Как освободить естественные творческие способности

В раннем возрасте, еще не научившись говорить, вы мыслили совсем иначе, чем сейчас, став взрослыми. В ва­шей памяти вряд ли сохранилось что-то от того, прежнего образа мышления. Помните ли вы то время, когда плохо от­личали одушевленные предметы от неодушевленных? Ког­да вам становилось страшно от того, что глаза портрета со стены наблюдают за вами? Когда было трудно поверить, что ваша кукла не чувствует боли? Гарри Стэк Салливан, изучая шизофреников, выяснил кое-что о мыслительных процессах маленького ребенка. Просыпались ли вы когда- нибудь посреди ночи с чувством, что трудно освободиться от какого-то особенно яркого сна? Вы мыслите минуту-дру­гую иррационально и не способны отличить сон от реаль­ности. Это и есть пример мышления, который был свойствен вам когда-то в далеком детстве.

Обучение ладить с людьми, жить в реальном мире меня­ет мыслительные процессы ребенка. По мере того, как ро­дители предъявляют ему требования (приучение к горшку, послушание), он становится восприимчивым к признакам их одобрения или неодобрения. Его защищенность зависит от знания того, что порадует маму, насколько он может удов­летворять свою потребность в экспериментировании и ис­следовании, не вызывая при этом больше неодобрения, чем можно вынести. Ребенок взрослеет, возрастает для него и важность получения одобрения от других, в результате чего у него формируются личные цели достижения и успеха.

Подобная озабоченность достижениями и признанием сужает его сознание. Вырастая в практичную реалистич­ную личность, он учится игнорировать то, что поглощало его интерес в раннем детстве: он больше этого не замечает. Это становится неважным, потому что бесполезно.

Есть еще один фактор, играющий существенную роль в такой перемене мышления. Воспитывая маленького ребен­ка, вы замечаете, что, начав говорить, он пользуется слова­ми по-своему, облекает их собственным смыслом: он не принимает истинного участия в общении. Через некоторое время он узнает, что целью речи является общение, тогда как более ранняя форма мышления включает идеи, кото­рые нельзя выразить словами, которые нельзя сообщить. Постепенно его приучают к тому, что если нельзя выразить мысль понятным способом для другого человека, то в ней нет большой ценности. Овладевая навыками речи, он на­чинает думать словами и сводит свои мысли к тем, которые могут быть вербализованы. Он прекращает думать старым, примитивным способом и постепенно приходит к новому.

Тем не менее, старое мышление не утрачивается полно­стью, а сохраняется за пределами сознания. Видя сон или мечтая наедине с самим собой, вы используете этот ранний мыслительный процесс. Некоторые проблемы, не поддаю­щиеся решению на прямом, интеллектуальном уровне, про­рабатываются во сне и мечтах. Лоуренс С. Кьюби (Neurotic Distortion of the Creative Process) называет этот ранний тип мышления (сохраняющийся и во взрослой жизни вне со­знания) предсознательным. Это и есть способ вашего функ­ционирования во время любой творческой деятельности. Талант, этот особый дар избранных, в сочетании со свобод­ным использованием предсознания, дает в результате под­линное искусство. Талантливый человек, если он слишком ригиден, слишком боится своих иррациональных (неинтел­лектуальных) тенденций, закрывает дверь к этому ранне­му продуктивному типу мышления. Художниц, имеющий слишком много неразрешенных проблем, слишком много скрытых чувств, навязчиво пишет книги об одном и том же или рисует одни и те же картины снова и снова; он не спо­собен вырасти в своей работе, пока не вынесет скрытый материал на свет осознанного восприятия.

Главная проблема с талантом состоит в ответственности за то, чтобы использовать его максимально. Наша одержи­мая успехом культура так сильно акцентирует лидерство, приобретение денег и/или статуса, что наши чувства, свя­занные с талантом, часто оказываются загрязненными стра­хом неудачи или мечтами о славе.

Абрахам Маслоу (Toward a Psychology of Being) пишет, что, хоть истинными талантами наделена только малая часть из всех людей, у каждого из нас имеется потенциал к творчеству, только его нужно освободить. Несколько лет назад я впервые пришла к мысли, что нам следует экспери­ментировать в тех областях искусства, где у нас нет явного таланта: эти области не загрязнены понятиями успеха и провала, у нас мало связанных с ними страхов или конк­ретных целей. Взрослея, мы присоединяемся к гонке за до­стижениями (иногда именуемой «адаптацией к реальнос­ти»), и наша озабоченность целями становится так велика, что мы теряем детскую способность наслаждаться процес­сом, как пишет Алан Уотс в своих книгах по дзен.

Пытаясь делать то, к чему, по вашему убеждению, у вас нет таланта, вы не станете ожидать от себя слишком много­го. Вы сможете тогда сосредоточиться на процессе, на дея­тельности ради нее самой. (Понаблюдайте за ребенком, увлеченным игрой: лепить пирожки из грязи весело, даже если их никто не видит, никто не покупает, никто не ест). Вы сможете забыть о конечном продукте. Растворившись полностью в процессе, вы естественным образом исполь­зуете этот ранний, прединтеллектуальный тип мышления: вы освободите свои творческие способности. Роман Джойс Кэри «Рот лошади» является ярким описанием того, как художника полностью захватывает радость самого про­цесса.

В течение нескольких лет я экспериментировала с этим подходом. Вначале я попробовала современный интерпре­тирующий танец, без какого-либо предварительного обу­чения. Каждое утро, когда все домочадцы разъезжались по своим делам, и я получала необходимую мне обстановку уединения (даже кошка была способна смутить меня), я сбрасывала с себя туфли и танцевала под проигрыватель: симфоническая музыка, джаз, — все, что соответствовало моему настроению. Я не беспокоилась о форме: я танцева­ла для себя.

Двадцать минут танцев оказались прекрасным способом начинать день: полная энергии, я приступала к хозяйствен­ным делам, и работа приносила мне удовольствие. «Полез­но для кровообращения», — так я объясняла это самой себе. Потом я начала экспериментировать с другим видом деятельности, к которой у меня не было таланта, а именно, с рисованием. Одним утром, когда все разошлись по делам, я собрала несколько простых домашних предметов: чаш­ку, стакан, кувшин, и принялась за первый свой натюрморт. Моя младшая дочь позже продемонстрировала, как талан­тливый человек может выполнить рисунок за несколько минут, — мне потребовалось на это целое утро. Не веря сво­им пальцам, я не осмеливалась ни на йоту отступить от сто­ящих передо мной предметов и перед каждым движением карандаша подолгу изучала их изгибы и углы. Долго я сиде­ла, близоруко скрючившись над кухонным столом, полно­стью погрузившись в лист ватмана, изучая снова и снова чашку, стакан, кувшин, стирая, рисуя, вновь стирая. Без нацеленных в будущее ожиданий, без четко определенных целей, я полностью растворилась в своем занятии, погло­щенная самим процессом. Для такого вербально ориенти­рованного человека, как я, это был совершенно новый опыт, позволявший увидеть что-то с такой ясностью: никогда раньше мои глаза не занимались таким наблюдением, по меньшей мере, никогда в моей взрослой жизни, и это тре­бовало немалой концентрации.

Наконец, рисунок был готов. Это было лучшее, что я мог­ла сделать, и хотя это лучшее выглядело не так уж хорошо, я не чувствовала ни капли огорчения: на самом деле я была приятно удивлена. Я перевела взгляд на часы. Бог мой! Уже двенадцать, а в раковине грязная посуда после завтрака, кровати не заправлены. Как могло так быстро пролететь утро? В какой-то момент я с ужасом ожидала приступа вины, наказания за «потерянные» часы, но вот странно, я ощущала себя свободной и счастливой, как ребенок. Не­смотря на все эти часы, проведенные в скрюченной позе над кухонным столом, я чувствовала точно такую же бодрость, как после танцев. Заботы по хозяйству казались мне легки­ми и приятными, и я без труда нагнала упущенное время..

Немного позже я заметила кое-что еще. Несколько дней кряду я мучилась ощущением напряжения в челюсти: что- то беспокоило меня, но я никак не могла понять, что имен­но. Теперь напряжение прошло. Где-то посреди утреннего сеанса рисования мне удалось избавиться от него. Пока я была поглощена формой и размером предметов, потерян­ная для практических аспектов «реальной» жизни, продол­жался некий другой способ мыслительного процесса, ре­шивший мою скрытую проблему.

Некоторое время спустя я продолжила рисовать аква­релью и маслом. Я долго и осторожно вырисовывала каран­дашом свою картину, прежде чем осмелиться взять в руки кисть. В результате получился натюр'морт, которым я оста­лась вполне довольна, и это придало мне решимости. Я от­ложила в сторону карандаш, чтобы рисовать сразу краска­ми, кроме того, я решила изобразить на бумаге какой-ни- будь образ из головы, вместо того, чтобы просто копировать предметы. Первой моей попыткой оказался ужасный, мерт­вый, плоский ландшафт, при первом взгляде на который становилось ясно, как я боюсь этой новой непривычной свободы. Потом я перешла к изображению волн. Мне хоте­лось разгневанного, штормового моря, но первые несколь­ко вариантов упорно выглядели нежно и умиротворенно. Я не занималась рисованием регулярно; обычно я отклады­вала картину и забывала о ней, а возвращаясь обратно, при­ступала к чему-нибудь другому — где-то раз в один-два ме­сяца. Через несколько лет, когда я извлекла все мои произ­ведения на белый свет, то с изумлением обнаружила, что на протяжении многих месяцев снова и снова рисовала морские пейзажи. В конце концов, после многочисленных попыток у меня получилось (я осмелилась?) создать одну темную и достаточно грозную картину, чтобы удовлетво­рить своим требованиям. На следующей был изображен спокойный океан после шторма, а потом я обратилась к нерепрезентативному жапру.

Изображение реальности безо всякого таланта дается очень нелегко, поэтому я решила, что, должно быть, намно­го легче позволить себе просто подурачиться с абстракт­ными образами в жанре современной живописи. Странно, но на поверку это оказалось самой сложной для меня зада­чей. Сколько храбрости требовало атаковать кистью этот девственно чистый лист бумаги, когда в голове у меня не было никакой определенной картины. Чего я боялась? Что вдруг на белый свет явится что-что совершенно для меня неожиданное? Я не знаю. Знаю только, что, вымучив не­сколько таких картин, я прекратила рисовать совсем. Была ли эта форма живописи на мой взгляд слишком обремене­на скрытыми значениями? Боялась ли я свободы абстракт­ной живописи? Я не психоаналитик себе, я знаю только, что годы спустя, во время лекции по творчеству, когда я показывала классу эти старые картины (чтобы продемон­стрировать, что любое занятие, заслуживающие усилий, заслуживает и плохих усилий тоже), мои студенты замети­ли то, что мне самой никогда не приходило в голову: все мои «абстрактные» рисунки в действительности напоминали огромные бушующие волны. И лишь намного позже, раз­матывая другой клубок в самотерапии, я обнаружила скры­тое значение волн для себя и причину своей одержимости ими. Я думаю, рисование подготовило почву для этого ин- сайта. Это пример того, о чем пишет в своей книге Кьюби: художник, застревающий на одном месте в своей карьере, невольно продолжает рисовать одну и ту же картину, писа­тель пишет одну и ту же книгу. Плохое искусство, зато хо­рошая терапия.

В тот год я нашла практическое применение подобному роду занятий. Одним субботним утром все домочадцы, как один, сообща действовали мне на нервы. Через час их по­ведения и моего ответного ворчания до меня дошло, что, видимо, я просто капризничаю и раздражена. Закрыв дверь в спальню с инструкцией не беспокоить, за исклю­чением экстренных случаев, я приступила к рисованию. Это был период натюрмортов, и целый час я проработала, не покладая рук, изучая форму лампы и тарелки, отчаянно пытаясь переложить их на бумагу, полностью поглощен­ная процессом. Потом я вернулась к повседневной жизни, присоединилась к моей многострадальной семье, которая, как оказалось, состоит из совершенно очаровательных и веселых личностей: вся моя раздражительность куда-то делась, и я снова стала хорошей мамой.

Позже я попробовала заняться музыкой. Пение содер­жало в себе слишком много скрытых значений, но игра на музыкальном инструменте была для меня хорошей, не пе­регруженной талантом, не отягощенной областью. Я разу­чила несколько аккордов на гитаре. Это занятие давалось мне с трудом — временами возникало чувство, что боль­шие пальцы вот-вот отвалятся, — однако потом оказалось, что пятнадцатью минутами игры на Гитаре можно унять знакомое мне болезненное напряжение в челюсти, когда меня тревожило что-то скрытое, не желающее обнаружи­вать себя. Абсолютная концентрация, требовавшаяся для нелегкой задачи игры на гитаре, казалось, уносила меня куда-то из этой реальности, и когда спустя пятнадцать ми­нут я возвращалась обратно, какая-то проблема, по-види­мому, разрешалась без участия моего сознания. Потом я снова обратилась к фортепьяно. От детских уроков во мне сохранилась способность читать ноты, но мало что еще; мне приходилось вкладывать немало труда в самый простой кусок. Я обнаружила, что могу избежать надвигающейся головной боли при помощи двадцати минут усердной рабо­ты за фортепьяно. Несколько раз было так, что я просыпа­лась с ужасной головной болью и лечила ее получасовой практикой сразу после завтрака. Секрет в том, чтобы ра­ботать в полную силу, а не баловаться на легких пьесах. Очевидно, только при самой интенсивной концентрации можно достичь ослабления взрослых процессов мышления и функционирования ранних, примитивных его форм.

Одна из моих студенток — профессиональный худож­ник. Однажды она завершала одно сложное задание — красочные иллюстрации для книги с детскими рассказа­ми — и не успевала в срок. Все ее творческие ресурсы, казалось, иссякли, и драгоценные минуты утекали сквозь пальцы. Она решила устроить перерыв и заняться деятель­ностью, не отягощенной целями и требованиями: потан­цевать. Несколько минут она двигалась в «отвратитель­ном» танце гнева, выражая чувства, которые были совсем неприемлемыми для иллюстраций. Потом она снова села за работу, и идеи потекли рекой, как из нетронутого ис­точника. Так ей удалось высвободить внутреннюю твор­ческую деятельность.

Маслоу описывает способ, при помощи которого люди, иногда при отсутствии какого бы то ни было таланта, жи­вут полноценной творческой жизнью: домохозяйки, созда­ющие красивые жилища, дышащие теплом и уютом, ремес­ленники, наслаждающиеся процессом своей работы и по­лучающие от нее полное удовлетворение. Из своего опыта я усвоила, что, если брать время от времени передышку для той или иной творческой деятельности, к которой у меня нет таланта, и полностью теряться в процессе, то потом я с новым притоком энергии возвращаюсь к повседневной жизни, и этот подход Маслоу тоже назвал бы творческим.