Расшифровка текста
Так как в подавляющем большинстве случаев высказывания человека служат удовлетворению его сложных потребностей; так как состав их подвижен и обычно не вполне осознается субъектом; так как на содержании и характере высказывания всегда отражается вооруженность, а на ней сказывается весь прошлый жизненный опыт субъекта, и так как само высказывание состоит, в сущности, не только из текста и характера его произнесения, но в него входит и физическое поведение (телесная мобилизованность, пристройки, способы словесного воздействия), - вследствие всего этого описанные выше тенденции уподобляют поведение человека чрезвычайно сложному шифру жизни человеческого духа, его душевной жизни -структуры его функционирующих потребностей. Поэтому, согласно Ю.М. Лотману, «всякое познание можно представить себе как дешифровку некоторого сообщения. С этой точки зрения процесс познания будет делиться на следующие моменты: полученные сообщения, выбор (или выработка) кода, сопоставление текста и кода. При этом в сообщении выделяются системные элементы, которые и являются носителями значений» (164, стр.75). Пьесу можно понимать как «некоторое сообщение» о жизни и взаимодействии определенных людей. Далее можно утверждать, что все происходящее в душе каждого из них выступает наружу в его высказываниях, но все - тщательно зашифровано. Шифр каждому читателю более или менее знаком, режиссеру должен быть знаком лучше, чем кому бы то ни было, но никому не может быть известен до конца. «Выделение системных элементов», по выражению Ю.М. Лотмана, едва ли может исчерпать до конца человеческое поведение как познаваемый объект, или как сообщение о нем, поскольку сообщение это - явление искусства. Люди чрезвычайно отличаются один от другого по умению расшифровывать человеческое поведение - выделять в нем «системные элементы» - и видеть глубины внутренней жизни человека - его душу. Мерой такого уменья в решающей степени определяется уровень квалификации (вооруженность) художника, профессия которого связана с воплощением человеческой души. Относится это, очевидно, и к режиссеру. Текст пьесы он расшифровывает прежде всего в своем воображении. То обстоятельство, что для расшифровки ему дан только текст высказываний, предоставляет ему значительную свободу и открывает в самой расшифровке возможности созидания собственного толкования. Поскольку эти возможности реализованы, постольку режиссура выступает искусством. Чем больше <...> истолкований, - пишет Ю.М. Лотман, -тем глубже специфически художественное значение текста и тем дольше его жизнь. Текст, допускающий ограниченное число толкований, приближается к нехудожественному и утрачивает специфическую художественную долговечность (что, конечно, не мешает ему иметь этическую, философскую или политическую долговечность, определяемую, однако, уже совсем иными причинами)» (164, стр.90). «Неискусство» - взаимодействие людей, их борьбу, изображенную в пьесе, - режиссура реализует «наилучшим образом», воплощая для этого с наибольшей полнотой, ясностью и точностью душу каждого участвующего в ней в мотивировках его поведения, в структуре его потребностей. Спектакль делается «уроком расшифровки» человеческой души. А так как уменье расшифровать ее есть вооруженность человека и каждый заинтересован в ней, то «урок» этот есть в то же время развлечение. Поэтому зрелище - жизнь человеческого духа, расшифрованная и ярко выраженная душевная жизнь значительных людей - привлекает зрителей и служит удовлетворению их потребности познания и потребности в вооруженности. Чтобы быть искусством, режиссерская расшифровка текста пьесы должна быть ее художественной критикой в рассмотренном выше смысле. Это значит, что расшифровка эта не похожа на педантический подстрочный перевод. Многозначность проявлений души человеческой в высказываниях обрекла бы такой перевод на бессмысленность. Он требует, помимо внимания к мелочам и оттенкам в высказываниях, помимо чуткости к наблюдаемому, еще и смелости в созидании объекта наблюдений и изучений средствами своих собственных представлений о душе человеческой. Иначе говоря, для успеха режиссерской расшифровки пьесы необходимо не только умение шифровальщика, но и догадка о целом, сопутствующая детальному переводу и даже его предвосхищающая. Только «угаданное» целое, возникшее в воображении и мысли режиссера на основании его личных потребностей, жизненного опыта и знаний, может привести к точности в расшифровке частностей. В потоке высказываний более или менее точно угадываются поочередно текущие, изменчивые, производные потребности. Структура же исходных потребностей может быть угадана только с учетом всех высказываний в их полном объеме и с учетом того, что осталось невысказанным, что, следовательно, родилось в сознании режиссера вследствие знакомства с пьесой в целом. Угаданное целое уточняет расшифровку частностей - то, что можно уподобить подстрочному переводу. В угадывании целого проявляется указанная И.П. Павловым и отмеченная выше исходная особенность людей «художественного типа» - их склонность и свойство схватывать созерцаемые явления в их единстве. Эта врожденная вооруженность может обогащаться вооруженностью приобретаемой. Возможности разнообразного толкования потребностей, побудивших к данному конкретному высказыванию, в зависимости от толкования целого, может быть, опять наиболее ясно видны, когда речь идет о диалоге, который называют «любовной сценой». Толкование целого в таком диалоге - это предварительная уверенность в том, что в данном случае любовь каждого участвующего в нем характерна (значительна, интересна) такой, а не другой определенной иерархией образующих ее потребностей. Если одна из этих трех исходных потребностей совершенно поглотит другие, то весь диалог не будет иметь отношения к человеческой любви как таковой. Но преобладание той или другой, их борьба за преобладание в душе каждого, выход на главенствующее место той или другой, в зависимости от угадываемых им желаний партнера, - все это может ярко и ясно обнажить душу каждого именно так, как это диктуется режиссеру его пониманием всей пьесы в целом. Тогда данный диалог есть часть целого - спектакля. Но и сам этот диалог может пониматься как целое, необходимыми частями которого являются все взаимодействия, из которых он состоит.
«Диаметр сознания» А.С. Макаренко писал: «Самое важное, что мы привыкли ценить в человеке, - это сила и красота. И то и другое определяется в человеке исключительно по типу его отношения к перспективе, человек, определяющий свое поведение самой близкой перспективой, сегодняшним обедом, именно сегодняшним, есть человек самый слабый» (166, стр.567). Эту мысль А.С. Макаренко уместно сопоставить со словами А.С. Пушкина: «Дикость, подлость и невежество не уважают прошедшего, пресмыкаясь перед одним настоящим» (221, т.11, стр.162). «Жрецов минутного» он считал «достойными слез и смеха». В диагностике потребностей, если можно так выразиться, существенным и относительно простым показателем является расстояние до целей - дальнозоркость или близорукость целенаправленности человека. То и другое реализуется в отличиях средств от целей, а отличие это проявляется, начиная с мобилизованности, во всем поведении - в том, что можно назвать старым русским словом «повадки», которое часто употреблял Н.С. Лесков. Разумеется, дальнозоркость и близорукость бывают весьма различны по содержанию, и содержание их наиболее важно. Но в принципе дальнозоркость есть проявление силы, а близорукость - проявление слабости; идеальное всегда более или менее дальнозорко, биологическое - более или менее близоруко. Поэтому содержание далеких целей человека в большей степени характеризует его как личность, обладающую ей одной присущими чертами. Кроме того, далекие цели - продукт роста человека, его развития, достигнутого им уровня зрелости и вооруженности. Новорожденный ребенок только в непосредственных контактных ощущениях воспринимает ход удовлетворения своих недифференцированных потребностей. Благодаря дистанционным рецепторам - зрению и слуху - и вместе с их развитием, опытом их использования, потребности опредмечиваются и дифференцируются. Так среда, окружающая ребенка, и органы чувств, дающие возможность воспринимать ее, формируют человеческие потребности. Профессор Г. Айзенк говорит: «Известно, что генетика определяет возможности индивидуума, а среда - насколько эти возможности будут реализованы» (3, стр. 13). П.В. Симонов уточняет ту же мысль: «Конкретная общественная среда не столько формирует личность в смысле механического привнесения в нее каких-то определенных черт, сколько отбирает те свойства личности, которые представляют наибольшую ценность именно для данной общественной группы» (238, стр.37). Если же ребенок лишен дистанционных контактов со средой, то и развитие его потребностей невозможно. Таков вывод А.И. Мещерякова: «Все авторы, наблюдавшие слепоглухо-немых до обучения, видели, что эти дети без специального вмешательства психически не развиваются. Более того, в литературе был отмечен ряд случаев, когда дети, получившие нормальное развитие, имеющие словесную речь и нормальное поведение, с потерей слуха и зрения претерпевали обратное развитие и вновь превращались в существа, ведущие полурастительны й-полуживотный образ жизни» (188, стр.26). Чрезвычайная роль дистанционных восприятий в этих выводах очевидна. Тот же автор указывает и на роль предмета в постепенном расчленении целей и средств: «Очеловечивающее влияние предметов как продуктов общественного труда, окружающих ребенка, и роль обучения правильному с ними обращению до сих пор недооценивается как в педагогической практике, так и в психологической теории. А ведь именно предметное поведение, если можно так выразиться, т.е. обращение с предметами согласно их логике, и составляет сущность человеческого поведения» (188, стр.73). Можно бы продолжить: человеческое поведение развивается и совершенствуется в усложнении предметов и в их удалении. В направлении дальнозоркости развиваются в нормальных условиях и социальные потребности, а потом - и идеальные. Так происходит естественный - стихийный - процесс формирования потребностей человека в онтогенезе: от ближайших контактных - ощущаемых и недифференцированных биологических - до социальных и идеальных, конкретизируемых в целях более или менее далеких. Причем удаление целей диктуется природой самих потребностей и происходит всегда вместе с опытом и накоплением вооружения, но степень удаления бывает самая разная, и можно предполагать, что цели каждого человека удалены более или менее в зависимости и от его врожденных, генетических задатков и от воспитания - среды, в которой происходило и происходит развитие этих задатков. Влияние среды на трансформации потребностей, их воспитание, происходит, очевидно, путем информации, посредством норм и при участии эмоций и воли. «Ребенок родится «двуправо-полушарным», - пишет В. Деглин, - лишь с возрастом у здорового ребенка устанавливается разделение «сфер влияния» между полушариями» (88, стр.114). Поэтому ребенок не экономит силы, не отличает средства от цели, не строит планов, и все в его поведении подчинено биологическим потребностям. Впервые социальные потребности проявляются как зачатки самолюбия, гордости, стыда; им отвечают и средства самые простые - непосредственно связанные с целью, практически сливающиеся с нею; таковы же и первоначальные планы - они предельно просты и коротки. Постепенно планы увеличиваются, средства обособляются и цели отдаляются; перспектива целей усложняется, и круг социальных потребностей расширяется. Академик А.А. Ухтомский заметил: «Солдаты никогда не думают о будущем», - по словам Ларрея. Это и губит солдат, как это было в горящей Москве 1812 г. Но это делает из них образцовых исполнителей приказов, заданий в руках руководящего штаба. То, что делало в этих солдатах чудеса под Аустерлицем и Бородино, губило их в Москве. Солдаты - это короткие рефлексы, превосходно выработанные для своих маленьких заданий» (286, стр.260). Если солдатам не положено думать о будущем, то только потому, что о будущем думает командир, и тем о более далеком будущем, чем выше его командная должность. Но это относится не только к военной специальности и служебной субординации. О более или менее далеком будущем люди думают в зависимости от размеров своих социальных притязаний - от «социального кругозора» или «диаметра сознания», если еще раз воспользоваться выражением Ю.Н. Тынянова. Узость социального кругозора при самой ревностной защите занимаемого места в обществе, близость целей, продиктованных социальными потребностями, малый «диаметр сознания» говорят всегда, я полагаю, о значительной силе потребностей биологических и об относительной слабости идеальных потребностей. По мере расширения социального кругозора, с ростом дальнозоркости и интереса к далекому окружению за счет ближайшего, по мере все более определенного перехода социальных потребностей от уровня оборонительного к уровню наступательному (от «нужды» к «росту»), а в связи с этим -по мере удаления целей, усложнения перспективы и увеличения предусматриваемой программы во времени - в единстве со всеми этими процессами - изменяются и силы давления на социальные потребности: уменьшается давление потребностей биологических и увеличивается давление идеальных потребностей со всеми вытекающими отсюда последствиями. Причем, разумеется, разнообразных вариаций здесь можно увидеть, а тем более представить себе, великое множество. В упрощенном виде эта предполагаемая зависимость может быть сформулирована так: чем ближе к субъекту границы распространения его потребностей (чем меньше «диаметр сознания»), тем, соответственно, большее место в структуре его потребностей занимают потребности биологические и тем скромнее его потребности идеальные. И обратно: чем дальше от субъекта границы распространения его потребностей (чем больше «диаметр сознания»), тем меньше давление потребностей биологических и тем больше у него потребностей идеальных. На крайних точках: с одной стороны - существо растительно-животное, лишенное как социальных, так и идеальных потребностей; таков новорожденный ребенок. С другой стороны - человек, практически невозможный, нежизнеспособный, человеческий «дух» как таковой. Между этими крайностями расположены все люди. Ф. Энгельс писал в «Анти-Дюринге»: «Но уже самый факт происхождения человека из животного царства обуславливает собою то, что человек никогда не освободится полностью от свойств, присущих животному, и, следовательно, речь может идти только о том, имеются ли эти свойства в большей или меньшей степени, речь может идти только о различной степени животности или человечности» (178, т.20, стр.102). Одни ближе к одной крайности («животной»), другие - к другой («духовной»), а большинство, вероятно, располагается где-то в средней зоне, перемещаясь в ее пределах в разные периоды своей жизни и в зависимости от конкретных социальных и природных условий. Такова грубая схема. Практически она скрывается за множеством разнообразных вариаций и модификаций, а ее изменчивость даже в относительно узких границах затрудняет различение и самой схемы и ее вариаций. Основа схемы проста. Она сводится к вопросу: как далеки цели данного человека? Ответ уже раскрывает основные черты структуры его потребностей. Казалось бы, чрезмерно просто. Примитивно. В действительности ответить на вопрос о дальности целей человека отнюдь не легко. Речь может идти о целях и пределах данной минуты, дня, недели, года, всей жизни. Поэтому, чтобы ответ указал на структуру потребностей, нужно подразумевать в нем преимущественную склонность человека: обычно, чаще всего, наиболее охотно, согласно присущим ему свойствам (а не в каких-либо исключительных обстоятельствах, или под влиянием особых условий), какие он цели ставит перед собой - далекие или близкие, насколько далекие или насколько близкие? Если так ставить и понимать вопрос, то ответ на него, вероятно, не будет простым и однозначным, но он может быть все же дан. В реальном окружении мы различаем людей, живущих преимущественно ближайшими и простейшими целями; людей, увлекающихся целями самыми далекими; видим и людей, занимающихся с наибольшим увлечением достижением целей средней дистанции. Эта «средняя дистанция» достаточно обширна, но все цели, на ней расположенные, отличаются конкретностью, реальностью, рациональной практичностью. Значит, в поставленном вопросе существенны влечения, а не фактически выполняемые дела. Бывает так: человек делает одно, а влечет его к другому, причем при достаточном внимании видно: то ли именно он делает, к чему его действительно влечет; а наиболее ясно это проявляется в моменты, когда он переходит от цели, его увлекающей, к делу, которым он вынужден заниматься, или обратно - от дела вынужденного к предмету влечения. А может быть, в нем борются несколько влечений или несколько необходим остей? Заключение об этом мы делаем (если мы его делаем!), видя: когда и насколько щедро человек расходует свои силы, когда и насколько строго он их экономит. Или, пользуясь выражением Марка Аврелия: когда и о чем он хлопочет по влечению, когда и о чем - по принуждению? Мы вернулись к вопросу о целях и средствах... К тому, «как» добивается человек своих целей.
|