прибавить и не убавить. Такие дела… Вы, кстати, обращали внимание, что Пушкина, мягко говоря, не так уж охотно переводят на другие языки? В отличие от Лермонтова, Гоголя или, тем более, замусоленных в западных университетах и колледжах Толстого и Достоевского. Ничего удивительного: вне пределов созданного самим же Пушкиным русского литературного языка художественная ценность большинства его текстов временами, извините, довольно сомнительна, и в переводах – без волшебного и, похоже, принципиально непереводимого пушкинского языка – он неинтересен и вторичен. Таких «эпигонов великого лорда» в той же германской поэзии современной Пушкину эпохи – пучок за пятачок, извините за некоторую бестактность по отношению к «нашему всему». Но факт остается фактом: не переводят его именно поэтому. Вне контекста русского литературного языка Пушкин, к сожалению, не интересен. Потому что он просто гений этого самого современного русского литературного языка как языка межрегионального и межнационального общения, языка, который воспринимается как родной от Карпат до Владивостока. Более того, его фактический создатель. Вот и все.По-моему, достаточно.
Был такой Маяковский
Сознание человека современного удивительно фрагментарно, ассоциативно и, я бы даже так сказал, простите за невольный неологизм, «клипообразно». Я вот недавно на одной тусовке брякнул, что в ближайшие выходные собираюсь ехать покупать стол на дачу. Завалили советами: материал, производители, дизайн. Это то, чем интересуется современный покупатель, а любой современный человек это, к сожалению, прежде всего – покупатель. Остальное – неважно. И даже несмотря на тот вопиющий факт, что я, через некоторое время взвыв от количества добровольных советчиков и помощников, громко объявил, что в советах не нуждаюсь и вообще собирался покупать не обеденный стол, а журнальный столик в кабинет на втором этаже, народ все продолжал и продолжал подходить с советами… Это я к тому, что в России не все, что зовется Владимиром Владимировичем, обязательно работает главой правительства. Есть еще и другие. Был, к примеру, такой Маяковский. И ему 7 июля сего года исполняется то ли сто семнадцать, то ли сто восемнадцать лет. Точный год своего рождения Владимир Владимирович не знал и сам: писал, что мнения мамы и данные послужного списка отца расходятся. А что вы хотели? Он же в Грузии родился. В селе Багдады Кутаисского района, в семье лесничего. А там до сих пор в той же юношеской сборной этой страны по футболу такие лбы носятся, что смотришь на его лысину и думаешь: кому верить? То ли собственным глазам, то ли паспорту этого ни от кого не зависимого государства, прости меня Господи. В котором, в паспорте то есть, черным по белому записано, что этому дядьке с пивным брюхом аккурат как вчера неполные шестнадцать исполнились. Ну, там – плюс-минус семь-восемь. Все как всегда. Вот и с Маяковским такие же дела: ну, ждали ребенка в том году, родился в этом – это что, повод отказываться от пособия за год предыдущий?! Ну, вы даете. В Грузии такого только не предлагайте. Не поймут… Хотя таким, как Маяковский, вообще, собственно говоря, пофиг, когда и где рождаться. Им даже не важно, где и как умирать. Не говоря уж о таких подробностях, как детство в глухом грузинском селе, отсидка в Бутырке «за политику», первые «рекламные креативы» в России (включая хрестоматийное «нигде кроме как в Моссельпроме», и первая в Москве частная иномарка «Рено», пригнанная поэтом аж из самого города Парижу. Я хочу быть понят моей страной, а не буду понят, — что ж, по родной стране пройду стороной, как проходит косой дождь. Все это – неважно. А важно то, что сотни тысяч фанатов питерской группы «Сплин», подпевая композиции «Маяк», даже и не подозревают, что поют песню, написанную Сашей Васильевым на стихи Владимира Владимировича Маяковского, – так современно звучат эти стихи. Как, в принципе, потрясающе современно звучат и все остальные большие стихи о любви, неважно, кем и когда они написаны. «Я поэт. Этим и интересен», – честно говорил о себе сам Маяковский в блистательной автобиографии «Я сам». Все остальное – и вправду шлак и подробности. Потому что поэты, которые продолжают оставаться интересными, не умирают. Как бы банально это и не звучало. Такие дела.
Заметки на полях
Меня тут недавно какой-то черт в Пушкинский музей занес. Ну, бывает. Захотелось вдруг нормального человеческого одиночества, не в толпе – а академические музеи, мне иногда кажется, именно для этого и придуманы. Однако даже там не получилось. Я такую толпу народа в музеях даже в советские времена во время школьных экскурсий не видел: какие-то длинноногие девицы в недопустимо коротких шортах, с этюдниками, мамаши с чадами. Японцы с фотоаппаратами. И я – в подтверждение одного из незыблемых принципов квантовой механики. Походил, побродил. Потом заинтересовался одним весьма любопытным автографом середины пушкинской эпохи. А рядом – как раз одна из мамаш с чадом разместилась. Нормальное такое чадо. С косичками. Вот, кстати, уже давно наблюдаю один любопытнейший феномен: все больше мам стараются выглядеть ровесницами своих немного повзрослевших дочек. И знаете, что самое интересное? То ли современная медицина с косметологией шагнули так далеко вперед, то ли еще что, но у многих – получается! Этим же двоим, судя по всему, удалось достичь не только внешнего, но и внутреннего единения. – Видишь, – тычет мамаша хорошо ухоженным в целом и неплохо наманикюренным в частности пальчиком в автограф Александра Сергеевича Грибоедова на полях какой-то французской книжонки, – видишь, дочка, и в те времена тоже встречались варвары… И уходят, одинаково покачивая одинаково тугими полупопиями. Хороши! Нет, я все понимаю. И Грибоедов, конечно, не Пушкин с его вдолбленным в наивные детские головки косым неровным почерком. Никак не Пушкин, хоть оба и Александры Сергеевичи. Но табличку-то хотя бы можно было прочитать?! Смешно, конечно. Но это только во-первых. А во-вторых – у нас уже выросли целые поколения людей, не понимающих того, что книги пишутся именно для них, для читателей. Это ж не сериалы, которые исключительно для «спонсоров» и прочих «рекламодателей» (почти на каждую симпатичную актрисульку – свой, ага) ставят. Это – для вас. Принципиально другой вид коммуникаций. Когда спорщик интересен не менее соглашающегося: это с сериалом не поспоришь, здесь-то – пожалуйста. Поэтому мне лично всегда бывает очень смешно, когда какая-нибудь сходящая со сцены эстрадная певичка на пару с каким-нибудь шелудивым ветераном идеологических битв начинают рассуждать «за культуру» и ее «охрану от профанов». Зрелище при этом получается настолько душераздирающее, что прям – конец фильма… Ребят… Нет, не так. Ворона! Ты на себя-то в зеркало смотрела?! Вот тебя – действительно нужно защищать, наверное, а то от сильных эмоций, боюсь, может, и штукатурка осыплется. А вот в книгах можно черкать, сколько тебе угодно. Особливо ежели что умное, как тот же Грибоедов, который, кстати, ни разу не ресторан и не ночной клуб.Более того, так называемые книжные «поля» в том числе именно для этого и придуманы. Для того, чтобы на них писать.
