С. Тревога, боль и печаль

О психологии процессов чувств известно так мало, что нижеследующие робкие замечания могут притязать только на самое снисходительное отношение. Проблема встает перед нами в следующем пункте. Мы вынуждены были сказать, что тревога является реакцией на опасность потери объекта. Однако нам уже известна такая реакция на потерю объекта, а именно — печаль. Когда же в таком случае наступает одна реакция, а когда другая? В отношении печали, которую мы уже прежде подвергли исследованию ¹, одна черта осталась совершенно непонятной — сопровождающая ее особенная душевная боль. Что разлука с объектом причиняет боль — это нам кажется, тем не менее, само собой понятным. Проблема усложняется таким образом еще больше: когда разлука с объектом сопровождается тревогой, когда вызывает печаль, а когда, может быть, причиняет только душевную боль?

Скажем сразу, у нас нет никакой надежды дать ответы на эти вопросы. Мы должны будем довольствовать тем, что найдем некоторые различия и некоторые отдаленные указания.

Исходным пунктом для нас будет опять-таки та же ситуация, которую, как нам кажется, мы понимаем — ситуация младенца, находящего, вместо матери, постороннее лицо. Он проявляет в таком случае тревогу, которую мы объяснили опасностью потери объекта. Однако его реакция сложней и заслуживает более детального обсуждения. В тревоге младенца хотя и не приходится сомневаться, однако выражение лица его и реакция плача заставляют думать, что кроме тревоги он испытывает еще и душевную боль. Похоже на то, что у него сливается то, что впоследствии разъединяется. Он еще не умеет различать временного отсутствия и длительной потери. Если он на один только миг не замечает матери, то ведет себя так, как будто бы уже никогда больше не сможет увидеть ее. Ему необходимо на неоднократном опыте убедиться, чтобы узнать, что за таким исчезновением матери обыкновенно следует снова ее появление. Мать способствует созреванию в нем этого важного познания, играя с ним в известную игру, при которой закрывает от него свое лицо, а затем, к радости его, снова открывает. Он может в таком случае, так сказать, испытать тоску, не сопровождающуюся отчаянием.

Отсутствие матери представляет собой, вследствие непонимания ребенка, не ситуацию опасности для него, а только травматическую, или правильней, она становится травматической, когда он испытывает в этот момент потребность, которую мать должна удовлетворить. Но эта ситуация превращается в ситуацию опасности, если эта потребность не актуальна. Первое условие тревоги, которое эго само вводит, представляет собой, таким образом, отсутствие восприятия, равноценное утере самого объекта. О потере любви еще речи нет. Позже опыт учит, что объект может остаться, но рассердиться на ребенка и в таком случае утеря любви со стороны объекта становится новой, гораздо более постоянной опасностью и условием развития тревоги.

Травматическая ситуация отсутствия матери отличается в одном важном пункте от травматической ситуации рождения. Тогда не было объекта, который мог бы исчезнуть. Тревога остается единственной реакцией, какая имела место. С тех пор неоднократно повторяющиеся ситуации удовлетворения создали объект в лице матери, который в случае появления потребности вызывает интенсивный приток чувства, заслуживающего названия “тоски”. Реакцию душевной боли приходится отнести за счет этого нового обстоятельства. Боль является, таким образом, реакцией на потерю объекта, а тревога — реакцией на опасность, заключающуюся в этой потере, а в дальнейшем развитии — реакцией на опасность потери объекта.

Об этой боли нам также очень мало известно. Единственное несомненное указание дает факт, что боль — сперва и обыкновенно — возникает тогда, когда действующее на периферию раздражение нарушает предохранительные меры защиты от раздражений (Reizschutz) и действует, как длительное раздражение влечения, против которого беспомощными оказываются действенные мускульные реакции, удаляющие раздраженное место тела от раздражителя. Если боль исходит не от кожи, а от внутреннего органа, то при этом ничего не меняется. Вместо внешней периферии тут местом действия является часть внутренней периферии. Ребенку, очевидно, представляется случай испытать подобные переживания боли, независимые от его переживаний потребностей. Однако это условие возникновения боли имеет как будто мало сходства с потерей объекта. Совершенно отсутствует также у ребенка в ситуации тоски существенный для боли момент периферического раздражения. И тем не менее не может быть лишено смысла то обстоятельство, что наш язык создал понятие внутренней душевной боли и уподобил ощущение от потери объекта телесной боли.

При физической боли возникает высокая нарциссическая оценка больного места на теле, все возрастающая и действующая, так сказать, опустошающе на эго. Известно, что при болях во внутренних органах у нас возникают пространственные и другие представления о таких частях тела, которые обыкновенно отсутствуют в нашем сознательном представлении. Также замечателен факт, что интенсивные физические боли не возникают при психическом отвлечении внимания на другие интересы (здесь нельзя сказать: остаются бессознательными). Этот факт находит объяснение в концентрации психической энергии (Besetzung) на психическом “представительстве” (представление о) больного места. В этом пункте, по-видимому, заключается аналогия, позволившая перенести ощущение боли на психическую область. Интенсивная, все возрастающая вследствие своей неудовлетворенности тоска по отсутствующему (утерянному) объекту создает те же экономические условие, что и боль в пораненном месте тела и создает возможность не замечать периферическую обусловленность физической боли! Переход от телесной боли к душевной соответствует превращению (narzistische Objectbesetzung) нарциссической концентрации энергии в концентрацию на объекте. Представление об объекте, очень яркое под влиянием потребности, играет роль места тела, на котором сконцентрировалось сильное раздражение. Длительность и отсутствие задержек в процессе концентрации энергии (Besetzungsvorgang) создают такое же состояние психической беспомощности. Если возникающее в таком случае неприятное ощущение носит специфический и не поддающийся более точному описанию характер боли, вместо того, чтобы проявиться в форме реакции тревоги, то проще всего сделать за это ответственным момент, обычно при объяснении мало принимавшийся во внимание. Я имею в виду высокий уровень условий концентрации и связывания энергии (Resetzungs und Bindungsverhдltnisse), при котором происходят эти процессы, приводящие к неприятным ощущениям.

Нам известна еще другая, чувственная реакция на утерю объекта — печаль. Ее объяснение не представляет больше трудности. Печаль возникает под влиянием требования реальности — категорического требования разлуки с объектом, уже не существующим. Она должна выполнить работу отказа от объекта во всех тех ситуациях, в которых он был предметом высокой концентрации психической энергии (Gegenstand hoher Besetzung). Болезненный характер этой разлуки только что объяснен: причина этому — сильная неутолимая тоска по объекту при воспроизведении ситуации, в которой должна быть разрушена привязанность к объекту.

 

* По не известным нам причинам эта работа Фрейда (Freud Z.Hemmung, Symptom und Angst, 1926, английское название работы Inhibitions, Symptoms and Anxiety) дважды была издана на русском языке с неправильным названием “Страх”:

1. в 20-е годы в серии “Психоаналитическая и психологическая библиотека”, под ред. И.Ермакова;

1. в наше время: Фрейд З. Остроумие и его отношение к бессознательному. Страх. Тотем и табу. Минск. 1998. — Прим. научн. ред.

* ^* Слово “Hemmung” в разных работах переводится по-разному: “торможение”, “подавление” и др. — Прим. научн. ред.

* ^** Текст воспроизводится по изданию 20-х годов (перевод с немецкого — М.В.Вульфа). Согласно современной терминологии, слово “страх” в тексте везде заменено на слово “тревога”. — Прим. научн. ред.

* — здесь термин “отражение” имеет смысл не “отзеркаливание” (как мы привыкли), а “отпор” — Прим. научн. ред.

1 С тех пор как мы различаем Эго и Ид, должен был снова усилиться наш интерес к проблемам вытеснения. До сих пор нам достаточно было принимать во внимание обращенные к Эго стороны процесса устранения от сознания и от моторных центров и образования замещения (симптомы). Относительно же вытесненных течений мы предполагали, что они остаются неопределенно долгое время неизменными в бессознательном. Теперь интерес привлекается к судьбам вытесненного, и мы начинаем предполагать, что сохранение такого неизмененного и неподдающегося изменению состояния вовсе не разумеется само собой, и, может быть, даже необычно. Первоначальное влечение, во всяком случае, заторможено вытеснением и отвлечено от своей цели. Но сохранился ли зародыш этого влечения в бессознательном и оказался ли он резистентным против изменяющих и обесценивающих влияний жизни? Сохраняются ли, следовательно, старые желания, о прежнем существовании которых говорит нам анализ? Ответ кажется простым и вполне достоверным: вытесненные старые желания должны еще сохраняться в бессознательном, так как мы находим, что отпрыски их — симптомы — еще оказывают свои действия. Но ответ этот недостаточен. Он не заключает в себе выбора между двумя возможностями: оказывает ли старое желание теперь свое действие только посредством своих отпрысков, на которые перенеслась вся его прежняя энергия, или сохранилось ли, кроме того, и само желание. Если ему суждено было исчерпаться в энергии (Besetzung) своих отпрысков, то остается еще третья возможность — что за время невроза оно ожило благодаря регрессии, несмотря на то, что в настоящее время оно может оказаться совершенно несвоевременным. Это последнее соображение вовсе незачем считать излишним. Много явлений больной и нормальной душевной жизни как будто требует такой постановки вопроса. В моем исследовании разрушения эдипова комплекса я обратил внимание на различие между простым вытеснением и действительным исчезновением старого желания.

1 См.: Die Abwehr Neuropsychosen, Geis Schrifen Bd.I.

* Часто бывает, что в ситуации опасности, правильно оцениваемой, к реальной тревоге присоединяется еще некоторая доля тревоги, исходящей от влечения. Требование влечения, удовлетворение которого пугает Эго, исходит в таком случае от мазохистического, направленного на самого себя деструктивного влечения. Может быть, это добавление служит объяснением тому, что реакция тревоги оказывается чрезмерно и нецелесообразно парализующей. Отсюда, вероятно, происходит фобия высоты (окно, башня, пропасть); ее тайное женственное значение близко мазохизму.

1 См. “Печаль и Меланхолия”, русский перевод в III-т. Психоаналит. библиот. — Прим. перев.