Глава 22. Суббота — ещё один день прогулок, еды и кино, сопровождаемый неловким разговором на лестничной клетке

Суббота — ещё один день прогулок, еды и кино, сопровождаемый неловким разговором на лестничной клетке. Тёплым телом в моей постели. Неловкими прикосновениями. Сопровождаемый сном.

Даже с неудобными моментами это лучшие каникулы в моей жизни.

Но в воскресенье утром всё меняется. Когда мы просыпаемся, Сент-Клер потягивается и случайно задевает мою грудь. Это не только больно; мы замираем как громом поражённые. Во время завтрака Сент-Клер снова отдаляется. Проверяет телефон на наличие сообщений, пока я говорю. Смотрит в окна кафе. И вместо того, чтобы пойти исследовать Париж, он говорит, что у него домашка.

И я уверена, он ею займётся. Ему нужно многое нагнать. Но его тон холоден, и я знаю настоящую причину его ухода. Студенты возвращаются. Джош, Рашми и Мер будут здесь этим вечером.

И Элли тоже.

Я пытаюсь не брать это на личный счёт, но мне больно. Подумываю пойти в кино, но вместо этого провожу день над домашкой по истории. По крайней мере, я убеждаю себя именно в этом. Мои уши настроены на движения в его комнате, настроены на отвлекаться. Он так близок и всё же до сих пор так далеко. Студенты возвращаются. В доме Ламбер становится громче. Трудно разобрать отдельные звуки. Я даже не уверена, здесь ли он ещё.

Мередит врывается в мою комнату приблизительно в восемь, и мы идём ужинать. Она рассказывает, как провела каникулы в Бостоне, но мои мысли в другом месте. Наверное, он сейчас вместе с ней. Я вспоминаю первый раз, когда увидела их вместе: их поцелуй, её руки в его волосах — и теряю аппетит.

— Ты сегодня ужасно тиха, — замечает Мер. — Как прошли каникулы? Вытащила Сент-Клера из комнаты?

— Ненадолго.

Я не могу рассказать ей о наших ночах, но по некоторым причинам, я не хочу говорить с ней и о наших днях. Я хочу сохранять воспоминания только для себя. Они мои.

Их поцелуй. Её руки в его волосах. Мой желудок скручивается в узел.

Мер вздыхает.

— А я надеялась, что он выползет из своей раковины. Прогуляется, подышит немного свежим воздухом. Ну, знаешь, сделает что-нибудь сумаше-е-едшенькое в таком духе.

Их поцелуй. Её руки…

— Эй! Вы, ребят, не делали ничего сумасшедшего, пока нас не было?

Я чуть не давлюсь кофе.

 

***

 

Следующие несколько недель ничем не запоминаются. Профессора проводят занятия в ускоренном темпе, чтобы мы успели дойти до середины учебной программы. Нам приходится сидеть за уроками по ночам, чтобы не отставать, и зубрить, чтобы подготовиться к итоговым контрольным. Впервые я осознаю, насколько конкурентоспособна эта школа. Студенты здесь относятся к учёбе серьёзно, и в общежитие почти так же тихо, как на каникулах по случаю Дня благодарения.

Из университетов приходят письма. Я принята во все заведения, в которые подала заявку, но едва ли это повод для праздника. Рашми взяли в Браун, а Мередит в вузы, в которые она больше всего хотела, — один в Лондоне, другой в Риме. Сент-Клер не говорит о колледже. Никто из нас не знает, куда он поступил и поступил ли вообще: он меняет тему каждый раз, когда мы её поднимаем.

Его мама закончила с химео, и сейчас у неё последняя неделя внешнего облучения. На следующей неделе, когда мы разъедемся по домам, у неё начнётся первая внутренняя лучевая терапия. Она требует трёхдневного пребывания в больнице, и я благодарна, что Сент-Клер будет рядом с ней. Он говорит, что у неё улучшилось настроение, и она утверждает, что у неё всё хорошо, — насколько может быть хорошо при таких обстоятельствах — но Сент-Клеру не терпится увидеть её собственными глазами.

Сегодня первый день Хануки[37], и в честь праздника школа дала нам передышку от домашней работы и тестов.

Ну, в честь Джоша.

— Единственный еврей в школе, — говорит он, закатывая глаза.

Он понятно раздражён, потому что за завтраком придурки, как Стив Карвер, трясли его за руку и благодарили.

Мы с друзьями находимся в универмаге, пытаемся отовариться, раз у нас вышел свободный день. Супермаркет как всегда красив. С венков свисают яркие красно-золотые ленты. Зелёные гирлянды и белые огоньки украшают эскалатор и прилавки парфюмерных отделов. Из динамиков звучит американская музыка.

— Кстати… — обращается Мер к Джошу. — Разве тебе можно здесь находиться?

— Закат, мой маленький католический друг, закат. Но фактически… — он смотрит на Рашми, —...нам нужно уйти, если хотим успеть поужинать в Маре[38]. Я смерть как хочу поесть латке[39].

Рашми проверяет время по телефону.

— Ты прав. Нужно бежать.

Они говорят до свидания, и остаёмся только мы трое. Я рада, что Мередит всё ещё с нами. Со Дня благодарения мои с Сент-Клером отношения дали ход назад. Элли — его девушка, а я — его подруга. Думаю, он чувствует себя виновным за то, что переступил некоторые границы. Меня же гложет совесть за то, что я позволила ему это сделать. Ни один из нас ничего не говорил о тех выходных, и хоть мы всё ещё сидим друг рядом с другом в столовой, между нами теперь стена. Непринуждённость нашей дружбы исчезла.

К счастью, никто ни о чем не догадался. Вроде бы. Но тут я замечаю, что Джош шепчет что-то Сент-Клеру и указывает на меня. Не знаю, что он сказал, но Сент-Клер так качает головой. Мол, проехали. Но, возможно, они говорили не обо мне.

Моё внимание отвлекается на…

— Это же... «Луни Тюнз»?

Мер и Сент-Клер навостряют уши.

— Что?.. Да. Думаю, это она, — говорит Сент-Клер.

— Несколько минут назад я слышала «Хижину Любви», — замечает Мер.

— Официально объявляю, — пафосно начинаю я. — Америка окончательно уничтожила Францию.

— Может, пойдём уже? — Сент-Клер держит маленькую сумку. — Я всё купил.

— O-o-o, что там? — интересуется Мер. Она берёт его сумку и вытаскивает изысканный переливающийся шарф. — Это для Элли?

— Чёрт.

Мер не сразу находится с ответом.

— Ты ничего не купил для Элли?

— Нет, это для мамы. Аргх. — Он запускает ладонь в волосы. — Не возражаете заскочить в «Сеннельер» по дороге?

«Сеннельер» — это великолепный магазинчик художественных товаров; один взгляд на его витрины заставляет меня жалеть, что у меня нет оправдания покупать масляные краски и пастель. Мы с Мер и Рашми ходили туда в прошлые выходные. Она купила Джошу новый альбом на Хануки.

— Ничего себе. Поздравляю, Сент-Клер, — говорю я. — Ты победитель сегодняшней премии «Самый ужасный парень». А я думала, что это Стив — лох. Видели, что произошло на математике?

— Ты про то, что Аманда поймала его за грязными смсками к Николь? — уточняет Мер. — Я думала, она вонзит ему карандаш прямо в шею.

— Я был занят, — оправдывается Сент-Клер.

Я гляжу на него.

— Я просто дразнюсь.

— Хватит вести себя как чёртова злючка.

— Я не злючка. Даже не гадина и не бестия, так что забудь про свои чёртовы англицизмы…

— Достала.

Он забирает свою сумку у Мер и хмурится на меня.

— ЭЙ! — кричит Мер. — На носу Рождество. Хо-хо-хо. Украшайте залы. Не ссорьтесь.

— Мы не ссоримся, — одновременно отвечаем мы.

Она качает головой.

— Проехали. Сент-Клер прав. Давайте уйдём отсюда. У меня от этого места мурашки по коже.

— А мне здесь нравится, — признаюсь я. — Кроме того, лучше смотреть на ленты, чем на дохлых кроликов.

— Только не надо снова про зайцев, — вздыхает Сент-Клер. — Ты такая же плохая, как Рашми.

Мы пробираемся через рождественскую толпу.

— Я понимаю, почему она была расстроена! Их так вывесили, словно они умерли от кровотечений из носа. Это ужасно. Бедная Исида.

Все магазины в Париже пытались перещеголять друг друга красочными витринами, и мясник не сделал исключение. Теперь я «любуюсь» на мёртвых кроликов каждый раз, как хожу в кино.

— В случае если вы не заметили, — говорит он. — Исида совершенно жива и здорова на шестом этаже.

Мы проходим через стеклянные двери и оказываемся на улице. Всюду носятся люди, и на мгновение, мне кажется, что я приехала к отцу на Манхэттен. Но появляются знакомые фонарные столбы, скамьи и бульвары, и иллюзия исчезает. Небо бело-серое. Висит снег, но он никогда не идёт. Мы пробираемся через толпу к метро. Воздух холодный, но не горький, и окрашен дымкой.

Сент-Клер и я продолжаем ругаться по поводу кроликов. Я знаю, что они ему тоже не нравятся, но он хочет спорить по любому поводу. Мер начинает кипеть.

— Ребят, может, заткнётесь? Вы мне просто кайф от праздника ломаете.

— Говоря о кайфе. — Многозначительно смотрю на Сент-Клера и обращаюсь к Мер: — Я всё ещё хочу покататься на колесе обозрения, которых понаставили вдоль Елисейских полей. Или на том гигантище с красивыми лампочками на площади Согласия.

Сент-Клер впивается в меня взглядом.

— Я бы попросила тебя, — говорю я ему, — но знаю, что ты ответишь.

Словно я дала ему пощёчину. Боже. Что со мной?

— Анна! — одёргивает Мер.

— Извини.— Я в ужасе опускаю глаза. — Не знаю, что на меня нашло.

Перед супермаркетом зазывает покупателей мужчина с красными щеками. Он продаёт корзины с устрицами во льду. У него, должно быть, заледенели руки, но в ту секунду я с радостью была готова поменяться с ним местами. Пожалуйста, Сент-Клер. Пожалуйста, скажи мне хоть что-нибудь.

Он пожимает плечами, но с усилием.

— Лады.

— Анна, были вести от Тофа? — спрашивает Мер, отчаянно нуждаясь в смене темы.

— Да. Мне пришла от него электронка вчера вечером.

Честно говоря, некоторое время я прекратила думать о Тофе. Но так как Сент-Клер снова чётко и ясно дал понять, что в его сторону даже не смотри, мои мысли снова вернулись к Рождественским каникулам. Я так мало болтала с Тофом или Бридж в последнее время, потому что они очень заняты делами группы, а мы все потонули в учёбе, поэтому было неожиданно — и волнительно — получить вчерашнюю электронку.

— Что он написал? — интересуется Мер.

 

прости чтто ниписал. репитиции задалбали. уржался что француские голуби хавают пративазачатчные семена. долбанутые парижане. нужно сувать их в нашу пиццу ато в этом году 6 залетов. бридж тряпанула ты приедешь на наше шоу. жду, аннобэль ли. поки. тоф.

— Черканул пару строк. Но он ждёт не дождётся встречи со мной, — добавляю я.

Мер смеётся.

— Ты, должно быть, сама не дождёшься.

Мы пугаемся звона бьющегося стекла. Сент-Клер пинает бутылку в сточную канаву.

— Ты в порядке? — спрашивает его Мер.

Но он поворачивается ко мне.

— Ты хоть открывала сборник поэзии, что я тебе купил?

Я так поражена, что отвечаю только через минуту.

— М-м-м, нет. Он ведь только в следующем семестре, правильно? — Поворачиваюсь к Мер и объясняю: — Он купил для меня стихи Неруды.

Она поворачивает голову к Сент-Клеру. Тот прячет лицо от её наблюдательного взгляда.

— Да, было такое. Я просто интересовался. Ты совсем о нём не говорила... — Он удручённо затихает.

Строю ему рожицу и поворачиваюсь к Мер. Она тоже расстроена. Боюсь, я что-то упустила. Нет, я знаю, что что-то упустила. Я лепечу, пытаясь развеять странную тишину.

— Я так рада вернуться домой. Мой самолёт, если правильно помню, в шесть утра в субботу. Нужно встать безумно рано, но это того стоит. Я должна прилететь заранее, чтобы увидеть «Ужасы по дешёвке».

— Их шоу в субботу, — добавляю я.

Сент-Клер поднимает глаза.

— Когда твой самолёт?

— В шесть утра, — повторяю я.

— Мой тоже. У меня пересадочный рейс через Атланту. Уверен, мы летим в одном самолёте. Давай поедем на одном такси.

Внутри меня что-то перекручивает. Не знаю, хочу ли я этого. Всё так запуталось с этим поссорились-не поссорились. Пытаюсь придумать отмазку, как мы наталкиваемся на бездомного с всклоченной бородой. Он лежит на картонке перед метро. Сент-Клер шарит по карманам и кладёт все свои деньги в чашку бездомному.

— Жуаййо Ноэль[40].

Он поворачивается ко мне.

— Ну что? Такси?

Я оглядываюсь на бездомного, прежде чем дать ответ. Он ошеломлён суммой в своих руках. Лёд, покрывший моё сердце, трескается.

— Во сколько нужно встретиться?