Давление потребностей идеальных
Давление идеальных потребностей дает себя знать в ощущении недостаточности имеющейся в распоряжении словесной аргументациии и в проявлениях этого ощущения. Когда воздействие на сознание другого осуществляется под давлением идеальных потребностей, то в словесной аргументации делаются попытки эту недостаточность восполнить, преодолеть. Давление идеальных потребностей, связанных с наукой, ведет к расширению словаря, к усложнению аргументации и речи вообще специальной терминологией. Возникновение термина вызывается надобностью обозначить для других нечто новое - еще не имеющее названия и обнаруженное впервые -найденное в ходе удовлетворения той ветви идеальных потребностей, которые умножают количество относительно познанных явлений. Термин вводится вследствие недостаточности популярной, общепонятной аргументации, когда в нее должно быть введено нечто новое. Наука стремится к новому, поэтому - и к расширению терминологии. «Наука начинается с видения, - пишет И. Забелин, - но содержание ее составляет ее истолкование увиденного. При истолковании образы начинают либо расчленяться (возникают частные понятия), либо, наоборот, подводятся под более общие категории. Язык науки при этом усложняется, и новые понятия в некоторых случаях сохраняют образную основу, в некоторых - утрачивают ее» (103, стр.161). Так в стремлении к конкретности и однозначности возникает специальный, усложненный язык - аргументация, опирающаяся на расширенный объем определенных знаний и рассчитанная на людей, обладающих этими знаниями. Язык этот представляет собою определенную вооруженность. Его прямое назначение - введение в словесную аргументацию новых понятий. Но вооруженность эта нередко употребляется и вопреки ее назначению - для удовлетворения потребностей социальных разновидности «для себя». Тогда усложненная терминология служит не ясности знания или толкования, впервые вводимых в обиход, а наоборот - затумани-ванию сообщений, приданию им сложности, видимости новизны и значительности, которых они в действительности лишены. В этом случае в борьбе за удовлетворение социальных потребностей - за место в умах окружающих - происходит, в сущности, демонстрация вооруженности. За таким «бряцанием доспехами» скрывается стремление обосновать свои права на занимаемое или искомое место в человеческом обществе. Подобный звон «оружия» может иметь успех потому, что всякая вооруженность представляет собою некоторую ценность в человеческом обществе - даже женская красота, физическая сила, ловкость, остроумие. Звон словесного «оружия» напоминает косметические средства женского кокетства: подлинная красота и обаяние не злоупотребляют косметикой, как подлинная наука прибегает к изобретению терминов и к пользованию ими лишь в случаях крайней необходимости, потому что стремится к простоте и ясности... Но свободное пользование научной терминологией часто вызывает уважение у тех, кто, не понимая терминов, не видит и бессмысленности их употребления. Поэтому притязания на приобщение к науке иногда с этого и начинается. Спекулятивные и описательные науки особенно удобны для этого. Такое злоупотребление словами отмечалось не раз. И.П. Павлов писал: <«.„> слова были и остались только вторыми сигналами действительности. А мы знаем, однако, что есть масса людей, которые, оперируя только словами, хотели бы, не сносясь с действительностью, из них все вывести и все познать и на этом основании направлять свою и чужую жизнь» (204, стр.421). И.А. Бунин цитирует: «Гете говорил: «людям нечего делать с мыслями и воззрениями. Они довольствуются тем, что есть слова. Это знал еще мой Мефистофель». И приводит слова Мефистофеля:
Коль скоро надобность в понятиях случится, Их можно словом заменить... Шопенгауэр говорил, что большинство людей выдают слова за мысли, большинство писателей мыслит только ради писания» (41, т.9, стр.91). Н. Винер пишет: <«...> когда существует сообщение без потребности сообщения, существует просто для того, чтобы кто-то мог завоевать социальный и духовный престиж жреца сообщения, тогда качество и коммуникативная ценность сигнала падают, подобно тому как падает свинцовая гиря». И дальше: <«..-> Люди, избравшие своей карьерой сообщение, очень часто не располагают ничем, что они могли бы сообщить другим» (50, стр.140 и 141). Недостаточность словесных аргументаций для удовлетворения идеальных потребностей другого их варианта - потребности в качестве познания - обнаруживается в самом факте существования искусств, не прибегающих к слову как средству выражения. Искусства всех родов, кроме словесных, потому и существуют, что слово по природе своей предназначено для обслуживания потребностей не идеальных, а социальных. Леонид Жуховицкий в «Легенде о Ричарде Тишкове» -парне с Арбата, который ничем другой не примечателен, кроме уменья петь под гитару, - говорит о его отношениях с приятелем-поклонником: «Между ними вообще не заведено было говорить о песнях, Ричард этого не любил. Песни можно петь или слушать - зачем приземлять их разговорами?» (101, стр.198). Прибегая к слову как средству выражения, искусство использует его не как обозначение понятия с определенным, ограниченным смыслом, а как понятие, вызывающее широкие и далекие ассоциации. Слово делается «знаковой моделью знаковой модели», по определению Ю.М. Лотмана, приведенному выше. Словесные искусства, в противоположность науке, дорожат многозначностью слова и расширяют ее метафорами и другими литературными тропами. Хорошим примером такой метафоры может служить диалог с А.А. Ахматовой, приведенный в воспоминаниях Н. Ильиной: «Я; «Ну и отвратительная сегодня погодка!» Она: «Что вы! Восхитительная. Такая трагическая осень. Ветер рвет последние листья, солнце выходит на это посмотреть, заламывает руки и в отчаянии уходит» (109, стр.1 В). Специальной научной терминологии искусства избегают как однозначности, хотя часто пользуются бытующими образами или многозначными выражениями, например, из народной или античной мифологии. Если давление биологических потребностей обнаруживается в небрежности и безответственности словесной аргументации, то давление потребностей идеальных проявляется в обратном - в повышенной требовательности к значительности этой аргументации, в поисках слов и выражений, в тщетности попыток найти среди существующих слов и выражений достаточно точные и в пользовании поэтому сравнениями, аналогиями, образами, метафорами. Сила этого давления больше обнажается в напряженности таких поисков, чем в их плодах. Требовательность к выразительности и точности формулировок возрастает с усилением давления и ведет к лихорадочности поисков, а качество найденных и применяемых аргументов -слов и выражений - больше говорит о вооруженности, о возможностях того, кто ищет нужные ему слова и выражении. Третий мужик в «Плодах просвещения» Л. Толстого наиболее косноязычен, может быть, именно потому, что он хлопочет о земле для общества и о справедливости под сильнейшим давлением идеальных потребностей, с заботой об истине как таковой, и слова для обозначения ее кажутся ему недостаточными. Другим подобного рода примером может служить Аким из «Власти тьмы». Бесплодные попытки найти выражения для аргументации под давлением идеальных потребностей нередко приводят к словам и формулировкам явно нелепым, похожим на те, которые по небрежности употребляются под давлением потребностей биологических. К сходным результатам приводят противоположные причины. Один из персонажей Тургенева замечает: <«...> герой не должен уметь говорить: герой мычит, как бык; зато двинет рогами - стены валятся. И он сам не должен знать, зачем он двигает. Впрочем, может быть, в наши времена требуются герои другого калибра» (280, т.З, стр.59). Герой, движимый высочайшими идеальными потребностями, не находит словесной аргументации, чтобы обозначить их; герой, движимый биологической страстью, не нуждается в словесной аргументации. Какого имеет в виду персонаж Тургенева? Это - вопрос толкования. В среде сугубо деловой, рациональной давление идеальных потребностей на речь человека, словарь которого беден и который не завоевал достаточного к себе внимания, воспринимается иногда как проявление потребностей примитивных, биологических, то есть комически. Так же и в неудовлетворенных бессловесных биологических страстях можно по недоразумению увидеть стремления идеальные. Многозначительное молчание часто намекает на их существование, а сценические паузы нередко претендуют на такую многозначительность. Во всем, что касается нравственности, социальные потребности выступают совместно с идеальными, и в каждом конкретном случае либо те, либо другие преобладают. Это обнаруживается и в средствах аргументации. Закон и правила, как нормы общественного поведения, а также их обоснования, стремятся к точности, краткости, однозначности и полной простоте - общепонятности; только достигая достаточной определенности, закон и нормы выполняют свои функции. В этом - их социальная природа. Но нравственный закон, кроме того, выступает и как некоторый символ - условный знак Истины, или ее образ - и в этом качестве тот же закон выражает норму удовлетворения потребностей идеальных, и их участие в нравственности. Всякого рода священные тексты употребляются и в отправлениях культа и в нравственной аргументации как символические обозначения смысла, превосходящего то реальное содержание, которое выражено данным словосочетанием. Назначение таких текстов не в их рациональном содержании, и тем более не в реальном смысле данных формулировок, а в самом факте их ритуального произнесения. Таковы присяги, клятвы, заклинания, заговоры. Отсюда - трафаретность текстов, их необычайная иногда долговечность, их особый язык (церковнославянский, латинский) и особый (часто напевный) характер их произнесения - все то, что делает словоупотребление в любом культе нормативно-условным. Тенденция к подобного рода условностям более или менее ясно ощущается во всех случаях аргументации, опирающейся на норму удовлетворения идеальных потребностей: некоторая трафаретная формулировка характером произнесения подается как истина окончательная, общеобязательная и не подлежащая обсуждению. Все это можно видеть в речах, входящих в состав ритуала - похорон, юбилея, приема, свадьбы, торжественного заседания, митинга и т.п. В подобных случаях видно, как для социальных потребностей приспосабливается «оружие», предназначенное для удовлетворения потребностей идеальных. Иногда таким бывает своекорыстное шарлатанство; так эксплуатируется иногда и искусство любого рода (или некоторая причастность к нему), и косноязычие, и даже очевидная бессмыслица. Все это, при надлежащем стечении обстоятельств, может производить впечатление и служить удовлетворению социальной потребности «для себя». Так, М. Касвинов пишет о Григории Распутине: «Молитвенные бредни, не поддающиеся расшифровке и переводу на человеческий язык, производят сильнейшее впечатление. Слоняясь по монастырям, он научился загадочно тянуть слова и фразы,» божественно» мычать и бормотать так, чтобы никто ничего не понял и вместе с тем проникся трепетом. Истинно свято такое косноязычие, в котором ничего не улавливается ни слухом, ни разумом. Чем туманнее околесица, тем больше в ней магической силы, и тем выше ее цена. Конечно, если нужно, Григорий Ефимович может унизиться до нормальной человеческой речи. Но идет он на это неохотно» (118, стр.120).
|