Психология бессознательного 28 страница

Стрелою этрй я тебя пронзил бы, Когда б случилось — в сына я попал, И верно, я тогда б не промахнулся1.

-

IV* Кто имел случай изучать скрытые душевные движения людей при посредстве психоанализа, тот может сказать кое-что новое так­же и о качестве бессознательных мотивов, проявляющихся в суеве­рии. Яснее всего видишь на примере нервнобольных — часто весьма интеллигентных, страдающих навязчивыми идеями и неврозом навяз* чивых состояний, что суеверие берет свое начало из подавленных враждебных н жестоких стремлений. Суеверие — это в значительной мере ожидание несчастья; кто часто желает другим зла, но, будучи приучен воспитанием к добру, вытеснил такого рода желания за пределы сознания, тот будет особенно склонен ожидать наказания за такое бессознательное зло в виде несчастья, угрожающего ему извне.

Признавая, что этими замечаниями мы отнюдь не исчерпали пси­хологин суеверия, мы все же должны, с другой стороны, хотя бы в нескольких словах коснуться вопроса» можно ли утверждать на вер* няка, что не существует предчувствий, вещих снов, телепатических явлений, проявлений сверхчувственных сил и т. п. Я далек от того,

Русский перевод Миллера.

чтобы во всех случаях, недолго думая, порешить сплеча с феномена­ми, по отношению к которым мы располагаем таким множеством обстоятельных наблюдений, делавшихся выдающимися в интеллек­туальном отношении людьми, и которые должны были бы послужить объектом дальнейших исследований. Можно даже надеяться, что тогда часть этих наблюдений получит благодаря начинающемуся уже пониманию бессознательных душевных процессов объяснение, которое не заставит нас производить радикальную ломку наших современных воззрений. Если бы суждено было оказаться дока­зуемыми еще и другим феноменам, как» например, тем, о которых утверждают спириты, мы и произведем требуемую новыми поз на* ниями модификацию наших «законов», не теряя, однако, представ* ления об общей связи вещей,

В рамках этого изложения я могу ответить на поставленные вопросы лишь субъективно, т. е. на основании моего личного опыта, К сожалению, я должен признаться, что принадлежу к числу тех недостойных, в чьем присутствии духи прекращают свою деятель­ность и сверхчувственное улетучивается, так что я никогда не имел случая пережить лично что-нибудь могущее дать мне повод к вере в чудеса* Как и у всех людей, у меня бывали предчувствия и случа­лись несчастья, однако они избегали друг друга, так что за предчув­ствиями не следовало ничего, а несчастья приходили без предупреж­дения. Когда я в молодые годы жил один в чужом городе, я нередко слышал, как дорогой мне голос — которого я не мог не узнать — вдруг называет меня по имени; я отмечал себе момент этой галлюци­нации, чтобы затем, беспокоясь о родных, спросить у них, что случи­лось в это время. Не случалось ничеий. Зато впоследствии мне случилось самым спокойным образом, ничего не чувствуя, работать

с моими больными, в то время как мде любимое дитя едва не умерло от кровотечения. Из числа тех предчувствий, о которых мне сообщали мои больные, также ни одно не могло быть признано мною за реальный феномен.

Вера в вещие сны насчитывает много приверженцев, ибо в ее пользу говорит то обстоятельство, что многое действительно про­исходит впоследствии так, как его предварительно конструировало во сне желание. Однако в этом мало удивительного, и обыкно­венно между сном и тем, что сбылось наяву, можно найти обычно еще глубокие различия, которых охотно не замечаешь в своем до­верии ко сну. Прекрасный пример действительно пророческого сна дала мне возможность подвергнуть точному анализу одна ин­теллигентная и правдивая пациентка. По ее словам, ей однажды снилось, что она встретила своего бывшего друга и домашнего врача около какой-то лавки на такой-то улице. Когда она на следующее утро пошла во внутреннюю часть города, она действительно встре­тила его на том самом месте, какое было указано во сне. Надо заме­тить, что за этим не произошло никаких событий, в которых могло бы обнаружиться значение этого удивительного совпадения, так что ни в чем позднейшем нельзя было найти для него достаточного основания.

Путем тщательного расспроса я установил, что нет доказа* тельств того* чтобы дама эта вспомнила о своем сне в ближай­шее после этой ночи утро, стало быть, перед своей прогулкой. Она ничего не могла возразить против такого изложения дела, которое устраняет из нее все чудесное и оставляет лишь интересную психоло­гическую проблему: однажды утром она шла по известной улице, встретила близ одной лавки своего старого домашнего врача, и при его виде у нее создалось убеждение, что в эту ночь ей снилась эта встреча на этом же самом месте. При помощи анализа можно было с большей или меньшей вероятностью установить, каким образом она пришла к этому убеждению, которое, вообще говоря» нельзя не приз­нать до известной степени правдоподобным. Встреча на определен­ном месте после предварительного ожидания носит на себе все при­знаки свидания. Старый домашний врач воскресил в ней воспомина­ния о минувшем времени, когда встречи с третьим лицом, которое было дружно также и с этим врачом» были для нее полны значения. С этим господином она с тех пор поддерживала отношения н нака­нуне мнимого сновидения тщетно ждала его. Если бы я мог сообщить подробнее о связанных с этим делом отношениях, мне было бы не­трудно показать, что иллюзия пророческого сна при виде друга прежних лет равносильна такого рода заявлению: «Ах, г-н доктор» вы напомнили мне теперь о минувших днях, когда мне никогда не приходилось» назначив N свидание» ожидать его».

Простой и легко объяснимый пример того «удивительного совпа­дения», какое происходит, когда встречаешь человека, о котором как раз теперь думал, я наблюдал на самом себе, и, вероятно, этот пример характерен для аналогичных случаев. Несколько дней после того, как я получил звание профессора, в монархических странах придающее человеку большой авторитет, я гулял по внутренней части города» и мои мысли вдруг сосредоточились на ребяческой фантазии — мести некоей паре родителей. Эти люди позвали меня несколькими месяцами раньше к своей девочке, у которой в связи с одним сном начались интересные явления навязчивости. Я с боль­шим интересом отнесся к этому случаю, генезис которого мне казался ясным; однако мое лечение было отклонено родителями, которые мне дали понять, что намерены обратиться к заграничному авторитету, лечащему гипнотизмом. Теперь я фантазировал о том, как родители после возможной неудачи этого опыта просят меня начать мой курс лечения: они, мол, питают ко мне теперь полное доверие и пр. Я отвечаю им: да, теперь, когда я стал профессором, вы доверяете мне. Но звание ничего не изменило в моих способ­ностях; если я вам был непригоден, будучи доцентом, вы можете обойтись без меня также и теперь» когда я стал профессором. В этот момент моя фантазия была прервана громким приветстви­ем; «Честь имею кланяться, г. профессор», и когда я взглянул на говорящего, я увидел» что мимо меня проходила та самая пара роди­телей, которым я только что отомстил, отклонив их предложе­ние. Не требовалось долгих размышлений» чтобы разбить иллю-

зню чудесного. Я шел по большой и широкой, почти пустой улице навстречу этой паре, взглянув мельком, быть может, на расстоянии двадцати шагов, я заметил и узнал их видные фигуры, но — по образцу галлюцинации — устранил это восприятие по тем же эмоцио­нальным мотивам, которые затем сказались б якобы самопроизволь­но всплывшей фантазии.

К категории чудесного и жуткого относится также и тд своеоб­разное ощущение, которое испытываешь в известные моменты и при известных ситуациях: будто уже раз пережил то же самое, уже был раз в том же положении, причем ясно вспомнить то прежнее, даю­щее о себе таким образом знать, не удается, Я знаю, что лишь в очень свободном словоупотреблении можно назвать то, что испытываешь в такие моменты, ощущением; если дело и идет здесь о суждении — и притом о познавательном суждении, то все же эти случаи имеют совершенно своеобразный характер, и нельзя упускать из виду того обстоятельства, что искомого не вспоминаешь никогда. Не знаю, был ли этот феномен «уже виденной» („deja vu") серьезно приводим для доказательства психического предсуществования индивида; но психологи уделяли ему немало внимания и пытались разрешить загадку самыми разнообразными спекулятивными путями. Ни одна из этих попыток объяснения не представляется мне правильной, ибо ни при одной из них не принималось в расчет ничего иного, кроме сопутствующих и благоприятствующих феномену обстоя­тельств. Ибо те психические явления, которые, по моим наблюдениям, одни только могут быть ответственными при объяснении феномена „deja vu", именно — бессознательные фантазии, еще и теперь нахо­дятся во всеобщем законе у психологов,

Я полагаю, что называть ощущение «уже виденного* иллюзией несправедливо, В такие моменты действительно затрагивается нечто, что уже было раз пережито, только его нельзя сознательно вспомнить, потому что оно и не было никогда сознательным* Ощуще­ние «уже виденной» отвечает, кратко говоря, воспоминанию о бес­сознательной фантазии* Подобно сознательным существуют и бессоз­нательные фантазии (или сны наяву); каждый знает это по собст­венному опыту,

Я знаю, что тема эта заслуживала бы самого обстоятельного рассмотрения, но хочу привести здесь анализ одного-единстве иного случая „deja vu*\ в котором ощущение отличается особенной ин­тенсивностью и длительностью. Одна дама* которой теперь 37 лет от роду, утверждает, что она самым отчетливым образом помнит, как она в возрасте 12!/з года впервые была в гостях у своих школь­ных подруг в деревне и, войдя в сад, тотчас же испытала такое ощу­щение, будто она уже здесь раз была; ощущение это повторилось, когда она вошла в комнаты, так что ей казалось, что она заранее знает, какая будет следующая комната, какой будет из нее вид ит,д. На самом деле совершенно исключена — и опровергнута справ­ками у родителей — возможность того, чтобы это чувство знаком­ства имело своим источником прежнее посещение дома и сада,

хотя бы в самом раннем детстве. Дама, рассказывавшая мне об этом, не искала психологического объяснения; в появлении этого ощущения она видела пророческое указание на то значение, которое впоследствии должны были иметь именно эти подруги для ее эмо­циональной жизни. Однако рассмотрение обстоятельств, прн которых имел место этот феномен, указывает нам путь к другому объяснению. Отправляясь в гости, она знала» что у этих девочек есть единст­венный тяжело больной брат, При посещении она видела его, нашла, что он очень плохо выглядит, и подумала: он скоро умрет. Теперь дальше: ее собственный единственный брат был несколькими меся­цами раньше опасно болей дифтеритом; во время его болезни она была удалена из дому родителей и жила несколько недель у одной родственницы. Ей кажется, что в той поездке в деревню, о которой идет здесь речь, участвовал также ее брат, кажется даже, что это была его первая большая прогулка после болезни; однако здесь ее воспоминания удивительно неопределенны, в то время как все прочие детали, особенно платье, которое было на ней в этот день, стоят у нее перед глазами с неестественной яркостью. Осведомлен­ному человеку нетрудно заключить из этих показаний, что ожида­ние смерти брата играло тогда большую роль у этой девушки и либо не было никогда сознательным, либо после благополучного исхода болезни подверглось энергичному вытеснению. В случае иного исхода она должна была бы носить другое платье — траурное* У подруг она нашла аналогичную ситуацию: единственный брат в опасности; вскоре он действительно умер. Она должна была бы сознательно вспомнить, что несколько месяцев тому назад сама пе­режила то же самое; вместо того, чтобы вспомнить это,— чему препятствовало вытеснение,— она перенесла свое чувство припоми­нания на местность, сад и дом, подверглась действию „fausse re­connaissance", и ей показалось, что она когда-то все это также видела. Из факта вытеснения мы имеем основание заключить, что ее ожидание смерти брата было не совсем чуждо окраски жела­тельности. Она осталась бы тогда единственным ребенком. В своем позднейшем неврозе она страдала самым интенсивным образом от страха потерять своих родителей, и за этим страхом анализ, как это бывает обычно, мог вскрыть бессознательное желание аналогичного же содержания.

Мои собственные мимолетные переживания феномена „deja vu" я мог подобным же образом вывести из эмоциональной констелля­ции момента. Это был опять повод воскресить ту {бессознатель­ную и неизвестную) фантазию, которая в какой-то момент возникла во мне как желание улучшить мое положение.

V* Недавно, когда я имел случай изложить одному философ­ски образованному коллеге несколько примеров забывания имен вместе с анализом их, он поспешил возразить: все это прекрасно, но у меня забывание имен происходит иначе. Ясно, что так облег­чать себе задачу нельзя; я не думаю» что мой коллега когда-либо думал перед этим об анализе забывания имен; он н не мог

сказать мне, как же, собственно, это у него происходит иначе* Но его замечание все же затрагивает проблему, которую многие будут склонны поставить на первый план. Применимо ли данное здесь объяснение ошибочных и случайных действий во всех или лишь в единичных случаях, и если только в единичных, то каковы те условия, прн которых оно может быть допущено для объяснения феноменов, имеющих другое происхождение? То, что я знаю, не дает мне воз­можности ответить на этот вопрос, Я хочу лишь предостеречь от того, чтобы считать указанную здесь связь редкой, ибо сколько раз мне случалось производить испытание над собой ли самим или над пациентами, ее можно было, как и в приведенных примерах, с уве­ренностью установить или по крайней мере найти веские основания, заставляющие предполагать ее наличность. Неудивительно, если не всегда удается найти скрытый смысл симптоматического действия, ибо решающим фактором, который надо принять в соображение, является сила внутреннего сопротивления, противостоящего разре­шению. Нет также возможности истолковать каждое отдельное сно­видение — у себя или у пациента; для того чтобы подтвердить общеприменнмость данной теории, достаточно* если нам удастся хотя бы несколько проникнуть в глубь скрытых соотношений. Сновидение, которое в ближайший день, при первой попытке решения оказывает­ся неприступным, нередко раскрывает свою тайну через неделю или через месяц, когда какое-либо реальное изменение, происшедшее за это время, успело понизить значение борющихся одна с другой психических величин. То же можно сказать и о разрешении ошибоч­ных н симптоматических действий; пример очитки «в бочке по Европе» дал мне случай показать, как неразрешимый на первых порах симптом поддается анализу, когда отпадает реальная заинтересованность в вытесненных мыслях* До тех пор, пока было возможно, что мой брат получит завидный титул раньше, чем я, указанная выше ошибка в чтении оказывала сопротивление всем неоднократно делавшимся попыткам анализа; но когда выяс­нилась малая вероятность того, чтобы брату было оказано предпоч­тение, предо мной внезапно открылся путь, ведущий к решению. Было бы, таким образом, ошибкой утверждать про все случаи, не поддающиеся анализу, что они произошли на основе иного психи­ческого механизма, чем тот, который здесь был вскрыт; для того чтобы это допустить, недостаточно одних лишь отрицательных дока­зательств. Совершенно недоказательна также и готовность,— вероятно, присущая всем здоровым людям,— с какой мы верим в то, что есть какое-либо другое объяснение ошибочных и симптоматиче­ских действий; само собой понятно, что она служит проявлением тех же психических сил, которые и создали тайну, которые потому становятся на защиту последней и сопротивляются ее выяснению, С другой стороны, мы не должны упускать из виду, что вытес­ненные мысли и стремления не самостоятельно создают себе выраже­ние в форме симптоматических и ошибочных действий. Техническая возможность подобного рода промахов иннервации должна быть

дана независимо от них; и затем уже ею охотно пользуется вытеснен­ный элемент в своем намерении дать о себе знать. Установить картину тех структурных и функциональных отношений, которыми располагает такое намерение, имели своей задачей, в применении к словесным ошибочным актам (ср. гл. V), подробные исследования философов и филологов. Если мыв совокупности условий ошибочных и симптоматических действий будем, таким образом, различать бессознательный мотив и идущие ему навстречу физиологические и психофизические отношения, то останется открытым вопрос, име­ются ли в пределах здоровой психики еще и другие моменты, способные, подобно бессознательному мотиву и вместо него, по­рождать на почве этих отношений ошибочные и симптоматические действия. Ответ на этот вопрос не входит в мои задачи.

VI. После рассмотрения обмолвок мы ограничивались тем, что доказывали в ошибочных действиях наличность скрытой мотивиров­ки и при помощи психоанализа прокладывали себе дорогу к позна­нию этой мотивировки. Общую природу и особенности выражаю­щихся в ошибочных действиях психических факторов мы оставили пока почти без рассмотрения и во всяком случае не пытались еще определить их точнее и вскрыть закономерность их. Мы и теперь не возьмемся основательно исчерпать этот предмет, ибо первые же шаги показали бы нам, что в эту область можно проникнуть скорее с другой стороны. Здесь можно поставить себе целый ряд вопросов; я хотел бы их по крайней мере привести и наметить их объем. 1. Каково содержание и происхождение тех мыслей и стремлений, о которых свидетельствуют ошибочные и симптоматические дейст­вия? 2. Каковы должны быть условия, необходимые для того, чтобы мысль или стимул были вынуждены и оказались в состоянии воспользоваться этими явлениями как средством выражения? 3* Воз­можно ли установить постоянное и единообразное соотношение между характером ошибочного действия и свойствами того пережи­вания, которое выразилось в нем?

Начну с того, что сгруппирую некоторый материал для ответа на последний вопрос. Разбирая примеры обмолвок, мы нашли нуж­ным не связывать себя содержанием задуманной речи и вынуждены были искать причину расстройства речи за пределами замысла. В ряде случаев эта причина была под рукой и говоривший сам отдавал себе в ней отчет. В наиболее простых и прозрачных ла вид примерах фактором, расстраивающим проявления мысли, явилась другая формулировка — звучащая столь же приемлемо — той же самой мысли, и не было возможности сказать, почему одна из этих форму­лировок должна была 1Гйтерпеть поражение, другая— пробить себе дорогу (контаминация у Мерингера и Майера), Во второй группе случаев поражение одной формулировки мотивировалось налич­ностью соображений, говоривших против нее, которые, однако, ока­зывались недостаточно сильными, чтобы добиться полного воздержа­ния (например: zum Vorschwein gekommen). Задержанная форму­лировка также сознается в этих случаях с полной ясностью. Лишь

о третьей группе можно утверждать без ограничений, что здесь препятствующая мысль отлична от задуманной, и можно установить существенное, по-видимому, разграничение. Препятствующая мысль либо связана с расстроенной мыслью ассоциацией по содержанию (препятствие в силу внутреннего противоречия)» либо по существу чужда ей, и лишь расстроенное слово связано с расстраивающей мыслью, часто бессознательной, какой-либо странной внешней ассоциацией, В примерах, которые я привел из моих психоанали­зов, вся речь находится под влиянием мыслей, ставших одновре­менно действенными, но совершенно бессознательных; их выдает либо само же расстройство мыслей (Klapperschlange — Kleopatra), либо они оказывают косвенное влияние тем, что дают возможность отдельными частями сознательно задуманной речи взаимно рас­страивать одна другую (Ase natmen: за этим скрывается Hasenauer-strafie и воспоминание о французах). Задержанные или бессозна­тельные мысли, от которых исходит расстройство речи, могут иметь самое разнообразное происхождение. Этот обзор не приводит нас, таким образом, ни к какому обобщению в каком бы то ни было направлении.

Сравнительное изучение примеров очиток и описок ведет к тем же результатам. Отдельные случаи здесь, как н при обмолвках, по-видимому, обязаны своим происхождением не поддающемуся даль­нейшей мотивировке процессу сгущения (например, der Apfe)* Инте­ресно было бы все же знать, не требуется ли наличности особых условий для того, чтобы имело место подобного рода сгущение — правомерное во сне, но ненормальное наяву; примеры наши сами по себе не дают на это ответа. Я не сделал бы, однако, отсюда выво­да о том, что таких условий — за вычетом разве лишь ослабления сознательного внимания — не существует; ибо другие данные пока­зывают мне, что как раз автоматические действия отличаются правильностью и надежностью, Я скорее подчеркнул бы, что здесь, как это часто бывает в биологии» нормальное или близкое к нормаль­ному является менее благоприятным объектом исследования, нежели патологическое. Я надеюсь, что выяснение более тяжелых рас­стройств прольет свет на то, что остается темным при объясне­нии этих наиболее легких случаев расстройства.

При очитках и описках также нет недостатков в примерах, обна­руживающих более отдаленную и сложную мотивировку*,,Im Fafi durch Europa" — очитка, объясняющаяся влиянием отдаленной, по существу чуждой мысли, порожденной подавленным движением за­висти и честолюбия и пользующейся словом Beforderung, чтобы установить связь с безразличной и безобидной темой, заключавшейся в прочитанном» В примере Burckhard связь устанавливается самим же именем Burckhard.

Нельзя не признать, что расстройства функций речи создаются легче и требуют меньшего напряжения со стороны расстраивающих сил, чем расстройства других психических функций,

На другой почве стоим мы при исследовании забывания в собст-

венном его смысле, т. е. забывания минувших переживаний (от это­го забывания в строгом смысле можно было бы отделить забывание собственных имен и иностранных слов, рассмотренное в главах I и II,— его можно назвать «выпадением», и затем забывание наме­рений, которое можно обозначить как «упущения»). Основные усло­вия нормального забывания нам неизвестны1* Не следует также упус­кать из виду, что не все то забыто, что мы считаем забытым. Наше объяснение относится здесь лишь к тем случаям, когда забывание нам бросается в глаза, поскольку оно нарушает правило, в силу ко­торого забывается неважное, важное же удерживается в памяти. Анализ тех примеров забывания, которые» на наш взгляд, нужда­ются в особом объяснении, каждый раз обнаруживает в качестве мотива забвения неохоту вспомнить нечто, могущее вызвать тягост­ные ощущения. Мы приходим к предположению, что этот мотив стре­мится оказать свое действие повсюду в психической жизни, но что другие, встречные силы мешают ему проявляться сколько-нибудь регулярно, Объем и значение этой неохоты вспоминать тягостные ощущения кажутся нам заслуживающими тщательнейшего психоло­гического рассмотрения; вопрос о том, каковы те особые условия, которые в отдельных случаях делают возможным это забывание, являющееся общей и постоянной целью, также не может быть выде­лен из этой более обширной связи.

При забывании намерений на первый план выступает другой мо­мент: конфликт, о котором при вытеснении тягостных для воспоми* нания вещей можно лишь догадываться, становится здесь осязатель­ным, а при анализе соответствующих примеров мы неизменно нахо­дим встречную волю» сопротивляющуюся данному намерению, не ан-

1 Относительно механизма забывания в собственном смысле я могу сделать следующие указания. Материал, которым располагает память, подвергается, вообще говоря, двоякого рода воздействию: сгущению и искажению, Искажение — дело господствующих в душевной жизни тенденций и направляется прежде всего против таких следов воспоминаний, которые еще сохранили способность вызывать аффекты и с большей устойчивостью сопротивляются сгущению. Следы, ставшие безразличными, подвергаются сгущению без сопротивления; однако можно наблюдать, что тенденции искажения, оставшиеся неудовлетворенными в той области, где они хотели обнару­житься, пользуются для своего насыщения, кроме того, и безразличным материалом. Так как эти процессы сгущения и искажения тянутся долгое время, в течение которого на содержание наших воспоминаний оказывают свое действие все последующие собы­тия, то нам и кажется, что это время делает воспоминания неуверенными и неясными. Между тем весьма вероятно, что при забывании вообще нет и речи о прямом воэден* ствии времени.

Относительно вытесненных следов воспоминаний можно констатировать, что на протяжении длиннейшего промежутка времени они не терпят никаких изменений. Бессознательное находится вообще вне времени. Наиболее важная и вместе с тем наи­более странная особенность психической фиксации заключается в том, что, с одной стороны, все впечатления сохраняются в том же виде, как они были восприняты, н вместе с тем -г сохраняются все те формы, которые они приняли в дальнейших стадиях развития; сочетание, которого нельзя пояснить никакой аналогией из какой бы то ни было другой области. Таким образомф теоретически любое состояние, в котором когда-либо находился хранящийся в памяти материал, могло бы быть вновь врсстаиовлено и репродуцировано даже тогда, если бы все те соотношения, в кото­рых его элементы первоначально находились, были заменены новыми.

пулируя его, однако. Как и при рассмотренных выше видах ошибоч­ных действий, здесь наблюдаются два типа психических процессов; встречная воля либо непосредственно направляется против данного намерения (когда намерение более или менее значительно), или же по своему существу чужда намерению и устанавливает с ним связь путем внешней ассоциации (когда намерение почти безразлично).

Тот же конфликт является господствующим и в феноменах дей­ствий по ошибке. Импульс, обнаруживающийся в форме расстройст­ва действия, представляет собой сплошь да рядом импульс встреч­ный, но еще чаще это просто какой-либо посторонний импульс, пользующийся лишь удобным случаем, чтобы при совершении дей­ствия проявить себя в форме расстройства его. Случай, когда рас­стройство происходит в силу внутреннего протеста, принадлежит к числу более значительных и затрагивает также более важные от­правления.

Далее» в случайных или симптоматических действиях внутрен­ний конфликт отступает все более на задний план. Эти мало ценимые или совершенно игнорируемые сознанием моторные проявления служат выражением для различных бессознательных или вытеснен­ных импульсов; по большей части они символически изображают фантазии или пожелания.

По первому вопросу — о том, каково происхождение мыслей и импульсов, выражающихся в форме ошибочных действий, можно ска­зать, что в ряде случаев происхождение расстраивающих мыслей от подавленных импульсов душевной жизни может быть легко пока­зано. Эгоистические, завистливые, враждебные чувства и импульсы, испытывающие на себе давление морального воспитания, нередко используют у здоровых людей путь ошибочных действий, чтобы так или иначе проявить свою несомненно существующую, но непризнан­ную высшими душевными инстанциями силу. Допущение этих оши­бочных и случайных действий в немалой мере отвечает удобному способу терпеть безнравственные вещи. Среди этих подавленных импульсов немалую роль играют различные сексуальные течения. Если как раз эти течения так редко встречаются среди мыслей, вскрытых анализом в моих примерах, то виной тому — случайный подбор материала. Так как я подвергал анализу преимущественно примеры из моей собственной душевной жизни, то естественно, что выбор носил предвзятый характер и стремился исключить все сек­суальное. В иных случаях расстраивающие мысли берут свое нача­ло из возражений и соображений, в высшей степени безобидных на вид.

Мы подошли теперь ко второму вопросу: каковы психологи­ческие условия, нужные для того, чтобы та или иная мысль была вы­нуждена искать себе выражения не в полной форме, а в форме, так сказать, паразитарной, в виде модификации и расстройства другой мысли. На основании наиболее ярких примеров ошибочных действий скорее всего хочется искать эти условия в том отношении, которое устанавливается к функции сознания, в определенном» более или

менее ясно выраженном характере «вытесненного»* Однако при рассмотрении целого ряда примеров характер этот все более и бо­лее растворяется в ряде расплывчатых намеков. Склонность отде­латься от чего-нибудь в силу того, что данная вещь связана с потерей времени, соображения о том, что данная мысль, собственно, не от­носится к задуманной вещи* по-видимому, играют в качестве моти­вов для вытеснения какой-либо мысли, вынужденной затем искать cetfe выражения путем расстройства другой мысли, ту же роль, что и моральное осуждение предосудительного эмоционального движе­ния или же происхождение от совершенно неизвестного хода мыслей. Уяснить себе этим путем общую природу условий, определяющих собой ошибочные и случайные действия, нет возможности. Одно только можно установить при этих исследованиях: чем безобиднее мотивировка ошибки, чем менее избегает сознания мысль, сказываю­щаяся в этой ошибке, тем легче разрешить феномен, коль скоро на него обращено внимание; наиболее легкие случаи обмолвок замеча­ются тотчас же и исправляются самопроизвольно. Там, где мотиви­ровка создается действительно вытесненными импульсами, там для разрешения требуется тщательный анализ, могущий порой встре­титься с трудностями, а иногда и не удаться,

Мы имеем, таким образом, право вывести из этого последнего рассмотрения указание на то, что удовлетворительное выяснение психических условий, определяющих собой ошибочные и случайные действия, можно получить лишь подойдя к вопросу иным путем и с другой стороны. Мы хотели бы, чтобы снисходительный читатель усмотрел из этих рассуждений, что тема их выделена довольно искусственно из более обширной связи*