Глава 16. — Жан-Клод идет, — сказал Джейсон.

— Жан-Клод идет, — сказал Джейсон.

— Я знаю.

Джейсон подошел к изножью кровати и стал смотреть на нас, на меня. Его глаза не отрывались от меня. Почти все мое тело было скрыто боком Натэниела, но он смотрел на то, что было открыто. Если бы я не заглянула раньше в его сердце, я бы разозлилась. Или велела бы ему перестать, но сейчас я не знала, что сказать. Он хотел меня ради меня самой, не навсегда, а на ночь, на день, на неделю, иногда. Чувства Джейсона ко мне были, наверное, самыми не осложненными из всех, которые испытывали ко мне в жизни мужчины. Отсутствие сложности имеет свои хорошие стороны, даже когда ardeur уже прошел.

В тот момент, когда я подумала «прошел», мне стало ясно, что я не права. Голод притаился под поверхностью. Как при варке: чтобы не хлынуло через край, делаешь малый жар. Мне жара на сегодня хватило.

Мы с Джейсоном переглянулись. Не знаю, что было бы нами сказано, но тут открылась дверь. Это был Ашер. Его комната была ближе к нам, чем зал гробов, но я его не ждала. Золотые волосы лежали правильными волнами на плечах. Вампиры не ворочаются, когда «спят», потому нет проблем с волосами после пробуждения. Халат был сочного коричневого цвета, надет поверх таких же пижамных штанов. Грудь была раскрыта, и халат развевался, как пелерина.

Он подошел к кровати, но смотрел лишь на Натэниела, на кровь.

— Я почувствовал... — Он поднял глаза на меня, и я уставилась на него поверх тела Натэниела. — Я слышал зов.

— Я тебя не звала.

— Сила позвала, — ответил он и припал на колени возле кровати. — Это ты сделала?

Я кивнула.

Он потянулся ко мне, будто хотел тронуть мое лицо, и отдернул руку. Будто коснулся в воздухе чего-то, что его испугало. Он поднес руку к лицу, понюхал ее, потом лизнул, будто что-то попробовал.

— Можно мне попробовать твоего pomme de sang? — спросил он.

Так по-французски называют «яблоко крови» — эвфемизм для человека, который служит регулярным донором у какого-нибудь вампира. Мне отчасти хотелось возразить против этого термина, но я сейчас питалась от Натэниела, даже попробовала его кровь. Требовать изменения формулировки было бы мелочной придиркой, как подсказывала мне совесть. Лопату надо называть лопатой.

— Как именно попробовать?

— Лизнуть его раны.

Такое предложение должно было мне не понравиться, но как-то мне было все равно. Я нагнулась посмотреть в глаза Натэниела.

— Ты не возражаешь?

Он кивнул, не отрывая лица от подушки.

— Угощайся, — разрешила я.

Ашер наклонился к спине Натэниела, к ране над талией. Его голубые глаза смотрели вверх, на меня, как смотрят на противника на татами — нельзя отвернуться, чтобы не пропустить нападения. Так смотрят львы на водопое — подняв глаза, высматривая опасность.

Натэниел чуть пискнул, когда Ашер лизнул его рану. Она уже перестала кровоточить, но когда вампир провел языком, кровь выступила снова. Слюна вампиров содержит антикоагулянт, но я никогда раньше не видела его действия так явно.

Я прильнула ближе к Натэниелу, переплетя с ним ноги. Разрешения я не спрашивала, потому что он мой и потому что достаточно хорошо его знала. Он будет не против, а целиком за.

Приблизив рот к другой ране, которая тоже перестала кровоточить, я лизнула. Сладкий медный вкус крови, и густой, сочный вкус кожи, и еще... мяса. Я будто знала, какой он будет на вкус, если я начну его съедать.

Зверь загорелся огнем на коже, как что-то трепещущее, живое. И зверь Натэниела откликнулся ему, мечась, клубясь, будто я видела его под кожей юноши, прямо под ребрами, будто чувствовала на ощупь, как он лежит в сердце его тела. В этот момент я знала, что могу призвать этого зверя, могу заманить его в превращение еще задолго до полнолуния. Я была его Нимир-Ра, а это куда больше, чем просто доминант.

Глаза Ашера заволокло бледно-голубым огнем, и он казался слепым, когда лизал рану. Он таращился мне в лицо поверх тела Натэниела, наши глаза были на одном уровне, пока мы пробовали вкус ран. Моя рана стала кровоточить чуть больше, но не так сильно, как рана Ашера. Я не была настоящей кровопийцей — я питалась иными вещами, — и, глядя поверх тела Натэниела, я чувствовала, как он дышит чаще, и знала, что эти иные вещи уже готовы, только протяни руку.

Рука Ашера скользнула по телу Натэниела и наткнулась на мое бедро, закинутое на ногу Натэниела. От прикосновения что-то вспыхнуло между нами, будто ardeur его узнал, будто ему было знакомо это касание.

Я оторвалась от раны, на секунду взяла себя в руки. Что-то на моем лице, наверное, заставило Ашера убрать руку.

Тут вошел Жан-Клод. Он был одет в черный халат с черной меховой оторочкой у воротника, подола и на рукавах. Черные волосы сливались с мехом, и нельзя было сказать, где кончается одно и начинается другое. В последний раз, когда я видела его в халате, я сказала, что хорошо бы надевать под халат еще что-нибудь. Сейчас я надеялась, что он этого не сделал.

При виде его ardeur снова вскипел во мне. У меня перехватило дыхание, внизу живота сжался спазм такой силы, что я застонала.

— В ней твой инкуб, — сказал Ашер Жан-Клоду, и я перевела взгляд на него.

— Oui. — Жан-Клод плавно обошел кровать и встал с другой стороны от Ашера.

— На вкус в ней ощущаешься ты, и еще — Белль Морт.

— Oui, — повторил Жан-Клод. Я отвернулась от Натэниела и смотрела, как он движется. Перевернувшись, я открыла себя спереди, и во мне еще оставалось достаточно от меня прежней, чтобы я перевернулась на живот.

— Оууу! — произнес Джейсон. Я не обратила внимания.

Жан-Клод приподнял полы, чтобы залезть на кровать. Открылась длинная бледная линия кожи от плеча до живота. Повинуясь неодолимому порыву, я развязала на нем пояс, обнажая все тело. Но сама осталась лежать, наполовину прильнув к Натэниелу, потому что боялась шевельнуться. Боялась приблизиться к Жан-Клоду, потому что не доверяла себе.

Слишком много во мне осталось от меня,чтобы предаться любви с Жан-Клодом на глазах у других мужчин. Но это «много» истончилось до листка фольги, поблескивающего в темноте, не очень верящего в собственное существование.

— Голод узнал Ашера, — сказала я. — Это потому, что он твой, или потому, что он — ее?

— Ее? — переспросил Жан-Клод.

— Ее, Белль Морт.

— Не знаю.

Он был уже так близко, что край халата задел меня. Я увидела тонкую линию бледной кожи ниже пояса, где распахнулся халат. Тоненькую-тоненькую белую полоску, но стало ясно, что под халатом — только сам Жан-Клод.

Я хотела распахнуть халат, увидеть его целиком. Не думая, будто сама того не желая, я сказала вслух:

— Распахни халат.

И удивилась, будто не узнала своего голоса. Сама я тут же закрыла глаза, стараясь подумать.

— Это нормально, ma petite. Когда напьешься крови, она наполняет живот, •но вожделение... — Дразнящее прикосновение меха к коже. — Вожделение с тобой всегда, никогда не исчезает до конца и никогда полностью не удовлетворяется.

Меховой манжет гладил меня по талии, по бедру, по ляжке, по икре. Дойдя до пальцев ноги, он двинулся обратно, но теперь сзади, и касался ягодиц, поясницы, плеча.

Я лежала под его прикосновением, утратив дар речи, неспособная дышать. Когда мех стал гладить мне лицо, я схватилась за край халата и отвела от себя.

— Выгони всех.

Я еле могла шептать.

— Я ничего не могу, пока не напитаюсь, ma petite,ты сама знаешь.

— Да, кровяное давление. — Мысли пробивались с трудом. — Тогда питайся, только...

— Поскорее, — тихо закончил он.

Я кивнула.

Он высвободил рукав из моих пальцев и посмотрел на Джейсона, который стоял, глядя на весь этот спектакль.

— Приди, pomme de sang,приди и возрадуйся вознаграждению за твою жертву.

Фраза прозвучала как-то странно-официально; я никогда еще не слышала такой формулировки.

Я думала, что Джейсон подойдет к кровати, где стоял Жан-Клод, но он этого не сделал. Он перевернулся через спинку таким плавным движением, будто это вода перетекла, будто его кожа содержала энергию стихии, несвойственную телу из мяса и костей.

Джейсон оказался на коленях с другой стороны от Жан-Клода. Движение его тела я ощущала языком — не только биение сердца, но и каждая дрожь, каждый пульс наполняли мне рот. Я ощущала его желание — не меня, но того, что предлагал Жан-Клод. Он радостно рванулся к вампиру, тем захватывающим дыхание движением, которое обычно берегут для секса. Они встали как зеркальные отражения, оба на коленях, оба смотрят друг на друга поверх меня.

— Я оставляю вас с вашими pomme de sang и друг с другом.

Ашер стоял возле кровати, завязывая пояс халата. Стоял он очень прямо, как знатные дворяне на древних портретах, но как-то все же горбился внутри халата.

Я перевернулась на живот, глядя на него пристально, пытаясь прочесть выражение его лица, позу тела. Я видела неловкость, даже боль. Наверное, это отразилось на моем лице, потому что Ашер опустил глаза, дивные золотые волосы упали на покрытое шрамами лицо, так что когда он снова поднял взгляд, не видно было ничего, кроме безупречной половины лица и одного синего, как лед, глаза.

На меня нахлынуло внезапное воспоминание о другой кровати в огромной темной комнате, окруженной десятками свечей, где тени двигались и рвались при малейшем дуновении воздуха, даже взмахе бледной руки. Я лежала в этой дрожащей золотистой тьме в объятиях бледной черноволосой женщины. Я смотрела на нее снизу вверх, и лицо ее было будто вырезано из алебастра, с идеальной формы красными губами, а волосы ее были тьмой ночи, созданной из пушистого шелка, и они вуалью спадали на ее обнаженное совершенство. Глаза светло-карие, как темный мед. Я знала, что это Белль Морт, будто всегда знала это лицо.

Открылась дверь, и вошел Ашер, одетый в халат более изысканный, более тяжелый, чем был на нем сейчас. Но он все равно горбился в нем, заматывал его вокруг тела, и боялся. Я видела на его лице шрамы — свежие, красные, и это было... больно. У меня дыхание перехватило при виде этого уродства. Я встала на колени, потянулась к нему, двигая телом, в котором я никогда не была. Это Жан-Клод тянулся к Ашеру столько веков тому назад. Но она лежала голая и идеальная, все изгибы, все тайны были открыты в свете канделябров, и она заставила его отвернуться. Не помню слов, которые она сказала — помню только выражение ее лица, невероятную надменность, отвращение. Помню лицо Ашера, когда он отвернулся от нее к Жан-Клоду — ко мне. Страдание в глазах, и движение головы, которым он сбросил на лицо эти восхитительные волосы, пряча шрамы. Это впервые я увидела, как он это делает — прячется от нас.

Я ощутила ее руки на нашем теле, когда она повернулась к нам снова, будто Ашера здесь больше не было, но мы помнили его взгляд, его силуэт, когда он вышел.

Я заморгала и снова оказалась в спальне Жан-Клода, глядя на Ашера в коричневом шелковом халате, как он идет к двери. При виде этой линии плеч, его осанки у меня перехватило дыхание, горло сжалось, в глазах стало горячо от несказанного и непролитого.

— Не уходи, — услышала я свой голос и глянула на Жан-Клода. На его лице ничего нельзя было прочесть, но на миг я увидела его глаза, и та боль, что испытывала я, была лишь бледной тенью его страданий.

Ашер остановился, повернулся, волосы спадали на лицо, халат закрывал остальное. Он ничего не сказал, только смотрел на меня, на нас.

— Не уходи, Ашер, не уходи!

— Почему? — спросил он голосом настолько безразличным, насколько смог.

Я не могла сказать ему о нашем общем воспоминании. Это звучало бы как жалость, а на самом деле это было все-таки другое. И никакая удачная ложь не приходила на ум. Но на самом деле ложь здесь не годится — только правда исцеляет.

— Я не могу смотреть, как ты вот так уходишь.

Он перевел взгляд с меня на Жан-Клода, и в этих глазах был гнев.

— Ты не имел права делиться с ней этим воспоминанием.

— Я не выбираю, что узнает и чего не узнает ma petite.

— Отлично, — сказал Ашер. — Теперь ты знаешь, как она выбросила меня из своей постели. Из его постели.

— Это был твой выбор, — возразил Жан-Клод.

— Как ты мог бы выдержать мое прикосновение? Я сам его выдержать не могу.

Он стоял у двери, повернув голову вбок, и видна была только волна золотых волос. В голосе его звучала горечь, как иногда звучит радость — горечь, которую трудно проглотить, как ком битого стекла. Голос и смех у Ашера были не так хороши, как у Жан-Клода, но горечь и сожаление у них были одинаковы.

— Почему? — спросила я, заранее зная ответ.

— Что почему?

— Почему она тебя выгнала?

Жан-Клод у меня за спиной пошевелился, и я поняла две вещи. Во-первых, он закрылся щитом от меня, от всех нас, чтобы я не могла его ощутить. Во-вторых, даже по движению его тела я поняла, что он не слишком доволен.

Ашер схватился за волосы и отбросил их с лица, выставив шрамы на свет.

— Вот, вот! Наша госпожа коллекционировала красоту, а я больше не был красивым. Ей было больно меня видеть.

Он опустил волосы обратно. Они упали на шрамы, скрыли их. Он уже почти перестал их прятать, когда был здесь, в Цирке. Я уже забыла: когда он только приехал в Сент-Луис, он автоматически их прятал, как только на него смотрели. Использовал любую тень, любую игру света, чтобы скрыть шрамы и подчеркнуть красоту нетронутых участков. Потом при мне он это делать перестал.

У меня сердце сжалось, когда он сделал это снова.

Я пыталась удержать на себе простыню, подползая к краю кровати, но она запуталась, и ее прижимало весом Джейсона и Жан-Клода. Хрен с ним, здесь все уже это видели. А мне главное — стереть с лица Ашера это выражение боли и обиды, это важнее стеснительности.

Джейсон убрался с моей дороги, не сказав ни одного язвительного слова. Просто неслыханно! Я сползла с кровати и пошла к Ашеру, а тем временем на меня, как подброшенные в воздух карты, сыпались другие воспоминания. Сколько раз он видел, как Жан-Клод, Белль Морт, или Джулианна, или многие другие идут к нему без одежды, охваченные страстью. И даже Жан-Клод предал его. Эта тень в его глазах складывалась из чувства вины. Вины за то, что не спас Джулианну, за то, что не спас Ашера. Но Ашер считал, что эта тень — признак отвращения, что Жан-Клод касается его только из жалости. Но это была не жалость — воспоминание сказало мне ясно, — это было страдание. Они постоянно напоминали друг другу, как друг друга предали: постоянная память о женщине, которую оба любили и потеряли, и теперь у них осталась только боль. Ашер превратил ее в ненависть, а Жан-Клод просто отвернулся.

Я шла сквозь воспоминания, будто сквозь паутину — нити, которые щекочут кожу, прилипают, но не останавливают. Ашер держал руки за спиной, прижав их телом к двери, и я знала зачем. «Дар» Жан-Клода говорил мне, что Ашер хочет до меня дотронуться и боится не удержаться, если руки будут спереди. Но на самом деле он не меня хотел коснуться. В каком-то смысле он был как Натэниел: он видел то, что хотел видеть, а не то, что было перед ним.

Я коснулась его волос, спадающих на лицо. Он вздрогнул. Я отвела волосы с его лица, привстав на цыпочки, одной рукой слегка опираясь на его грудь для равновесия. Он отодвинулся, шагнув в комнату. Я схватила его за халат, но он отвернулся, и открылась нетронутая сторона его груди.

— Ашер, пожалуйста, взгляни на меня.

Он не повернулся, и мне пришлось обойти его. При моем малом росте я, стоя перед ним, могла заглянуть под упавшие на лицо волосы. Он снова отвернулся, и я потянулась вверх, взяла его ладонями за лицо, повернула, чтобы он на меня взглянул. Телом я придвинулась к нему — опять же для равновесия, и ощутила его неохоту, желание отодвинуться. Но он не шевельнулся. Руки он держал за спиной, будто связанные.

Кожа под одной моей рукой была такой гладкой, а под другой — невероятно грубой. Он мог бы сопротивляться, но не стал и позволил мне повернуть его лицо.

Я обернула руки густотой золотых волос, убрав их с лица, и вгляделась. Глаза, невозможные светло-голубые глаза, были будто не настоящие, как глаза сибирской лайки. Полные губы манили к поцелую, нос создавал совершенный профиль. Даже шрамы, начинавшиеся на правой стороне, были частью самого Ашера — еще одной его чертой, которую я любила. Я всегда думала, что эмоции, которые Ашер у меня вызывает, идут из воспоминаний Жан-Клода тех времен, когда они были любовниками, товарищами в течение двадцати лет. Но сейчас, глядя на него, я поняла, что это еще не вся правда.

Я помнила его тело гладким и совершенным. Но не об этом я думала, когда вспоминала Ашера. Я его воображала таким, какой он сейчас, и все-таки любила. Не так, как любила Жан-Клода или Ричарда, но это тоже было настоящим — и моим. Может быть, этого чувства не было бы, не будь у меня воспоминаний и эмоций Жан-Клода, на которых оно строилось, но, каков бы ни был фундамент, чувства к Ашеру были только мои и ничьи больше. С чувством, похожим на потрясение, я поняла, что не в каждое сердце могу заглянуть. Я обернулась на Жан-Клода, пытаясь глазами задать вопрос, о котором думала.

— Чтобы знать чье-то сердце, ma petite,ты должна открыть свое.

Это не был упрек — просто информация.

Я повернулась обратно к Ашеру, и что-то было в его глазах — смесь вопроса и страдания, будто он ожидал, что я как-то сделаю ему больно. Может, он и был прав, но если так, то это будет не намеренно. Иногда самые тяжелые раны наносит тот, кто очень хочет этого избежать.

Я дала чувству, которое испытывала, отразиться в глазах, в лице. Это был единственный дар, который я могла ему поднести.

Его лицо смягчилось, и я увидела в этих прекрасных глазах и радость, и боль. Он упал на колени, слеза скатилась по гладкой щеке. Очень многим было наполнено его лицо.

— Выражение твоих глаз лечит половину моего сердца, ma cherie,но ранит другую.

— Любовь — жуткая стерва, — сказала я глубокомысленно.

Он рассмеялся и обнял меня за талию, шероховатость правой щеки вдавилась мне в живот, и это мне было ценнее всего, что он мог бы сделать. Я гладила его волосы, прижимая его к себе. Глянув на Жан-Клода на том конце комнаты, я увидела на его лице такую поглощающую жажду, что никакие слова ее выразить не могли. Он хотел Ашера и меня. Хотел того, что было у него столько веков назад. Когда-то он сказал Ашеру, что был однажды почти счастлив, и это было в объятиях Ашера и Джулианны. До того, как Джулианна погибла, а Ашер был спасен, но перестал быть золотым мальчиком Белль Морт. Жан-Клода заставили представить Ашера Совету вампиров, чтобы его исцелили. Он отдал сто лет своей свободы за их услугу — спасение жизни Ашера. Потом Жан-Клод сбежал, а Ашер остался, обвиняя Жан-Клода в смерти Джулианны и своем уродстве. Жан-Клод любил двоих и был ими любим, и кончилось это тем, что любовницу он потерял, а любовник его возненавидел.

Мы смотрели друг на друга, и взгляд Жан-Клода кровоточил, как свежая рана. Он хотел триумвиратом укрепить основы своей власти. Он хотел этого, хотел неудержимо, но хотел он еще и другого, и почти неудержимо. Одно из его желаний сейчас обнимало меня за талию, прижимаясь щекой к животу.

Жан-Клод опустил глаза, будто не мог скрыть, что в них. Он мастерски умел напускать непроницаемое, пустое выражение лица. И то, что он не мог скрыть сейчас своих чувств, яснее прочего говорило об их силе. Никакой щит не мог сдержать его эмоций. Они были слишком сильны, они разбивали его тщательно созданное самообладание, и частично я была этому рада.

В этот миг я хотела дать ему то, что ему нужно было больше всего. Хотела, потому что любила его, но не только. Вдруг я поняла, что теперь, когда Ричард покинул нашу постель, стало возможным другое. Я повернулась к Ашеру, глядя сверху на его голову, и знала, что наше с ним объятие исцелило бы в нем что-то, что не может быть исцелено иначе.

Ardeur гудел во мне, горячий, такой жаркий, будто меня трясла лихорадка. Ашер отодвинулся, руки его медленно упали. Он смотрел на меня, и взгляда было достаточно. Я знала, что его тоже терзает голод.

— Горячо, — сказала я. — Раньше всегда твоя сила ощущалась прохладой, даже холодом. Жар был в звере Ричарда.

— Вожделение пышет жаром, ma petite,даже у холоднокровных.

Я повернулась к кровати и как-то резко осознала свою наготу. Нет, мне действительно нужен халат. Не взгляд Жан-Клода заставил меня отвернуться, а Натэниел и Джейсон. Все, кто был в комнате, отвечали мне, каждый по-своему, каждый по своим причинам. Но топливом этого огня было желание у меня внутри.

Ашер чуть пошевелился, что привлекло мое внимание. Я потянулась к нему, чтобы сбросить халат с его плеч, посмотреть, как он упадет на пол. Я обняла себя руками, будто от холода, но холодно мне не было — настала моя очередь не доверять собственным рукам. Куда я ни глядела, соблазн был так силен, что спрятаться от него было негде. Я была в заперта — не в комнате, в собственном желании.

Когда я решила, что могу говорить, не показывая полностью своего смятения, я спросила:

— Это постоянно или это уйдет, когда мы привыкнем к соединенным меткам?

— Я не знаю, ma petite. Хотел бы я иметь возможность сказать тебе что-то более определенное. Если бы ты была истинным моим порождением, истинным вампиром, я бы сказал: да, это постоянно. Но ты — мой слуга-человек. Ты проявляла в прошлом разные способности, и некоторые из них появлялись и исчезали. — Он поднял руки. — Здесь ничего нельзя сказать.

— Это всегда так — никогда не удовлетворяется, никогда не кончается?

— Нет, ты можешь насытиться, но это требует серьезных усилий. Обычно приходится удовлетвориться тем, что можешь не дать желанию тебя подчинить.

— И ты месяцами не питался вот так из опасения, что я этого не одобрю?

— Годами, не месяцами. Да.

Я глядела на него, а Ашер все стоял на коленях передо мной. Я всегда считала, что из нас троих у Жан-Клода самая слабая воля — Ричард, он и я. Сейчас я стояла, боясь шевельнуться, боясь не шевельнуться, желая делать то, что не свойственно мне, что не мое, даже не Жан-Клода. Я знала, что ликантропы говорят о своих животных как о чем-то наполовину отдельном от них — о своих зверях, но никогда мне не приходило в голову, что сила вампиров отчасти похожа на это. Желание, голод такой силы и неодолимости, что они как отдельные сущности, запертые у тебя в сознании, в теле, в крови.

Ашер пошевелился, и я повернулась к нему. Рука моя дернулась погладить его волосы еще до того, как я оказалась к нему лицом, будто мое тело двигалось независимо от мозга и глаз. У него волосы были жестче, больше похожие на мои, чем на детски-мягкие кудри Жан-Клода или Джейсона или на бархатную шелковистость Натэниела. Я запустила руки в волосы Ашера, будто вспомнила, каковы они на ощупь. Что-то среднее между моими волосами и Ричарда, но не теплые, как у Ричарда. Ашер сегодня не питался, и тепла отдать не мог. Я провела кончиками пальцев по прохладной коже и сказала, не глядя на Жан-Клода:

— Как ты это выдержал? Как ты мог все это время сопротивляться голоду?

— Ты новичок, ma petite. Твой самоконтроль никогда не будет слабее. Я учился контролировать себя столетиями.

Я заставила себя перестать ласкать Ашера. Но он взял меня за руку, когда я ее убрала, и нежно поцеловал пальцы. Даже от этого легкого прикосновения у меня перехватило дыхание. И голос мой прозвучал очень слабо:

— Значит, ты можешь обойтись без насыщения желания.

— Нет, ma petite.

Я повернулась к нему, и Ашер большим пальцем стал гладить мою ладонь круговыми движениями. Я вспомнила эти прикосновения как милую привычку, не важно, кто из нас кого держал за руку.

— Ты сказал, что ты не питался так.

— Я не занимался сексом, не соприкасался ни с кем так полно, как ты сегодня с Натэниелом. Но я должен питать свое желание, как должен пить кровь.

— А если нет?

— Ты помнишь, что стало с Сабином, когда он перестал пить людскую кровь?

Я кивнула. Палец Ашера кружил по моей ладони, и у меня внизу живота возник спазм.

— Сабин начал гнить заживо. — Я поглядела в глаза Жан-Клода. — Это бы случилось и с тобой?

Он сел на кровать в своем черном халате. Джейсон сместился вдоль спинки, будто чтобы лучше видеть, а Натэниел остался лежать на животе, как я его оставила, глядя на нас светлыми глазами.

— был один вампир из рода Белль, который отверг желание. Еще он пил только кровь животных и, я думаю, сгнил бы как Сабин, но ему не хватило времени. Он стал стариком за несколько дней. Когда он превратился в морщинистую развалину, Белль велела его убить.

— Но ты же не постарел, так что ты делал?

Вопрос не был обвинением. Я просто хотела знать, потом что ощущала Ашера возле своей руки, как что-то огромное и... как что-то, без чего я жить не могу. Я хотела Натэниела, я хотела Джейсона, я хотела Мику, но не так. Наверное, чувства Жан-Клода довели это до такой степени.

— Можно питаться на расстоянии, без прикосновения, — сказал Жан-Клод.

— Так вот почему твоим первым заведением был стрип-клуб. Ты питался вожделением.

— Oui, ma petite.

— Научи меня питаться на расстоянии.

При слове «расстояние» Ашер притянул мою руку к своей щеке и потерся, как кот. Мне пришлось закрыть глаза на секунду, но я не остановила его.

— Питание издали — плохая замена истинному питанию.

Я открыла глаза и всмотрелась в него через комнату, и сейчас я его уже чувствовала. Я ощущала его голод — по крови, сексу, любви — и прикосновение нашей плоти к его плоти. Он обнял себя руками, как от холода, или тоже не доверял своему телу, которое готово было покинуть кровать и направиться к нам.

— Все равно научи.

— Я не могу, слишком еще рано. Через несколько ночей я тебя обучу, но пока еще твое самообладание недостаточно... полно.

Я хотела сказать: «давай попробуем», но Ашер втянул мой палец в рот длинным влажным движением, и я вдруг лишилась возможности думать.

— Иди ложись, ma petite, — сказал Жан-Клод. — Если ты здесь напитаешься, есть шанс, что ты насытишься достаточно, чтобы не давить на нашего чересчур упрямого Ричарда.

Этой мысли было достаточно, чтобы на миг-другой приглушить желание. Я отняла руку у Ашера, и он не возразил. Сам ужас — находиться в присутствии Ричарда, имея это внутри, — помог начать думать. В обычном состоянии в присутствии Ричарда мне хотелось секса, а теперь...

— Боже мой, еще хорошо будет, если я не разденусь и не навалюсь на него в лупанарии. — Я глянула на Жан-Клода. — Что делать?

— Я еще раз говорю, ma petite:если ты напитаешься сейчас такой богатой добычей, может быть, ты будешь достаточно сыта, чтобы потерпеть. Это все, что я могу тебе сегодня предложить. Можешь просто отложить встречу на несколько суток.

Я покачала головой:

— Они убьют Грегори. Я должна вытащить его сегодня.

— Тогда подходи и питайся.

— Объясни слово «питайся».

— Пей их вожделение, — сказал он.

Я поглядела на Джейсона и Натэниела, и они даже не пытались сделать безразличный вид. От выражения их лиц краска бросилась мне в щеки. Я покачала головой.

— Чтобы питаться от них, не обязательно вступать в сношение, как ты уже выяснила.

— Ооо! — протянул Джейсон, но выражение его лица не соответствовало насмешке в голосе. Они отвечали на мой голод, как я отвечала так долго на голод Жан-Клода, притянутые, как мошки в пламя. Невозможно бороться с желанием в него влететь, хотя и знаешь, что сгоришь.

Ашер встал:

— Оставляю вас одних. Но, с вашего разрешения, я буду питаться Натэниелом как моим pomme de sang на сегодня.

— Нет, — возразила я.

У него чуть расширились глаза, лицо стало непроницаемым, пустым и холодным, как весеннее небо. Он отодвинулся от меня.

— Как пожелаешь.

Я схватила его за руку, переплела с ним пальцы.

— Ашер, иди в постель.

Я думала, что его лицо было настолько непроницаемым и сдержанным, насколько это возможно. Я ошиблась.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я не могу вернуть тебе того, что у тебя было. Я даже не могу дать тебе... — Я остановилась и начала снова. — Но я могу снова дать вам питаться вместе.

— Как?

— Если Натэниел не возражает, ты можешь взять кровь у него, а Жан-Клод у Джейсона. Вы снова будете питаться вместе.

— Ты знаешь, насколько это интимно — вместе питаться от pomme de sang? Pomme de sang — это не случайная связь, а интимнейшая, и делиться ею можно лишь с ближайшим другом.

Я обхватила его руку:

— Я знаю. — И шагнула к кровати, увлекая его за собой. — Дай нам питаться твоим вожделением, Ашер, как в старые добрые дни.

Ашер глядел мимо меня на Жан-Клода:

— Последний раз, когда моим желанием питались двое, это были Белль и ты.

— Я помню, — тихо ответил Жан-Клод.

Он протянул руку Ашеру через комнату, и я вспомнила, как он тянулся к Ашеру сотни лет назад.

— Да будем мы вместе, как были раньше, но лучше на этот раз. Анита любит тебя таким, какой ты есть, а не идеал, вроде бабочки в коллекции — на булавке и с распластанными крыльями. Иди к нам, Ашер, к нам обоим.

Ашер улыбнулся, шагнул вперед, вставая рядом со мной, и предложил мне руку весьма старомодным жестом. Я хотела взять его под руку — как предлог о него потереться на ходу, и вот почему я спросила:

— А нельзя ли мне воспользоваться и твоим халатом, а не только твоей рукой?

Он отвесил низкий изящный поклон, такой низкий, что чуть не коснулся пола.

— То, что тебе пришлось подсказать мне это, доказывает, что я не джентльмен.

Он сбросил халат и подал мне его как пальто. Рост у Ашера шесть футов, так что мои руки целиком ушли в рукава, а подол щекотал пальцы ног. Я подобрала рукава и завязала пояс, но все равно пришлось держать полы одной рукой, как у платья до пола. Зато он покрывал почти каждый дюйм моего тела, и так мне было уютнее. Манящий запах одеколона Ашера пропитал ткань, и этот слабый мужской аромат заставил меня снова обернуться к нему. Заставил искать его глазами. От зрелища Ашера без рубашки мне лучше не стало. Потянуло погладить его голую кожу, лизнуть шрамы. Никогда раньше я не зацикливалась так на оральных контактах, и я подумала: зверь этого хочет или вампир? Но спросить — значило признать желание, а мне не настолько было интересно.

Я положила руку на Ашера, частично потому, что он протягивал мне ладонь, а еще потому, что даже это легкое прикосновение мне приносило радость. Хотелось касаться его, обернуть его собой и получить ответ на вопрос, так терзавший Жан-Клода. Неужто вся эта красота и жар погибли? Может ли Ашер сейчас функционировать как мужчина? Я закрыла глаза, пока он вел меня вперед, потому что слишком сильны были зрительные образы. Памятью Жан-Клода я помнила, каков был Ашер обнаженным, пока не было шрамов. Я помнила его тело в свете огня, когда он лежал, вздыбленный, на ковре посреди комнаты в стране, где я никогда не бывала. Я помню, как играл лунный свет на его коже.

Тут я запуталась в полах халата, и Ашеру пришлось меня подхватить, чтобы я не упала. Вдруг меня прижало к его груди, твердые руки держали мне спину. Лицо мое невольно приподнялось, будто я ждала поцелуя, и это был миг, когда полностью чувствуешь друг друга — до боли, и внезапно становится понятно все, что может сейчас произойти. Он принял меня в объятия и легко и плавно понес вперед. Я бы велела ему поставить меня на пол, но сердце вдруг забилось в самом горле, мешая говорить.