Глава IV МЭГГИ И ЛЮСИ

 

К концу недели пастор Кен пришел к убеждению, что есть только один способ предоставить Мэгги необходимые средства к жизни в Сент-Огге. Несмотря на весь двадцатилетний опыт, приобретенный им на посту приходского священника, он был поражен упорством, с каким, вопреки очевидным фактам, продолжали злословить о Мэгги. До сих пор пастор Кен был окружен даже чрезмерным поклонением: к нему обращались за советом чаще, нежели ему того хотелось. Теперь же, когда он попробовал ради Мэгги заставить сент-оггских дам прислушаться к голосу рассудка, а их совесть — к голосу справедливости, он вдруг почувствовал себя таким же беспомощным, каким оказался бы, попытайся он повлиять на фасон их чепцов. Пастору Кену не решались противоречить, его выслушивали в молчании; но стоило ему покинуть комнату, как его прихожанки, обменявшись мнениями, склонялись к своим прежним мыслям. Поведение мисс Талливер безусловно заслуживало порицания — сам пастор Кен не отрицал этого; как же мог он тогда так неосмотрительно давать благоприятное толкование всем ее поступкам? Если даже предположить самое невероятное, а именно — что все, говорившееся о мисс Талливер, неправда, тем не менее подобные толки набрасывают на нее тень, и это должно оттолкнуть каждую женщину, заботящуюся как о своей репутации, так и о благе общества. Для того чтобы взять Мэгги за руку и сказать ей: «Я не верю в твою вину, которая никем не доказана; мои уста никогда не осудят тебя; уши мои будут глухи ко всем наветам; я такая же слабая смертная, как и ты, способная оступиться, оказаться недостаточно стойкой в своих лучших намерениях; твой удел был более суров, чем мой; искушение, ниспосланное тебе, сильнее; соединим же наши усилия, поднимемся и пойдем дальше, не оступаясь и не падая», — для того чтобы сказать все это, потребовалось бы мужество, глубокое сострадание, сознание собственной греховности и все великодушие доверия, потребовался бы ум, не питающий пристрастия к злословию, не склонный возвеличивать себя путем осуждения ближнего, — ум, который, не обольщаясь напыщенными словами, считает, что не существует в мире нравственных целей и высокой религии вне стремления к абсолютной истине и справедливости, вне любви к каждому отдельному человеку, с которым нас сталкивает жизнь.

Дамы Сент-Огга не имели привычки услаждать себя отвлеченными рассуждениями, но у них была излюбленная идея, именуемая Обществом, и она позволяла им с чистой совестью потворствовать своему эгоистическому желанию дурно думать и говорить о Мэгги Талливер и поворачиваться к ней спиной. Конечно, пастор Кен, которому в течение двух лет неумеренно поклонялись все его прихожанки, был весьма разочарован, убедившись в том, что они отстаивают взгляды, противоречащие его собственным. Но взгляды их находились в противоречии и с тем высшим Авторитетом, перед которым они благоговели всю свою жизнь. Этот Авторитет отвечал с исчерпывающей определенностью тем, кто, не желая идти избитым путем, хотел бы узнать, с чего начинаются его обязанности перед обществом. Ответ устремляет наши мысли не к заботе о конечном благе общества, а к заботе о благе каждого попавшего в беду человека.

Нельзя сказать, чтобы в Сент-Огге вовсе не было женщин с отзывчивым сердцем и совестью: вероятно, человеческая доброта была представлена там в такой же пропорции, как и в любом торговом городке того времени. Однако прежде чем нам повстречается хоть один мужчина с добрым сердцем, способный проявить мужество, нам предстоит встретить множество женщин с сердцами добрыми, но робкими, настолько робкими, что они не поверят в правильность лучших своих побуждений из боязни оказаться в меньшинстве. Мужчин в Сент-Огге нельзя было причислить к разряду мужественных. Кое-кто из них в такой мере питал пристрастие к злословию, что это могло бы придать их разговору характер женской болтовни, если бы они не сдабривали его мужскими шутками и время от времени не пожимали плечами, дивясь неприязни женщин друг к другу. Мужчины Сент-Огга единодушно придерживались того мнения, что им не следует мешаться в женские дела.

Вот отчего, к кому бы пи обращался пастор Кен в надежде заручиться доброжелательным отношением и какой-нибудь работой для Мэгги, его всюду ожидало разочарование. Миссис Джеймз Торри не могла помыслить о том, чтобы взять, хотя бы на время, гувернанткой к своим малолетним детям молодую женщину, о которой «говорят такие вещи», о которой «позволяют себе шутить джентльмены». И страдающая болезнью позвоночника мисс Керк, нуждавшаяся в услугах компаньонки и лектрисы, была искренне убеждена, что направление ума мисс Талливер делает опасным всякое общение с ней. Почему мисс Талливер не приняла предложение миссис Глегг поселиться под ее кровом? Девушке в ее положении не следует пренебрегать подобной добротой. Почему она предпочла остаться в Сент-Огге, а не искала себе места там, где ее не знают? (По-видимому, никто не придавал значения тому, что она будет проявлять свои дурные наклонности вдали от Сент-Огга, в незнакомых семьях.) Должно быть, она очень дерзка и бесчувственна, если пожелала остаться в приходе, где на нее показывают пальцем и, завидев ее, перешептываются.

Пастор Кен, как и все люди с сильным характером, встретившись с противодействием, стал вести себя с большей настойчивостью, нежели того требовала поставленная им цель. Ему нужна была гувернантка, которая приходила бы ежедневно к его младшим детям; и если раньше он колебался, предложить ли Мэгги место в своем доме, теперь намерение бороться всей силой своего личного и пасторского авторитета против клеветы, которая могла бы сломить Мэгги и изгнать ее из родных мест, заставило его решиться на этот шаг. Мэгги с благодарностью приняла его предложение: оно давало ей нужные средства к существованию и вносило в ее жизнь обязанности — дни ее будут заполнены трудом, а одинокие вечера — желанным отдыхом. Для миссис Талливер уже не было необходимости, жертвуя своими удобствами, оставаться с ней, и Мэгги убедила ее вернуться на мельницу.

Теперь всем открылось, что пастор Кен, доселе бывший для своих прихожан воплощением всех добродетелей, имеет свои причуды, а возможно, даже и слабости; мужчины Сент-Огга лукаво усмехались, нисколько не удивляясь желанию пастора Кена видеть перед собой изо дня в день пару красивых глаз, а также его снисходительному отношению к прошлому Мэгги. Женщины, мнение которых играло в этот период не столь важную роль, склонны были рассматривать эти обстоятельства в более мрачном свете. Что, если пастор Кен, обольщенный этой притворщицей, свяжет себя с ней узами? Как видно, нельзя быть до конца уверенной даже в лучшем из мужчин: недаром один из апостолов не удержался от падения и потом горько каялся; и хотя в отречении святого Петра трудно было усмотреть прямой прецедент, зато его раскаяние, весьма вероятно, явится таковым.

Всего лишь несколько недель Мэгги совершала свой ежедневный путь в пасторский дом, а чудовищная возможность того, что она станет женой пастора, уже заставила шептаться весь приход, и леди Сент-Огга начали даже обсуждать, как они должны будут относиться к ней в этой ее новой роли. Стало известно, что пастор Кен однажды утром, когда мисс Талливер давала уроки детям, пробыл полчаса в классной комнате — что вы, он присутствует там каждое утро!

Как-то вечером он проводил ее домой! Да он каждый вечер провожает ее домой, а если нет, навещает по вечерам. До чего же она ловка! Хорошая мать достанется этим детям! Бедная миссис Кен должна перевернуться в гробу от одного того, что спустя всего несколько недель после ее смерти дети отданы на попечение этой девице. Неужели он настолько утратил чувство приличия, что женится на ней до истечения года? Мужские умы были настроены скептически и не допускали такой возможности.

Сестры Гест несколько утешились в своем несчастье, наблюдая подобное безрассудство в своем пасторе: по крайней мере брат их теперь в безопасности; упорство Стивена, так хорошо им известное, заставляло их постоянно опасаться его возвращения и женитьбы на Мэгги. Они не принадлежали к числу тех, кто отнесся с недоверием к его письму, но и не склонны были полагаться на твердость решения мисс Талливер: они подозревали, что она хотела избежать не брака со Стивеном, а тайного бегства и что надежда на его возвращение удерживает ее в Сент-Огге. Сестры Гест всегда относились к ней неодобрительно; теперь же они считали ее притворщицей и гордячкой, имея такие же основания для этого, как вы и я, для многих наших безапелляционных суждений подобного рода. Если раньше предполагаемый брак с Люси не приводил их в восторг, то теперь ужас перед возможной женитьбой брата на Мэгги, придав силу как их негодованию, так и искреннему сочувствию к этой бедной покинутой девочке, заставлял их страстно желать, чтобы Стивен вернулся и женился на ней. Как только Люси восстановит свои силы, они увезут ее от невыносимой августовской жары на побережье, где, как они по крайней мере надеялись, к ним присоединится и Стивен. Едва слухи о Мэгги и пасторе Кене достигли ушей сестер Гест, как они известили о них брата.

Все это время Мэгги имела возможность следить за постепенным выздоровлением Люси, постоянно получая от матери, тетушки Глегг и пастора Кена сведения о ней. Мысли Мэгги неизменно устремлялись к дому дядюшки Дина; она жаждала хотя бы пятиминутного свидания с Люси, жаждала произнести слова раскаяния, услышать из собственных уст Люси и прочитать в ее глазах, что она не верит в преднамеренное предательство тех, кого она любила и кому доверяла. Но Мэгги знала, что даже если бы гнев дяди не закрыл перед ней двери его дома, волнение, неизбежное в этом случае, могло причинить Люси вред. Увидеть ее, пусть даже словом с ней не обменявшись, — от одного этого Мэгги испытала бы облегчение, ибо ее неотступно преследовало лицо, жестокое в своей кротости, лицо, которое из сумерек ее памяти обращало к ней радостный, нежный взгляд, исполненный любви и доверия, лицо, ставшее теперь грустным и измученным от первого нанесенного сердцу удара. Этот туманный образ становился день ото дня все отчетливее, обретая необыкновенную выразительность и ясность под мстительной рукой раскаяния. Мягкие карие глаза с застывшим в них страданием всегда были устремлены на Мэгги и ранили ее тем сильнее, что она не находила в них упрека. Но никакой надежды на встречу у Мэгги не было. Люси была еще не в состоянии посещать церковь или какое-либо иное место, где Мэгги могла бы ее увидеть; мало того, от тетушки Глегг Мэгги стало известно, что Люси через несколько дней уезжает с сестрами Гест в Скарборо, где, по их словам, они рассчитывают встретиться со Стивеном.

Только те, кому знакома жестокая душевная борьба и страх перед своими эгоистическими желаниями — тот страх, который испытывает бодрствующая над ребенком мать перед снотворным, способным усыпить ее собственные муки, — только те способны понять, что чувствовала Мэгги, когда, услышав от миссис Глегг эту новость, осталась вечером одна в своей комнате.

Мэгги сидела в сумерках без свечи у раскрытого настежь окна, выходившего на реку; томительная духота лишь усиливала тоску, тяжким бременем лежавшую у нее на душе. Облокотившись на подоконник, она безучастно смотрела на стремительное течение реки, пытаясь удержать перед своим внутренним взором нежное грустное лицо, обращенное к ней без укора, а оно, казалось, с каждой минутой уплывало все дальше и дальше, постепенно теряясь за очертаниями возникшей между ними и затемнявшей это лицо фигуры. Услышав скрип отворяемой двери, Мэгги подумала, что миссис Джейкин несет ей, как и всегда в это время, ужин. Не имея расположения к пустым разговорам, что бывает следствием отчаяния и усталости, она даже не нашла в себе сил повернуться и сказать, что не будет ужинать: добрая маленькая миссис Джейкин, движимая лучшими побуждениями, непременно стала бы ее уговаривать. Не слыша звука шагов, Мэгги вдруг ощутила, как чья-то рука легко коснулась ее плеча и голос у самого ее уха произнес: «Мэгги!»

Прямо перед ней было лицо — изменившееся, но тем более милое — и карие глаза с их проникающей в душу добротой.

— Мэгги! — повторил тихий голос.

— Люси! — Мучительная боль прозвучала в этом восклицании.

Люси обвила руками шею Мэгги и прильнула к ее пылающему лицу.

— Я украдкой выскользнула из дому, — сказала она почти шепотом, садясь рядом с Мэгги и беря ее за руку. — Я улучила минуту, когда папа и все остальные ушли. Мне помогла. Элис Она ждет меня здесь. Я могу пробыть совсем недолго, уже очень поздно.

Легче было выговорить эти слова, нежели другие. Девушки сидели, глядя друг на друга. Казалось, ничего больше и не будет произнесено, потому что говорить было невыносимо трудно. Обе чувствовали, что слова будут слишком жгучими и вернут их к сознанию непоправимого несчастья. Но по мере того как Мэгги вглядывалась в Люси, все мысли ее отступали, растворяясь в любви и раскаянии, и вместе с рыданиями у нее вырвалось:

— Благослови тебя господь, Люси, за то, что ты пришла ко мне.

Рыдания заглушили ее слова.

— Мэгги, дорогая, утешься, — проговорила Люси, снова прижимаясь к ней щекой. — Не надо отчаиваться. — Она тихо сидела рядом, надеясь нежной лаской смягчить горе кузины.

— Я не хотела тебя обмануть, Люси, — сказала Мэгги, как только снова смогла говорить. — Меня всегда терзало, что я испытываю чувства, которые должна скрывать от тебя. Но я надеялась, что смогу их побороть, и ты никогда не узнаешь того, что должно было ранить тебя.

— Я верю, дорогая, — сказала Люси. — Верю, что ты не хотела сделать меня несчастной… На всех нас обрушилось горе. Тебе пришлось вынести больше, чем мне, ты отказалась от него, когда… О, ты сделала то, что, наверное, было невыносимо трудно.

Некоторое время они сидели молча, взявшись за руки и прижавшись щекой к щеке.

— Люси, — снова заговорила Мэгги, — он тоже боролся. Он хотел остаться верным тебе. Он к тебе вернется. Прости его — он будет счастлив, когда…

Эти слова, произнесенные с таким конвульсивным усилием, словно она шла ко дну, вырвались у нее из самых глубин души. Охваченная дрожью, Люси молчала.

Раздался легкий стук в дверь. Это была Элис, служанка Люси. Она вошла со словами:

— Я боюсь, что очень поздно, мисс Дин. Они хватятся вас и очень рассердятся, когда увидят, что вас так долго нет.

Люси поднялась и сказала:

— Хорошо, Элис, я иду. Мэгги, в пятницу я уезжаю, — продолжала она, как только за служанкой закрылась дверь. — После возвращения я опять буду здорова и смогу поступать так, как захочу. Я стану очень часто приходить к тебе.

— Люси, — с трудом вымолвила Мэгги, — я буду неустанно молить бога, чтобы он дал мне силы никогда больше не причинять тебе боли.

Она сжала маленькую руку, которую держала в своих руках, и подняла глаза на склоненное к ней лицо. Люси навсегда запомнила этот взгляд.

— Мэгги, — сказала она тихо и проникновенно, как на исповеди, — ты лучше меня. Я не могла бы…

Не договорив, она умолкла. И они снова прильнули друг к другу в прощальном объятии.