ГЛАВА IX. Да и что в этом общественном бедствии претерпели христиане такого, что при

Да и что в этом общественном бедствии претерпели христиане такого, что при

более верном взгляде на дело не послужило бы к их усовершенствованию?

Во-первых, смиренно размышляя о самих грехах, разгневавшись на которые Бог

наполнил мир такими бедствиями, они (хотя и далеко отстоят от злодеев,

людей распутных и нечестивых) не настолько признают себя чуждыми разного

рода проступков, чтобы всерьез полагать, что им не за что подвергаться за

них временным лишениям. Не говорю о том, что каждый, даже если он вел и

похвальную жизнь, в некоторых случаях поддается плотской наклонности: если

и не к безмерным злодеяниям, не к крайнему распутству и не к мерзости

нечестивости, то, по крайней мере, к некоторым грехам, или редким, или

столь же частым, сколь и малозначительным; об этом я не говорю. Но легко

ли найти такого человека, который бы к этим самым лицам, из-за

отвратительной гордости, распущенности и жадности, из-за омерзительных

неправд и нечестия которых Бог, как и предсказал с угрозой, стирает земли

(Ис. XXIV и др.), относился бы так, как следует к ним относиться, жил с

ними так, как с такими следует жить? От того, чтобы их научить,

усовестить, а иногда обличить и известным образом наказать, по большей

части неуместно воздерживаются: то труд такой кажется тяжелым, то мы

стесняемся оскорбить их в лицо, то избегаем вражды, чтобы они не помешали

и не повредили нам

в этих временных вещах, к приобретению которых еще стремится наша

жадность, или потери которых боится наша слабость. Таким образом, хотя

добрым и не нравится жизнь злых, и они не подвергнутся с последними тому

осуждению, которое тем уготовано после этой жизни, однако, так как они

щадят достойные осуждения грехи их, хотя за свои, даже легкие и

извинительные, боятся, то по справедливости подвергаются вместе с ними и

временным наказаниям, хотя в вечности наказаны не будут. Терпя вместе с

ними божественные наказания, они по справедливости вкушают горечь этой

жизни, так как, любя сладость ее, не захотели сделать ее горькой для

упомянутых грешников.

Конечно, если кто-либо воздерживается от обличения и обуздания поступающих

дурно или потому, что ищет более удобного для этого времени, или потому,

что боится за них же самих, чтобы они не стали от этого еще хуже или чтобы

не воспрепятствовали научить доброй и справедливой жизни других, более

слабых, не оказали на них дурного влияния и не отвратили от веры, то в

этом обнаруживается не жадность, а мудрое правило любви. Грешно, когда

ведущие жизнь добрую и отворачивающиеся от дел людей плохих снисходительно

относятся к чужим грехам, от которых должны были бы отучать или которые

должны были бы обличать, — относятся снисходительно потому, что боятся

оскорблений со стороны дурных людей, боятся вреда в тех вещах, которыми

они сами, как добрые и невинные, пользуются дозволительным образом, но с

большей жадностью, чем следовало бы это тем, которые странствуют в этом

мире, уповая при этом на горнее отечество.

Действительно, не одни только слабейшие, ведущие супружескую жизнь,

имеющие или желающие иметь детей, владеющие домами и хозяйствами (к таким

апостол обращает речь свою в церквях, когда учит и убеждает, как должны

жить жены с мужьями,

мужья с женами, дети с родителями, родители с детьми, слуги с господами и

господа со слугами) приобретают с охотой и теряют с огорчением многое

временное и земное, а потому и не решаются оскорблять людей, чья

развратная и полная злодеяний жизнь возбуждает у них отвращение; но и те,

которые ведут высший род жизни, не связаны узами супружества,

довольствуются малым в пище и одежде, — и те, слишком заботясь о своем

добром имени и безопасности, боясь коварства и нападок со стороны людей

дурных, воздерживаются от обличений. Хотя они и не настолько боятся

последних, чтобы, уступая каким-либо их угрозам и непотребствам, и самим

поступать подобным же образом, однако по большей части не хотят порицать

того, чего вместе с ними не делают, хотя своим обличением, быть может, и

исправили бы некоторых. Они боятся, чтобы в случае неудачи не пострадали

их собственное благосостояние и доброе имя; и боятся этого не потому, что

доброе имя свое и благосостояние считают необходимыми для пользы людей,

требующих наставления, а скорее по той слабости, которая любит ласкающий

язык и человеческий день, страшится суда черни, истязания и умерщвления

плоти, т. е. по причине некоторых уз вожделения, а не по обязанностям

любви.

Итак, я вижу в этом достаточную причину того, почему вместе со злыми

подвергаются бедствиям и добрые, когда Богу бывает угодно поразить

временными казнями развращенные нравы. Подвергаются наказаниям вместе не

потому, что совместно вели дурную жизнь, а потому, что совместно (хотя и

неравномерно, но, однако же, совместно) любили жизнь временную, которую

добрые должны были бы презирать, чтобы дурные, будучи обличены и

исправлены, наследовали жизнь вечную (а если бы не захотели быть в

наследовании ее союзниками, пусть бы были терпимы и любимы как враги: ибо

пока живут всегда остается надежда, что они изменят свою волю

к лучшему). В этом деле они несут не одинаковую, а гораздо большую

ответственность, чем те, которым сказано через пророка: «Сей схвачен будет

за грех свой, но кровь его взыщу от руки стража» (Иезек. XXXIII, 6). Для

того и установлены стражи народов, т. е. предстоятели в церквях, чтобы они

не щадили своими обличениями грехов. Но при этом не чужд вины подобного

рода и тот, кто, хотя он и не предстоятель, но в тех лицах, с которыми

связан необходимыми условиями этой жизни, видит многое, заслуживающее

предостережения и укора, но оставляет это без внимания, избегая ненависти

ради того, чем в этой жизни пользуется, как должным, но услаждается более,

чем должно. Затем, есть и иная причина, по которой добрые подвергаются

временным бедствиям, — такая, какая имела место в отношении Иова: чтобы

душа человеческая испытывала саму себя и, наконец, осознала, насколько

она, в силу одного только благочестия, бескорыстно любит Бога.

ГЛАВАХ

Рассмотрев и обсудив сказанное надлежащим образом, обрати внимание на то,

случается ли с верными и благочестивыми какое-либо зло, которое не

обратилось бы для них в добро? Разве только признать пустыми словами

известное изречение апостола, в котором он говорит: «Знаем, что любящим

Бога все содействует ко благу» (Рим. VIII, 28)...

Потеряли они все, что имели? Неужто и веру? Не-ужто и благочестие? Неужто

и благо внутреннего человека, богатого перед Богом (I Пет. III, 4)? Все

это — богатства христианина, обладающий которыми апостол говорил: «Великое

приобретение — быть благочестивым и довольным. Ибо мы ничего не принесли в

мир; явно, что ничего не можем и вынести из него. Имея пропитание и

одежду, будем довольны тем. А

желающие обогащаться впадают в искушение и в сеть и во многие безрассудные

и вредные похоти, которые погружают людей в бедствие и пагубу; ибо корень

всех зол есть сребролюбие, которому предавшись, некоторые уклонились от

веры и сами себя подвергли многим скорбям» (I Тим. VI, 6—10).

Итак, те, у кого во время этого разорения погибли земные богатства, если

смотрели они на эти богатства так, как учил этот внешне бедный, а

внутренне богатый человек, могли сказать, как сказал и Иов, тяжко

испытанный, но непобежденный: «Наг я вышел из чрева матери моей, наг и

возвращусь. Господь дал, Господь и взял; как угодно было Господу, так и

сделалось; да будет имя Господне благословенно!» (Иов. I, 21). Добрый раб,

он считал величайшим своим богатством исполнять волю Господа, следуя

которой богател умом, и не огорчился, потеряв при жизни те вещи, которые

должен был бы потерять вместе со смертью. Те же слабейшие, которые, хотя и

не предпочитали этих земных благ Христу, были, однако же, с некоторой

страстностью привязаны к ним, те, теряя их, почувствовали, насколько, любя

их, грешили. Ибо они пострадали настолько, насколько подвергли сами себя

скорбям, как сказано об этом в вышеупомянутых словах апостола. Им нужно

было прибавить урок опыта, так как они долго пренебрегали уроком

словесным. Ибо, когда апостол говорил: «Корень всех зол есть сребролюбие,

которому предавшись, некоторые уклонились от веры...» и т. д., то осуждал,

конечно, пристрастие к богатству, а не само богатство, потому что в другом

месте он дает такое повеление: «Богатых в настоящем веке увещевай, чтобы

они не высоко думали о себе и уповали не на богатство неверное, но на Бога

живого, дающего нам все обильно для наслаждения: чтобы они

благодетельствовали, богатели добрыми делами, были щедры и общительны,

собирая себе сокровище, доброе основание для будущего, чтобы достигнуть

вечной жизни» (I Тим. VI, 17—19).

Кто употреблял свое богатство так, те ничтожные убытки свои покрыли

великими прибылями; и были более обрадованы тем, что, охотно раздавая,

вернее сохранили, чем опечалены тем, что, боязливо сберегая, легче

потеряли. То могло погибнуть на земле, что было жаль на земле передавать.

Приняв же совет Господа своего, говорящего: «Не собирайте себе сокровищ на

земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкопывают и крадут; но

собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где

воры не подкопывают и не крадут; ибо, где сокровище ваше, там будет и

сердце ваше» (Мф. VI, 19—21), они в годину бедствия на опыте убедились,

как благоразумно поступили, что не пренебрегли советом правдивейшего

Наставника и вернейшего и непобедимейшего Стража их сокровища. Если многие

радовались, что имели богатства свои в таких местах, куда не случилось

дойти неприятелю, то не тем ли вернее и беззаботнее могли радоваться они,

перенеся по совету Божию свои богатства туда, куда враг вовсе не может

проникнуть?

Поэтому наш Павлин, епископ Нолы, добровольно ставший из богатого

беднейшим, но изобильнейшим святостью, когда варвары опустошили Нолу,

задержанный ими, молился (как узнали мы потом от него самого) в сердце

своем так: «Да не истязают меня, Господи, выпытывая, где золото и серебро:

Тебе ведомо, где». Все свое он имел там, куда убеждал его скрывать и

копить Тот, Кто предсказал и эти бедствия, ныне постигнувшие мир. Поэтому,

кто послушал увещания Господа своего относительно того, куда и как должно

собирать сокровища, тот не потерял при нашествии варваров и самих земных

богатств; а кому пришлось раскаяться, что не послушал, тот, если не из

предшествующего указания мудрости, то из последующего опыта научился, как

с подобными вещами следует поступать.

Но, говорят, некоторых и добрых-де христиан подвергли пыткам, чтобы они

выдали врагам свои

имущества. Но они не могли ни выдать, ни потерять того добра, которое их

самих делало добрыми. А если захотели лучше подвергнуться пыткам, чем

выдать маммону неправды, то не были добрыми. Потерпевшие же столько из-за

золота получили урок, сколько должны они претерпевать за Христа. Они

научились, что следует любить Того, Кто пострадавших за Него обогатит

вечным блаженством, а не золото и серебро, страдать ради которого было

глупо, скрыть которое можно было только прибегнув ко лжи, но которое

приходилось выдать, если говорить правду. Ибо в пытках никто не потерял

Христа через исповедание Его, а золото никто не сохранил иначе, как только

через его отрицание. Поэтому пытки могли быть весьма полезны: они учили

любить благо нетленное вместо тех благ, из-за любви к которым их владельцы

подвергались истязаниям безо всякой для себя пользы.

Но некоторые-де, говорят, даже не имевшие ничего, что могли бы выдать,

были подвергнуты пыткам из-за недоверия к ним. Но не исключено, что эти

желали иметь и были бедны не по своей воле. Таким следовало показать, что

не имущество, а пристрастие к нему достойно таких истязаний. Если же

возлагая надежды на лучшую жизнь они не имели здесь скрытого золота и

серебра, — хотя я и не знаю, случилось ли кому-либо из таких быть

подвергнутым пыткам, но если и случилось, — то несомненно, что

исповедавшие в пытках святую нищету исповедали Христа. Поэтому, если

кто-то из них и не заслужил у врагов доверия, он не мог, однако же, как

исповедник святой нищеты, терпеть истязания без небесной награды.

Говорят также, что многие христиане были истощены долговременным голодом.

Но и это добрые верные, перенося благочестиво, обратили себе на пользу.

Ибо кого голод умертвил, того он освободил от зол этой жизни, как

освобождает телесная болезнь; а кого не умертвил, того научил жить

умереннее и подольше поститься.