Ночь 50-ая

Дверь сварливо скрипнула, закрываясь за мной.

Я стоял в сумрачной комнате, раскрашенной в черно-белую шахматную клетку с одним зарешеченным окном и железной кроватью. За окном пугающе ухали какие-то доисторические твари; мелькнул силуэт птеродактиля (в этом я, почему-то не сомневался) раздались странные звуки - как петарда просвистела - Адский Новый Год. Рождество Бегемотово...

Я осмотрелся. На кровати валялся журнал с жестким порно - для мастурбации, надо думать. На правой стенке, презирая закон гравитации, разлегся огромный полосатый котяра с немалыми усищами и папиросой в пасти.

-Привет, - промурлыкал он, выпуская дым из ротовой полости, - Ты опять пришел за своей книжкой?

Я нахмурился, разглядывая наглого котяру.

-Почему опять?

Кот захихикал. Вот гад!

-Не прибедняйся... Она в тумбочке.

И он потерял ко мне всякий интерес, обволакиваясь клубами густого табачного дыма и исчезая. остаются одни усищи. Черная и негибкие, они валятся на подоконник, где и остаются. За окном воют волки, булькает болото.

Открываю тумбочку и засовываю туда руку, нащупываю холодную, сделанную из зеленой кожи обложку книги. Достаю.

«Обалдеть», - подумал я, разглядывая искусно оформленный фолиант.

Кожа натянута так, что на титуле Бездной Тартара зияет раскрытая пасть клыкастой гадюки. Вместе с черепом! Искусство.

Интуиция подсказывает мне, что если за чтение возьмется чужой, то несдобровать ему - гадюка оживет, ровно как и клыки ее выделят яд. Она безжалостно вцепится в его руку и - смерть. Безусловная, безоговорочная.

Вот она, Книга Ящера.

В ней... истина?

«Вскормлен змеиным молоком он и помыслы его неведомы и темны... Могила ему - везде и имя его - неисчислимо...»

-Ай!..

Я лишь почувствовал небольшой шок - Змея посчитала меня чужаком и замкнула челюсти на моем запястьи.

-О, черт...

Я ощутил, что проваливаюсь в пустоту... а потом...

«Я сжег этот мир. Я был один, я был Горевестник. Моим уделом было уничтожение человечества, да и разумной жизни вообще, в любом ее проявлении... Я накаркал на людские головы всевозможные беды; и они стали сбываться - мои пророчества...»

...Солнце заходит... крысы шкребутся, ухают совы. А Луны в этом мире нет. Я ее не вижу. Только сикоморы...

-А у них глаза даже после смерти горят, - доносится до меня голос откуда-то сверху.

Я понимаю, что я не один. Меня хотят остановить, уничтожить... Я слышу, как беспокойно переминаются кони; как шипят факела в руках их всадников.

Лес. Заснеженный лес. Меня занесло в непостижимо древние времена, Заря Перворожденных. И уж занесло так занесло - в запечатанное тело Шела, того самого покойного Фараона Сети... Они называют его Холл’о Кес Сетх’и. Но это неважно. А важно то, что меня сейчас сотрут в порошок.

О, Древние!

Я лежу ни живой, ни мертвый. По мне ползают некие мерзости - черви да мокрицы. Вот одна из них залезла ко мне в рот, меня сейчас вырвет... но все это фантомные ощущения, вроде как у безногого ноги чешутся.

-Вид у него недобрый. Зловещий. За что он так людей ненавидел? - спрашивает другой, более глуховатый голос.

-Не знаю. Ну он-то, человеком не был. Видишь, как глаза горят? Нелюдь...

Это я - нелюдь?

Были бы силы хоть чем-нибудь шевельнуть, с’час как встал, как всыпал бы всем по первое число!

Но не могу.

Лежу, пытаюсь воткнуться - это меня от змеиного яда так прорвало, что-ли? Знаю прекрасно, что это не глюк, а переживаю я сейчас какое-то давно забытое событие...

-Шела поймали! Хвала Луне!

Радовались, орали... чего так?

-Ладно, кончай эти элегии. Пора и честь знать... - как-то с сожалением говорит первый голос.

-Ага...

Кони ржут беспокойно, а всадники осаживают их и успокаивают.

О, Древние!

Я успеваю только вздрогнуть, осознавая, как грудь моя прокалывается. Смерть живительным освобождением вливается в мою сущность.

Глаза мои (или Шела?) последний раз яростно вспыхивают кроваво-красным светом. Я слышу, как кого-то понесла перепуганная лошадь. Крики, ругань, свист плетей, загремела ударяясь чья-то колесница.

Даже умирая, Шел умудрился переполошить окружающих. Но...

Глаза мои начинают гаснуть.

Осиновый кол в груди.

И сикаморы.

И труп несуществовавшего человекочудовища, написавшего несуществующую книгу. Труп с медленно гаснущими кроваво-красными глазами.

До свидания, люди.

До новых встреч.

И это тоже пройдет.

Только Тома останется вечной...

Я очнулся в той самой комнате, раскрашенной под шахматную доску. Книгу я давно зашвырнул куда-то в угол и видеть ее у меня не было желания никакого.

Глаза почему-то слезились. Пришлось потереть их кулаками. Затем я взглянул на свои руки и ойкнул - они были потрескавшиеся и грубые. Яд у змеи был очень сильный. Хорошо, что клетки моего тела успели отреагировать. Против книжной гадюки у меня уже имелся иммунитет.

Надо же. Есть гробовая гадюка, а есть, оказывается, еще и книжная.

Я встал, пошатываясь. Прислушался к интуиции. Да, я попал в Петлю. А это значит, что у меня теперь только один путь - вперед. Ища подтверждение своим догадкам, я взглянул на дверь.

Никаких намеков на оранжевую краску. Дверь, как и вся комната покрыта черными и белыми клетками. Значит, путь у меня один - в окно.

Несмотря на всю кажущуюся неприступность, зарешеченное окно открылось без вопросов.

Не задумываясь, я выпрыгнул на свежий воздух.

Впрочем, свежий - сказано уж слишком громко.

Воздух был гнетущий и тягостный, в нем - хоть топор вешай - полным-полно было всякой болотной гадости. И, в целом, складывалось такое впечатление, будто меня ждет бесславная гибель в мезозойском болоте.

Вон еще один птеродактиль пролетел.

А воют... так это не обязательно волки.

Я шел напролом, целеустремленно мороча себе голову тем, что все будет хорошо. Не факт.

И так, до тех пор, пока я не провалился по пояс в трясину, оракул гребаный. Сначала я попытался выбраться, но когда я увидел, что ко мне лентами-щупальцами тянется тошнотворная бледно-сизая тварь (не здороваться, явно), я плюнул с досады и катапультировался.

...и проснулся в холодном поту.