Глава 12 Воскресенье. Вифлеем

 

В восемь вечера воскресенья усталый, но довольный Бьярне Мёллер, позевывая, запер ящик письменного стола и протянул руку к настольной лампе. Жуткий наплыв представителей прессы после убийства и исчезновения успел схлынуть, и в эти выходные он мог спокойно поработать. Кипа бумаг, возвышавшаяся на столе в начале поры отпусков, теперь поубавилась вдвое. А теперь домой – выпить виски со льдом и посмотреть новый выпуск передачи «Такт за тактом». Он нащупал выключатель и, в последний раз окинув взглядом расчищенный стол, заметил толстый коричневый конверт, который, кажется, взял с полки корреспонденции еще в пятницу. Стало быть, так он и лежал – за бумагами.

Если вдуматься, конверт мог подождать до завтра. Мёллер пощупал его – внутри было что-то не совсем понятное. Он вскрыл конверт ножом и сунул пальцы внутрь. Письма не было. Перевернул конверт, но ничего не выпало. Тогда он потряс конвертом и услышал, как от пластиковой внутренней стороны что-то отклеилось. Это что-то упало на стол, перепрыгнуло телефон и шлепнулось на список дежурств.

Внезапно начались колики. Бьярне Мёллер некоторое время стоял согнувшись пополам и жадно хватал ртом воздух, прежде чем смог выпрямиться и набрать телефонный номер. И будь ему сейчас до того, он бы подметил, что именно на этот номер в списке дежурств и указывал выпавший из конверта предмет.

 

Марит влюбилась. Опять.

Она посмотрела на крыльцо приходского дома. В массивной белой двери было круглое окошко с железной Вифлеемской звездой, и свет, проходя через окно, падал на лицо нового мальчика. Он разговаривал с одной из хористок. Марит уже несколько дней подряд гадала, как бы привлечь к себе его внимание, но ничего не придумала. Просто подойти и заговорить? Плохое начало. Надо дождаться подходящего случая. На спевке на прошлой неделе он высоким и чистым голосом рассказывал о своем прошлом. О том, что посещал Филадельфийский приход. А до того – он был неонацистом! Одна девчонка рассказывала, что у него кое-где огромная нацистская татуировка. Разумеется, все согласились, что это ужасно, но от этого интерес Марит только увеличился.

В глубине души она чувствовала, что это потому, что она влюбилась, интерес к новому и неизвестному скоро пройдет. Что нужен-то ей в жизни не он, а парень вроде Кристиана. Кристиан был регентом хора, его родители тоже принадлежали к этому приходу, и он сам иногда проповедовал на молодежных встречах. А такие, как Рой, слишком часто изменяют вере.

Сегодня спевка затянулась. Они разучили новую песню и вдобавок повторили почти весь репертуар. Когда приходили новички, Кристиан любил демонстрировать им свои таланты. Обычно они репетировали в залах на Гейтснорсвейен, но в сезон отпусков их закрывали, так что приходилось снимать приходской дом на Акерсбаккен. Хотя миновала полночь, они, как обычно, стояли после спевки на улице. Гул голосов напоминал жужжание насекомых и придавал ночному воздуху дополнительное напряжение. Может, дело было в жаре. Или в том, что супружеские и влюбленные пары разъехались по отпускам и теперь не хватало их улыбок и переглядываний. На вопросы подруг Марит отвечала невпопад и поглядывала в сторону Роя, думая о том, где же у него большая нацистская татуировка.

Одна из подруг толкнула ее локтем и кивнула на мужчину, который поднимался по Акерсбаккен.

– Глядите, пьяный, – сказала одна хористка.

– Бедняга, – сказала другая.

– Именно такие пропащие души и нужны Иисусу. – Это сказала София. Такое говорила только она.

Остальные кивнули. И Марит тоже. И тут до нее дошло. Вот он, случай. Она без колебаний покинула подруг и пошла наперерез мужчине.

Он остановился и посмотрел на нее сверху вниз: оказался выше, чем она думала.

– Ты знаешь Иисуса? – высоким чистым голосом, с улыбкой спросила Марит.

У мужчины было ярко-красное лицо и блуждающий взгляд.

Разговор позади стих. Краем глаза Марит заметила, что Рой и девочки на лестнице смотрят в ее сторону.

– Увы… – прогнусавил незнакомец. – Да и ты тоже не знаешь, дочка. Но, может, ты знаешь Роя Квинсвика?

Марит почувствовала, что краснеет, и так и не смогла выдать следующее предложение: «А знаешь ли ты, что Он ищет встречи с тобой?»

– Ну? – спросил мужчина. – Он здесь?

Она посмотрела на его бритую голову, тяжелые ботинки и вдруг испугалась. Неонацист? Кто-то из старых дружков Роя? Пришел отомстить за предательство? Или звать обратно?

– Я… – начала Марит, но человек прошел мимо.

Она обернулась и успела увидеть, как Рой торопливо скрылся в приходском доме и захлопнул дверь.

Пьяный быстро зашагал по гравию, но вдруг покачнулся и перед лестницей бухнулся на колени.

– Господи… – прошептала одна из девочек.

Человек поднялся.

Марит увидела, как Кристиан поспешно отошел с дороги, когда тот рванул по лестнице. На верхней ступеньке он несколько секунд балансировал, готовый опрокинуться на спину, но в конце концов переместил центр тяжести вперед и взялся за дверную ручку.

Марит ахнула.

Потянул дверь на себя. Вот удача! Рой запер ее.

– Черт! – хриплым пьяным голосом взревел мужчина и с размаху ударил лбом по круглому окошку. На ступеньки со звоном брызнуло стекло.

– Стойте! – крикнул Кристиан. – Вы не имеете…

Человек обернулся и посмотрел на него. Во лбу торчал треугольный осколок. Ручеек крови раздваивался у переносицы.

Больше Кристиан ничего не говорил.

Пьяный открыл рот и начал выть. Звук был холодный, как лист стали зимой. Снова повернувшись к двери, он набросился на нее с кулаками – Марит никогда прежде не видела такой ярости. Выл как волк и молотил по двери. Плоть против дерева. Потом он начал бить по железной звезде в окне. Марит казалось, что она слышит, как рвется кожа. Разлетающиеся брызги крови окропили белую дверь красным.

– Сделайте же что-нибудь! – крикнул кто-то.

Она увидела, как Кристиан достал мобильник.

Выломав звезду, мужчина внезапно опустился на колени.

Марит подошла ближе. Остальные старались держаться поодаль, а ей вдруг захотелось подойти ближе. Сердце в груди бешено колотилось. У ступенек она почувствовала на плече руку Кристиана и остановилась. Было слышно, как незнакомец жадно хватает ртом воздух, будто выброшенная на берег рыба. Казалось, он плачет.

 

Когда пятнадцать минут спустя за пьяным явилась полиция, он, скорчившись, лежал на верхней ступеньке. Его подняли на ноги и безо всякого сопротивления препроводили в машину. Одна из женщин-полицейских спросила собравшихся, хотят ли они о чем-либо заявить. Но те покачали головами – они и не вспомнили о разбитом окне.

Машина уехала. Осталась лишь теплая летняя ночь. «Как будто и не было ничего», – подумала Марит. Она даже не обратила внимания на то, как вышел бледный Рой и тут же куда-то пропал и что ее обнял Кристиан. Она смотрела на искореженную оконную звезду. Теперь звезда висела вверх ногами, так что два луча указывали вверх, два – в стороны, а один – вниз. Марит видела этот знак в одной книжке, и она поплотнее запахнулась в куртку, хотя на улице было жарко.

 

Было за полночь, и в стеклах Главного управления отражалась луна. Бьярне Мёллер прошел через пустую автостоянку и дальше – в изолятор временного содержания. Внутри он увидел три пустых стола, за которыми должны были сидеть дежурные, а осмотревшись, нашел и самих дежурных – в соседней комнате перед телевизором. И фильм он узнал сразу: «Жажда смерти» – старое кино с Чарльзом Бронсоном. Старший дежурный тоже был ему знаком. Грот по прозвищу Плакса – из-за красного шрама, который бежал от левого глаза вниз по щеке. Насколько Мёллер помнил, Грот всегда служил в изоляторе, и всем было известно, что он здесь всем и заправлял.

– Алё! – крикнул Мёллер.

Не отрываясь от экрана, Грот поднял указательный палец, ткнул в младшего сотрудника, и тот нехотя повернулся в кресле.

Мёллер помахал пропуском. Впрочем, этого и не требовалось: его узнали.

– Где сидит Холе? – крикнул он.

– Тот дурила? – прохрипел Грот, глядя, как Чарльз Бронсон в жажде мести поднимает пистолет.

– Думаю, в камере номер пять, – сказал молодой сотрудник. – Вас проводят надзиратели. Если найдете кого-нибудь.

– Спасибо. – Мёллер направился к камерам.

В изоляторе было около сотни камер, но большая часть пустовала. Сейчас определенно был период спада. Не заходя к надзирателям, Мёллер зашагал по галерее мимо железных дверей. Шаги рассыпались эхом. Нет, изолятора он не переносил. Невыносим был, во-первых, сам абсурд, что здесь запирают людей. Во-вторых – атмосфера грязи и разрушенных жизней. А в-третьих – то, что тут творится. Мёллер, к примеру, помнил, как один человек, отбывавший предварительное заключение, пожаловался, что Грот направил на него струю из пожарного шланга. ОСО жалобу отклонили: размотав шланг, они увидели, что того не хватает и на половину пути до камеры, где предполагалось происшествие. Во всем Главном управлении, пожалуй, только ОСО не знали, что Грот, опасаясь шумихи, попросту отрезал кусок шланга.

Как и в остальных камерах, в пятой вместо привычного замка было нехитрое устройство, позволяющее открывать дверь только снаружи.

Посреди камеры, обхватив голову руками, сидел Харри. Первое, что бросилось Мёллеру в глаза, был насквозь пропитанный кровью бинт на правой руке. Харри медленно поднял голову и посмотрел на начальника. На лбу красовался пластырь, глаза были воспаленными. Как будто он плакал. Пахло рвотой.

– А почему ты не на койке? – спросил Мёллер.

– Не хочу спать, – не своим голосом прошептал Харри. – Не хочу снов.

Мёллер поморщился, пытаясь скрыть потрясение при виде израненного Холе. Ему и раньше приходилось видеть Харри не в лучшие дни. Но сейчас было что-то особенное.

Он кашлянул:

– Пойдем.

Когда они шли на выход, Плакса-Грот и его молодой коллега не удостоили их ни единым взглядом, но Мёллер заметил, что Грот выразительно покачал головой.

На стоянке Харри вырвало. Он стоял согнувшись и изрыгал желчь вперемешку с бранью. Мёллер прикурил сигарету и протянул ему:

– Тебя не записали. Все неофициально.

Харри засмеялся, закашлялся, потом произнес:

– Спасибо, шеф. Приятно сознавать, что, когда меня уволят, мой послужной список будет чуточку чище.

– Не в этом дело. А в том, что иначе пришлось бы моментально отстранить тебя от должности.

– Ну и что?

– В ближайшие дни мне будет нужен такой следователь, как ты. То есть такой, как ты, когда трезвый. Вопрос в том, можешь ли ты не пить.

Харри выпрямился и с силой выдохнул дым.

– Вы знаете, что я могу. Вот захочу ли? – спросил он скорее себя, чем начальника.

– Не знаю, Харри. Захочешь?

– Для этого нужна веская причина, шеф.

– Да. Полагаю, что нужна.

Мёллер в задумчивости посмотрел на своего инспектора. Представил картину со стороны: летняя ночь, они стоят одни на автостоянке посреди Осло в бледном свете луны и фонаря, полного дохлых насекомых. Вспомнилось все, через что они прошли вместе. Все проблемы, которые они решили. И не решили. Но все равно. Неужели после многих лет работы бок о бок их пути вот так банально разойдутся?

– Насколько я тебя знаю, – произнес наконец Мёллер, – на ноги тебя может поставить только одно – работа.

Харри не ответил.

– И работа для тебя есть. Если захочешь.

– Что за работа?

– Вот это я получил сегодня в конверте и сразу бросился искать тебя.

Мёллер разжал кулак, луна и фонарь осветили ладонь и пластиковый пакет из службы криминалистической экспертизы. Начальник ждал, что скажет Харри.

– Хм… – отреагировал тот. – А где остальное тело?

В пакете лежал длинный тонкий палец с красным лаком на ногте. На пальце было кольцо с драгоценным камнем в виде пятиконечной звезды.

– Больше ничего нет, – ответил Мёллер. – Только средний палец левой руки.

– Эксперты определили чей?

Бьярне Мёллер кивнул.

– Так быстро?

Мёллер еще раз кивнул и схватился рукой за живот.

– Хм… Стало быть, Лисбет Барли, – сказал Харри.