Глава 41 Понедельник. Хеппи-энд

 

– Спокойной ночи.

Ракель поцеловала Олега в лоб и тщательно укутала в одеяло. Потом спустилась вниз, села на кухне и стала смотреть на дождь за окном.

Ей нравилось, когда идет дождь. Воздух становился чище. Смывалось все старое. Обновление – вот что нужно. Начать сначала.

Она подошла к входной двери и удостоверилась, что она заперта. В третий раз за вечер. Чего, собственно говоря, она боялась?

Включила телевизор. Шла какая-то музыкальная передача. Трое сидели за одним роялем и улыбались друг другу. «Как маленькая семья», – подумала Ракель.

Воздух разорвало ударом грома, и она вздрогнула.

 

– Как ты меня напугал! – Вилли Барли покачал головой, и его детородный орган повторил то же движение.

– Могу предположить, – сказал Харри. – Я же вошел через террасу.

– Нет, Харри. Не можешь.

Вилли перегнулся через край постели и, подобрав с пола одеяло, укутался.

– А я-то думал, ты в душе.

Вилли покачал головой и сделал неопределенную гримасу:

– Не я.

– А кто?

– У меня посетитель… ница. – Он с ухмылкой кивнул на стул, на котором лежали замшевая юбка, черный лифчик и чулок с эластичным краем. – Одиночество делает нас, мужчин, слабее. Не так ли, Харри? Мы ищем утешение там, где можем его найти. Одни – в бутылке. Другие… – Вилли пожал плечами. – Мы ведь сознательно допускаем ошибки, разве нет? И конечно, Харри, совесть у меня нечиста.

Глаза Харри привыкли к полумраку, и он заметил на щеках Вилли мокрые полоски от слез.

– Харри, обещай, что никому не расскажешь. Это был неверный шаг.

Харри подошел к стулу, перекинул одинокий чулок через спинку и сел.

– А кому я могу это рассказать, Вилли? Твоей жене?

Комнату внезапно осветило молнией, вслед за этим донеслись раскаты грома.

– Так зачем ты пришел?

– Думаю, ты знаешь, Вилли.

– Скажи уж.

– Мы пришли забрать тебя.

– Почему «мы»? Ты ведь один.

– С чего ты взял?

– Твой взгляд. Движения. Я знаю людей, Харри. Ты проникаешь ко мне, стараясь сделать это незаметно и неожиданно. Когда охотятся стаей, так не поступают, Харри. А почему ты один? Где остальные? Кто-нибудь знает, что ты здесь?

– Это неважно. Допустим, я один. Все равно ты предстанешь перед судом за убийство четырех человек… – Вилли приложил палец к губам, словно обдумывая услышанное, пока Харри называл имена: – Мариус Веланн, Камилла Луен, Лисбет Барли, Барбара Свендсен.

Некоторое время Вилли смотрел в никуда. Потом медленно кивнул и отнял палец от губ:

– Как ты догадался, Харри?

– Понял, зачем все это делалось. Из ревности. Ты ведь хотел отомстить им обоим? Когда узнал, что Лисбет встречалась со Свеном Сивертсеном, когда вы ездили в свадебное путешествие в Прагу.

Вилли закрыл глаза и запрокинул голову. Матрац булькнул.

– Я не сразу понял, что ваша с Лисбет фотография была сделана в Праге, но сегодня мне по почте пришла другая пражская фотография – с той же статуей.

– И тогда все стало ясно?

– Ну… Поначалу я отогнал от себя эту версию как абсурдную. Потом в ней начал прослеживаться здравый смысл – насколько это понятие вообще применимо к таким бредовым поступкам. Оказалось, велокурьер-убийца – вовсе не сексуальный маньяк. Он разыграл целую пьесу, чтобы преступления выглядели серией, а убийцей сочли Свена Сивертсена. Только один человек мог поставить такой спектакль – профессионал. Человек, для которого театр – работа и страсть.

Вилли открыл один глаз:

– Если я правильно понял, ты полагаешь, что этот человек решил убить четверых, чтобы отомстить одному?

– Из пяти указанных жертв только трое были выбраны случайно. Ты устроил все так, чтобы казалось, будто места преступлений определила случайно нарисованная пентаграмма. Но на самом деле пентаграмма чертилась, исходя из двух имеющихся точек, – твой собственный адрес и дом матери Свена Сивертсена. Хитро, но геометрия тут простая.

– Ты и вправду веришь в эту свою версию, Харри?

– Свен Сивертсен никогда не слышал ни о какой Лисбет Барли, но он сразу вспомнил ее, когда я обмолвился, что девичья фамилия Лисбет – Харанг.

Вилли молчал.

– Единственное, чего я не понимаю, – заметил Харри, – зачем было так долго ждать, прежде чем отомстить?

Вилли плавно сел в постели.

– Начну с того, Харри, что я не понимаю, к чему все твои инсинуации. Стоило бы мне признаться, и мы с тобой оба волей-неволей могли бы оказаться в сложной ситуации. Но коль скоро мне повезло, и я знаю, что ты ничего не сможешь доказать, буду даже рад с тобой поболтать. Ты знаешь, я ценю людей, которые умеют слушать. – Харри нервно поежился, а Вилли продолжал: – Да, Харри, я в курсе, что у Лисбет был роман с этим человеком, но узнал я про него только этой весной.

На улице снова пошел дождь, капли мягко застучали в окно.

– Она сама рассказала?

Вилли покачал головой:

– Она бы никогда этого не сделала. В ее семье все молчуны. Вот только однажды я подумал, что мы затянули с отделкой квартиры. В тот же день я нашел письма.

– Вот как…

– Задняя стена в ее комнате не оштукатурена – голая кладка столетней давности, с тех пор как дом построили. Выглядит солидно, но зимой ужасно холодно. Я хотел покрыть ее панелями изнутри, но Лисбет была против. Это мне показалось удивительными: ведь она – женщина практичная, выросла в деревне и не стала бы капризничать из-за старой стены. Поэтому однажды, дождавшись, когда она уйдет, я решил обследовать стену, но ничего не нашел. Пока не отодвинул в сторону ее стол. Стена как стена, но я простучал каждый кирпичик, и один из них поддался. Я вынул его: в тайнике за ним оказалось два письма. Одно было отправлено Лисбет Харанг на незнакомый мне адрес. Сначала мне захотелось положить письма обратно, не читая. Но я человек слабый, я не утерпел. «Любовь моя, я постоянно думаю о тебе. До сих пор ощущаю поцелуи твоих губ, прикосновение твоего тела…» – так начиналось его письмо.

Матрац снова булькнул.

– Эти слова ожгли меня плетью, но я продолжал читать. Удивительно, но казалось, будто каждое слово в этом письме написано мною. Закончив описывать, как громко они предавались утехам, он перешел к подробностям: что они вытворяли друг с другом в гостиничном номере в Праге. Но больше меня ранило не описание половых актов, а цитаты ее высказываний касательно наших с нею отношений. Оказывается, для нее это было всего лишь «практичное решение жизни без любви». Можешь себе представить, Харри, каково это чувствовать? Когда понимаешь, что женщина, которую ты любишь, не только предала тебя, но никогда тебя не любила. Не быть любимым – не означает ли это, что вся жизнь прошла впустую?

– Нет, – ответил Харри.

– Нет?

– Будь добр, продолжай.

Вилли пристально посмотрел на Харри.

– В конверт он вложил свою фотографию: наверное, в предыдущем письме она умоляла ее прислать. Я узнал его. Это был норвежец, которого мы встретили в кафе на Перловой – весьма сомнительной улице Праги, где полно проституток и более или менее замаскированных борделей. Когда мы вошли, он сидел у стойки. Я обратил на него внимание, потому что он выглядел как модель фирмы «Босс» – солидный и стильный мужчина, элегантно одет и уже в возрасте. Но с такими молодыми, игривыми глазами, которые больше всего нравятся женщинам. Я не особенно удивился, когда через некоторое время этот мужчина подошел к нашему столику, представился по-норвежски и предложил купить у него подвеску. Я вежливо отказался, но он все равно достал ее из кармана и показал Лисбет. Она, разумеется, начала вздыхать и говорить, как ей понравилось украшение, – красный бриллиант в форме пятиконечной звезды. Когда я спросил, сколько он хочет за подвеску, он заломил такую цену, что я посчитал это безумием и попросил его уйти. Улыбаясь как победитель, он написал на бумажке адрес другого кафе и сказал, что мы сможем встретить его там в то же время, если вдруг передумаем. Бумажку он, разумеется, подал Лисбет. Я помню, что полдня после этого ходил в плохом настроении, но потом все забылось. Лисбет умеет избавлять от ненужных мыслей. Умела… – Вилли провел пальцем по щеке. – Одним своим присутствием.

– Хм… А что было в другом письме?

– Это было ее письмо, которое она отправила ему, но на почте поставили штамп: «Вернуть адресанту». Она писала, что пытается отыскать его всеми возможными способами, но по телефону, который он ей дал, никто не отвечает, а в пражской справочной новый номер не зарегистрирован. Она писала, что надеется, письмо все-таки дойдет до него, и спрашивала, не уехал ли он из Праги и разобрался ли с экономическими проблемами, из-за которых ему приходилось занимать деньги у нее.

Вилли хохотнул:

– Если что, она вновь готова помочь, потому что любит его. Больше ни о чем не думает, разлука сводит ее с ума. Она надеялась, что со временем это пройдет, но вместо этого будто отрава разлилась по всему ее телу, и теперь страдает каждая клеточка. А некоторым клеточкам, должно быть, приходилось особенно туго. Потому что, она писала, когда она позволяет своему супругу – то есть мне – заниматься с ней любовью, то закрывает глаза и представляет его на моем месте. Естественно, я был потрясен. Но я просто умер, когда увидел дату на конверте. – Вилли снова зажмурился. – На штампе значился февраль этого года.

Новая вспышка молнии озарила комнату, и тени, словно призраки, взметнулись на стены.

– Что в таких случаях обычно делают? – спросил Вилли.

– Действительно, а что?

Вилли бледно улыбнулся:

– Не знаю. Я приготовил ей ужин с паштетом из гусиной печени и стаканом сладкого белого вина. Я устелил ее постель розами, и мы любили друг друга ночь напролет. А когда под утро она уснула, я лежал и смотрел на нее. Я знал, что не могу без нее жить, но знал я и другое: чтобы полностью ее обрести, мне сначала нужно ее потерять.

– Значит, тогда ты и начал планировать всю эту постановку? Каким образом убьешь свою жену и одновременно позаботишься о том, чтобы наказание за это понес человек, которого она любит.

Вилли пожал плечами:

– Я подошел к этой работе, как ко всякой другой. А любой сотрудник театра знает, что главное – это иллюзия. Ложь должна быть настолько правдоподобной, что в правду не захочется верить. Возможно, звучит парадоксально, но с моей профессией быстро понимаешь, что достичь этого куда легче, чем обратного. Люди сильнее привыкли ко лжи, чем к правде.

– Хм… Расскажи, как ты это делал?

– Зачем мне рисковать?

– Все равно я не смогу использовать твои слова в суде. Я не свидетель и в квартиру твою проник незаконным образом.

– Да, но ты умный парень, Харри. Может, я проговорюсь, а вы потом используете это для следствия.

– Может быть. Но мне кажется, тебе самому хочется рискнуть.

– Зачем?

– Затем, что тебе нужно это рассказать. Ты просто сгораешь от нетерпения. Прислушайся сам к себе.

Вилли Барли расхохотался:

– Так ты думаешь, что знаешь меня, Харри?

Харри покачал головой. Он пошарил по карманам в поисках сигарет, не нашел. Наверное, выронил пачку, когда упал на крыше.

– Я тебя не знаю, Вилли. Ни тебя, ни таких, как ты. Пятнадцать лет работаю с убийцами, а наверняка усвоил только одно. Они все ищут, кому бы обо всем рассказать. Помнишь, какое слово ты с меня взял в театре? Что я найду преступника. Я свое слово сдержал. Хочешь сделку? Ты рассказываешь мне – зачем. А я скажу, какие доказательства у меня есть против тебя.

Вилли изучающим взглядом посмотрел на Харри. Провел одной рукой по матрацу – вверх и вниз.

– Ты прав, Харри. Мне хочется рассказать. Вернее, мне хочется, чтобы ты понял. Насколько я тебя знаю, ты, возможно, даже сумеешь понять. Я ведь следил за тобой с самого начала следствия. – Вилли рассмеялся, увидев, как изменилось лицо у Харри. – Не знал, а?

В ответ Харри только пожал плечами.

– Найти Свена Сивертсена оказалось не так-то легко, как я думал, – начал Вилли. – Я сделал копию той фотографии, которую он прислал Лисбет, и поехал в Прагу. Прочесывал кафе и бары на Перловой и на Мустеке: показывал фото и спрашивал, знает ли кто-нибудь норвежца по имени Свен Сивертсен. Впустую. Но было ясно: кое-кто из них знает больше, чем хочет сказать. Через несколько дней я поменял тактику. Я начал спрашивать, кто мог бы раздобыть для меня красные бриллианты, которые, как я слышал, можно достать в Праге. Я выдавал себя за датского коллекционера драгоценных камней по имени Петер Сандманн и обещал баснословные деньги за бриллиант в форме пятиконечной звезды. Дал адрес своей гостиницы. Через два дня в моем номере зазвонил телефон. Его голос я узнал сразу же, свой постарался изменить, к тому же говорил на английском. Сказал, что сейчас веду переговоры о покупке другого бриллианта, и спросил, могу ли я перезвонить ему вечером – чуть позже. Есть ли у него телефон, по которому я всегда могу с ним связаться? Я слышал, с каким трудом он пытается скрыть свое нетерпение, и подумал, что ничего не будет стоить назначить ему в тот же вечер встречу в каком-нибудь темном переулке. Но я должен был совладать с собой. Как охотник, который держит дичь на мушке, но не стреляет, пока не видит, что попадет наверняка. Понимаешь?

Харри медленно кивнул:

– Понимаю.

– Он дал мне номер своего мобильного. На следующий день я уехал в Осло. Неделю я выяснял всю интересующую меня информацию о Свене Сивертсене. В Национальном регистре значилось двадцать девять Свенов Сивертсенов, девять из них подходили по возрасту, и только у одного не было постоянного места жительства в Норвегии. Я записал последний известный адрес, выяснил номер в справочной и позвонил. Ответила мне пожилая женщина. Она сказала, что Свен – ее сын, но он не живет у нее уже много лет. Я сказал, что мы с парой его одноклассников по начальной школе решили собрать всех вместе на юбилей. Она сообщила, что он живет в Праге, но много разъезжает, поэтому постоянного адреса и телефона у него нет. Кроме того, она сомневается, что он захочет встретиться с кем-то из одноклассников. Попросила повторить мое имя, но я сказал, что учился с ним в одном классе всего полгода и Свен вряд ли меня запомнил. А если и запомнил, то наверняка потому, что как раз в то время у меня были проблемы с полицией. Кстати, ходили слухи, что у Свена они тоже были. Это правда? Ее голос сразу стал недобрым. Она сказала, что это все было давным-давно, и неудивительно, что Свен так плохо себя вел: мы же так скверно с ним обращались. Я извинился за весь класс, повесил трубку и позвонил в городской суд. Представился журналистом и попросил найти, за что судили Свена Сивертсена. Уже через час у меня была предельно ясная картина, чем он занимается в Праге. Контрабанда бриллиантов и оружия. В моей голове начал созревать план. Я конструировал его из известных мне деталей. Контрабандист. Пятиконечные бриллианты. Оружие. И адрес его матери. Уже улавливаешь взаимосвязь?

Харри не ответил.

– Я снова позвонил Свену Сивертсену через три недели после того, как уехал из Праги. Я говорил по-норвежски своим обычным голосом, сразу же перешел к делу и сказал, что давно уже ищу человека, через которого мог бы без посредников получать оружие и бриллианты одновременно, и наконец-то нашел его, а именно – Свена Сивертсена. Он спросил, откуда мне известно его имя и телефон. Я ответил, что ему же будет лучше, если я сохраню все в тайне, и предложил не задавать друг другу ненужных вопросов. Ему это не понравилось, и разговор уже вот-вот готов был зайти в тупик, но тут я сказал, сколько готов заплатить за его товары. Деньги вперед, сказал он, и желательно на счет в швейцарском банке. Он спросил: «Это в кронах?» А я слегка удивленным голосом ответил: «Нет, разумеется, в евро». Я знал, что такая сумма сама по себе исключает возможность того, что я из полиции. Из таких дорогих пушек не палят по воробьям вроде Сивертсена. Тут он согласился. Я обещал перезвонить. Закончил я обдумывать свой план, уже когда шли последние репетиции мюзикла. Ну, Харри? Пойдет?

Харри покачал головой. Шум воды в ванной не прекращался. Сколько же времени она еще будет принимать душ?

– Мне нужны подробности.

– Это уже технические моменты, – отмахнулся Вилли. – Разве это интересно?

– Мне – интересно.

– Ну хорошо. Первым делом нужно было придумать Свену Сивертсену характер. Раскрывая персонаж перед публикой, главное – показать, какие мотивы им движут, о чем он мечтает, чего хочет. В общем, все, что придает образу живость. Я решил представить его убийцей без рационального мотива, но с сексуальной потребностью ритуальных убийств. Я не скажу ничего нового, но главное было сделать так, чтобы все жертвы – кроме матери Сивертсена – были выбраны будто бы случайно. Я почитал о маньяках и узнал пару занятных деталей, которые решил использовать. Например, связь между маньяком и его матерью или выбор Джеком Потрошителем места преступления, в котором следователи усматривали код. Тогда я пошел в Бюро городского планирования и купил там точную карту центра Осло. Вернувшись домой, я провел линию от дома на Саннер-гате до того дома, где живет мать Свена Сивертсена. Исходя из этой линии, я начертил точную пентаграмму и нашел адреса домов, расположенных ближе всего к другим концам звезды. Признаюсь, что чувствовал прилив адреналина, когда, склонившись над картой с карандашом в руке, представлял себе, что здесь – именно здесь – живет человек, чью судьбу я сейчас просто перечеркну. В первые несколько ночей я фантазировал, кем они могли бы оказаться, как могли бы выглядеть и какая жизнь у них была до сих пор. Но я быстро о них забыл, потому что они были неважны, это были эпизодические роли, бессловесные статисты.

– Строительный материал.

– Прошу прощения?

– Ничего. Продолжай.

– Я знал, что по «кровавым» бриллиантам и орудиям убийств вы обязательно найдете Свена Сивертсена. Чтобы усилить иллюзию ритуального убийства, я оставлял подсказки вроде отрезанных пальцев, пятидневных интервалов между убийствами, пяти часов вечера и пятого этажа. – Вилли улыбнулся. – Мне хотелось, чтобы это было не слишком просто, но и не слишком сложно. И немного забавно. В хороших трагедиях всегда есть юмор, Харри.

Харри приказал себе сидеть смирно и спросил:

– Первый пистолет ты получил за несколько дней до первого убийства – Мариуса Веланна. Верно?

– Да. Он лежал в урне во Фрогнер-парке, как и было условлено.

Харри затаил дыхание:

– И каково это, Вилли? Каково это – убивать?

Вилли оттопырил нижнюю губу, словно задумался над ответом:

– Они правы – те, кто говорит, что первый раз самый сложный. Пройти в общежитие не составило труда, а вот заварить пластиковый пакет с трупом оказалось сложнее и дольше, чем я ожидал. Хотя я полжизни носил на руках пышных норвежских балерин, затащить на чердак этого парня оказалось не так-то легко.

Пауза. Харри кашлянул:

– А потом?

– Потом я поехал во Фрогнер-парк, чтобы забрать еще один пистолет и бриллиант. Этот полунемец Свен Сивертсен оказался именно таким жадным аккуратистом, как я и ожидал. А ведь неплохо срежиссировано – сделать так, чтобы во время каждого убийства он оказывался во Фрогнер-парке? Ведь он как бы совершал преступление и, разумеется, старался, чтобы никто его не заметил и не узнал, где он был. Я просто-напросто заставил его лично позаботиться об отсутствии алиби.

– Браво! – воскликнул Харри и провел указательным пальцем по мокрой брови.

Ему казалось, будто все вокруг стало влажным, словно вода, просачиваясь сквозь крышу и стены, попадала сюда со стороны террасы и ванной комнаты.

– Все, что ты до сих пор мне рассказывал, Вилли, я и сам понял. Поведай мне то, чего я не знаю. Расскажи о своей жене. Куда ты ее дел? Соседи видели, что ты регулярно появляешься на балконе, так как же тебе удалось вынести ее из квартиры до нашего прихода?

Вилли улыбнулся.

– Молчишь… – протянул Харри.

– Чтобы в пьесе осталась хоть какая-нибудь загадка, драматургу полезно хоть иногда промолчать.

Харри вздохнул:

– Хорошо, ну тогда объясни мне хотя бы, для чего нужно было все так усложнять? Почему просто не убить Свена Сивертсена? Такая возможность у тебя в Праге была. Это было бы куда проще и менее опасно, чем убивать трех ни в чем не повинных людей и свою жену в придачу.

– Во-первых, мне нужен был козел отпущения. Если бы Лисбет просто исчезла – все подумали бы на меня. Потому что всегда виноват муж, верно, Харри? Но самая главная причина в том, что любовь – это жажда, Харри. Ей нужно пить, ей нужна вода. «Жажда мести» – красиво сказано, а? Ты понимаешь, о чем я, Харри. Смерть – это не месть. Смерть – это освобождение. Хеппи-энд. А для Свена Сивертсена я хотел подготовить настоящую трагедию, нескончаемое страдание. И у меня получилось. Свен Сивертсен превратился в одну из беспокойных душ, которые бродят по берегу реки Стикс. А я – лодочник Харон, который отказывает им в переправе на другой берег, в царство мертвых. Или для тебя греческая мифология – что китайская грамота, Харри? Я приговорил его к жизни. Пусть она поглотит его так, как поглотила меня. Когда испытываешь ненависть, не зная адресата, в итоге направляешь ее на самого себя и свою проклятую судьбу. Так случается, когда тебя предает любимый человек. Но каково всю жизнь провести в заточении, когда тебя осудили за то, чего ты не совершал? Найдется ли месть лучше, Харри?

Харри еще раз нащупал в кармане шпатель.

Вилли коротко рассмеялся. Следующая фраза явно была цитатой:

– Не отвечай, Харри, по тебе и так видно.

Харри закрыл глаза. Голос Вилли продолжал:

– Ты ничем от меня не отличаешься. Тобою тоже движет порок, а порок всегда стремится достичь…

–…дна.

– Да, нижней точки. Кажется, теперь твоя очередь, Харри. Что там у тебя за доказательства? Что-то, что может причинить мне беспокойство?

Харри открыл глаза:

– Сначала скажи мне, где она, Вилли.

Вилли тихо рассмеялся и приложил руку к сердцу:

– Она здесь.

– Бред, – отрезал Харри.

– Если Пигмалион мог полюбить Галатею, статую женщины, которую он никогда не видел, почему я не могу любить статую моей супруги?

– Я тебя не понимаю, Вилли.

– И не обязательно, Харри. Знаю, другим это понять сложно.

Он замолчал, и Харри мог слышать, как вода в душе продолжает лить с прежней силой. Как же он мог избавиться от трупа, чтобы никто этого не заметил?

В звуки льющийся воды снова вплелся шепот Вилли.

– Моя ошибка была в том, что я верил в возможность снова пробудить статую к жизни, а женщина, которая могла это сделать, не захотела понять, что иллюзия сильнее, чем то, что мы называем реальностью.

– О ком ты сейчас говоришь?

– О другой, живой Галатее, о новой Лисбет. Она испугалась и могла все испортить. Теперь я вижу: мой удел – жить со статуей. Но и это прекрасно.

Харри всей влажной кожей чувствовал какую-то неприятность.

– Ты когда-нибудь трогал статую, Харри? Это не передать словами. Кожа мертвого человека – не теплая, но и не совсем холодная.

Вилли погладил синий матрац.

Ощущение дискомфорта сковало Харри холодом. Словно ему сделали инъекцию ледяной воды. Когда он заговорил, слова давались ему с трудом.

– Тебе больше нечего сказать?

Вилли вытянулся в постели:

– Странные вопросы ты задаешь, Харри. Я закончил свою историю, а где твои доказательства?

Он протянул руку и взял что-то с ночного столика. Предмет сверкнул металлическим блеском, и Харри замер. Вилли поднял его выше. Наручные часы.

– Уже поздно, Харри. Думаю, визит пора заканчивать. Ничего, что она так и не появилась из душа до твоего ухода?

Харри продолжал сидеть.

– Найти преступника – только половина обещания, которое ты взял с меня, Вилли, – сказал он. – Другая половина – что я должен наказать его. Сурово. Мне кажется, ты просил от чистого сердца. Ведь где-то в глубине души ты жаждешь наказания, разве нет?

– Время Фрейда уже прошло, Харри. Как и твое, впрочем.

– Так тебе не хочется послушать доказательства?

Вилли с явным раздражением вздохнул:

– Если после этого ты уйдешь, прошу.

– Мне следовало обо всем догадаться, когда палец Лисбет с перстнем пришел по почте. Средний палец левой руки. Vena amoris. Преступник сообщил, чьей любви хотел бы добиться. Парадокс – но именно палец на тебя и указал.

– Указал?

– Вернее, экскременты, найденные под ногтем.

– С моей кровью. Ну да. Это старая новость, Харри, и я уже объяснял, что нам нравилось…

– Да-да. Когда мы это узнали, экскременты больше не исследовали. Все равно там не найдешь ничего интересного. Путь от ротовой полости до прямой кишки занимает от двенадцати до двадцати четырех часов, и за это время желудок и кишечник превращают еду в неопределенные биологические отходы. Даже под микроскопом сложно распознать, что человек ел. Но кое-что все-таки проходит через пищеварительный тракт целым и невредимым, а именно семена…

– Харри, можно сделать лекцию покороче?

– Мы нашли зернышко. Ничего особенного. Поэтому я только сегодня, уже узнав возможную личность преступника, попросил провести лабораторный анализ семечка. И знаешь, что выяснилось?

– Без понятия.

– Это цельное зерно фенхеля.

– И что?

– Я переговорил с шеф-поваром «Театрального кафе». Ты оказался прав, заявляя, что больше нигде в Норвегии не готовят хлеб с цельными фенхелевыми зернами. Как нельзя лучше подходит…

–…к сельди, – закончил Вилли. – Которую, как ты знаешь, я там заказываю. Ну и что?

– Ранее ты заявлял, что в ту среду, когда пропала Лисбет, ты, как обычно, позавтракал сельдью в «Театральном кафе». Утром, где-то между девятью и десятью. Удивительно, как семечко успело попасть из твоего желудка под ноготь Лисбет.

Он сделал паузу, чтобы убедиться, что Вилли усвоил эту порцию рассуждений.

– Ты сказал, что из квартиры Лисбет вышла около пяти, то есть примерно через восемь часов после твоего завтрака. Допустим, перед самым ее выходом вы занимались сексом. Но как бы эффективно ни работал твой кишечник, он не успел бы за восемь часов доставить фенхелевое зернышко в прямую кишку. Это физиологически невозможно.

Вилли слушал открыв рот. Харри заметил, как дернулось его лицо при слове «невозможно».

– Самое раннее, когда это зернышко могло там оказаться, – девять вечера. Стало быть, палец Лисбет побывал в тебе вечером, ночью или на следующий день – уже после того, как было заявлено об исчезновении. Понимаешь, о чем я, Вилли?

Тот смотрел на Харри. Вернее, в его направлении, поскольку взгляд был устремлен гораздо дальше.

– Это мы называем вещественным доказательством, – сказал Харри.

– Понимаю, – кивнул Вилли. – Конкретный и неопровержимый факт?

– Именно.

– Судье и присяжным такое, наверное, нравится? Даже лучше, чем признание, а, Харри?

Полицейский кивнул.

– Фарс, Харри. Я задумывал это как фарс, где актеры появляются и уходят через двери. Я позаботился о том, чтобы соседи видели, что мы сидим на террасе, перед тем как завести Лисбет в спальню. Там я достал пистолет из ящика с инструментами, и она, широко раскрыв глаза, – да-да, совсем как в фарсе! – посмотрела на ствол с глушителем.

Вилли вынул руку из-под одеяла. Харри увидел в ней пистолет. С черной шишкой, навинченной на дуло. Пистолет был направлен в его сторону.

– Присядь, Харри.

Харри сел на стул, чувствуя, как острый шпатель уткнулся ему в бок.

– Она не понимала самого комичного. Разумеется, тут должна была быть поэзия. Тут должен был быть половой акт, при котором я бы забил горячий свинец туда, куда обычно извергал семя. – Вилли встал с постели, та булькнула и заколыхалась. – Но фарс требует стремительности. И мне пришлось сочинить быструю развязку.

Голый, он встал перед Харри и поднял пистолет:

– Я направил дуло на ее лоб, который она сморщила от удивления, как делала это, когда считала, что мир несправедлив или просто непонятен. Как в тот вечер, когда я рассказал ей о пьесе Бернарда Шоу «Пигмалион», на которой основывался мюзикл «Моя прекрасная леди». Там Элиза Дулитл выходит замуж не за профессора Хиггинса, который из уличной девчонки превратил ее в образованную мадемуазель, а за молодого Фредди. Лисбет была вне себя: она считала, что Элиза всем обязана профессору, а Фредди – неинтересный и ничтожный человек. Знаешь, Харри, я начал плакать.

– Ты псих, – прошептал Харри.

– Очевидно, – серьезно согласился Вилли. – То, что я сделал, чудовищно. Здесь не хватает того самообладания, которое можно встретить у людей, движимых ненавистью. А я обычный человек, следующий движениям сердца. А оно призывало меня к любви – той самой, которая Божий дар, которая превращает нас в Божьи орудия. Разве пророков и Христа при жизни не считали безумцами? Конечно, Харри, мы безумны. Безумны, зато чище всех в этом мире. Когда люди скажут, что то, что я сделал, – сумасшествие и у меня нет сердца, я спрошу в ответ: «У кого же в действительности нет сердца? У того, кто не может убить свою любовь? Или у того, кто любим, но не умеет любить в ответ?»

Последовала долгая пауза.

Харри откашлялся:

– Так ты ее застрелил?

Вилли легко кивнул.

– У нее во лбу появилась маленькая ранка, – сказал он с каким-то удивлением в голосе, – потом – черная дырочка, будто ее прокололи гвоздем.

– А потом ты решил ее спрятать. В единственном месте, где ее наверняка не нашла бы даже полицейская собака.

– В квартире было жарко. – Вилли смотрел поверх его головы. – О стекло билась муха. Я снял с себя всю одежду, чтобы не запачкать ее кровью. Нужные инструменты лежали в ящике. Кусачками я отрезал ей средний палец на левой руке, раздел ее, достал пульверизатор с силиконовой пеной и заделал пулевое отверстие, рану на месте пальца и все остальные отверстия в ее теле. С утра я уже спустил матрац, и теперь он был наполнен водой лишь наполовину. Я почти ни капли не пролил, когда засовывал ее внутрь через проделанную прорезь, и заделал шов с помощью клея, резины и сварочного пистолета. Это оказалось легче, чем в первый раз.

– И с тех пор она лежит там? Погребенная в собственной постели?

– Нет-нет, – возразил Вилли, продолжая смотреть мимо Харри. – Я не хоронил ее, скорее, вернул в утробу. Это стало началом обновления.

Харри понимал, что самое время испугаться, не бояться уже опасно. Лучше будет, если в горле у него сейчас пересохнет, а сердце забьется в бешеном темпе, но вместо этого он ощущал только усталость.

– А отрезанный палец ты запихнул себе в анус? – уточнил Харри.

– Хм, лучше места не найти. Я же знал, что вы придете с собакой.

– Можно было найти и другой тайник, погерметичнее. Дело, наверное, в твоем извращенном понятии об удовольствии? Куда, например, подевался палец Камиллы Луен, который ты отрезал до того, как убить ее?

– Камилла, да… – Вилли кивнул, улыбаясь так, словно для него это было приятным воспоминанием. – Пусть это останется нашей с нею тайной, Харри.

Он снял оружие с предохранителя.

– Отдай пистолет, Вилли. – Харри сглотнул. – Все кончено. Этим ты ничего не добьешься.

– Разумеется, добьюсь.

– Чего же, позволь спросить?

– Того же, чего и всегда, Харри. Произведение закончится как надо. Неужели ты думаешь, что публике понравится, если я вот так просто дам себя арестовать и увести? Нужен грандиозный финал, Харри. Хеппи-энд. Если пьеса кончается плохо, я сам придумываю счастливый конец. Это…

–…девиз моей жизни, – прошептал Харри.

Вилли улыбнулся и приставил пистолет ему ко лбу.

– Я хотел сказать: «Девиз твоей смерти».

Харри закрыл глаза. Ему хотелось одного – заснуть и, покачиваясь, поплыть по реке. На другой берег.

 

Ракель вздрогнула и открыла глаза.

Ей снился Харри. Они плыли в лодке.

В спальне царил полумрак. Ей только послышалось, или действительно что-то случилось?

Дождь успокаивающе барабанил по крыше. На всякий случай она проверила, включен ли мобильный телефон на ночном столике. Вдруг он позвонит?

Она снова закрыла глаза и поплыла дальше.

 

Харри уже не ощущал времени. Когда он открыл глаза, свет в пустой комнате будто бы падал по-другому. Харри не знал, секунда прошла или минута.

Постель была пуста. Вилли исчез.

Вернулись звуки воды. Дождь. Душ.

Харри, покачиваясь, поднялся и посмотрел на синий матрац. По спине пробежали мурашки. При свете настольной лампы он увидел под резиной контуры человеческого тела, очертания лица выпирали на поверхности, словно гипсовая маска.

Харри вышел из спальни. Дверь на террасу по-прежнему была распахнута. Он подошел к перилам и посмотрел во двор. Потом, оставляя мокрые следы на белых ступенях, спустился на нижний этаж. Открыл дверь в ванную. На фоне душевой перегородки вырисовывался женский силуэт. Харри дернул перегородку в сторону и увидел Тойю Харанг. Она стояла, вернее, висела, уронив голову на грудь. Шея была привязана черным чулком к душевой лейке, с длинных опущенных ресниц капала вода. Приоткрытый рот заполняла какая-то желтая масса, напоминающая застывшую пену. Ею же оказались забиты ноздри и маленькая дырочка в виске.

Он выключил воду в душе и вышел.

На лестнице никого не было.

Харри ступал осторожно, своего тела он почти не чувствовал, как будто оно превратилось в камень.

Бьярне Мёллер.

Нужно позвонить Бьярне Мёллеру.

Он вышел во внутренний двор. Накрапывал дождь, но Харри не чувствовал и его. Скоро он совсем окоченеет. Рама для сушки белья больше не скрипела, но он этого не замечал. Он искал на асфальте желтую пачку. Нашел, достал сигарету, попытался прикурить, но оказалось, что кончик сигареты намок. В пачку попала вода.

Позвонить Бьярне Мёллеру. Пусть приедут сюда, затем они с Мёллером отправятся в общежитие, запишут на пленку показания Свена Сивертсена против Тома Волера. Он услышит, как Мёллер отдаст приказ об аресте Волера, и со спокойным сердцем поедет домой. К Ракели.

Рама для сушки была у него за спиной.

Он выругался, разломил сигарету пополам и снова попытался прикурить. Что это он так нервничает? Ведь все уже закончилось. Все.

Он обернулся к раме для сушки белья.

Из двух пластиковых шнуров, на которых повесился Вилли, выдержал только один. Барли висел, вытянув руки по бокам, волосы прилипли к лицу, а взгляд был направлен вверх, словно в молитве. Харри вздрогнул от мысли, что зрелище это – на удивление красивое. Голое тело, задрапированное мокрой простыней, больше всего напоминало фигуру на носу галеона. Вилли сделал, что хотел, – потрясающий финал.

Харри вынул из кармана мобильник и ввел PIN-код. Пальцы не слушались. Сейчас. Харри набрал номер Бьярне Мёллера и уже собирался нажать кнопку вызова, но телефон вдруг зазвонил. Харри вздрогнул. Ему захотелось отбросить его. На экране отобразилось голосовое сообщение. Ну и что? Аппарат не его. Он замешкался. Внутренний голос шептал ему, что сначала нужно позвонить Мёллеру. Он закрыл глаза и нажал на кнопку.

Женский голос известил, что у него одно сообщение. Послышался гудок. Несколько секунд тишины. Потом шепот: «Привет, Харри. Это я».

Том Волер.

«Ты выключил телефон, Харри. Неумно. Потому что мне нужно с тобой поговорить, как ты сам понимаешь».

Произнося это, Том держал трубку так близко ко рту, что Харри казалось, будто он шепчет ему в самое ухо.

«Извини за шепот, но нам ведь не хочется его будить? Угадай, где я сейчас? Наверное, угадаешь. Возможно, ты даже это предвидел».

Харри затянулся сигаретой, не обращая внимания на то, что она не тлеет.

«Здесь темновато, но я вижу над кроватью плакат футбольной команды. Поглядим. «Тоттнем»? А на ночном столике – игровая приставка «Гейм-бой». А сейчас слушай, я буду держать телефон над самой его кроватью».

Харри прижал мобильник к уху так сильно, что заболела голова.

В трубке послышалось равномерное дыхание маленького мальчика, который мирно спал в кроватке в большом деревянном доме на Холменколл-вейен.

«Харри, у нас повсюду глаза и уши, так что не пытайся позвонить еще куда-нибудь или переговорить с кем-то. Просто делай так, как я говорю. Позвони на этот номер. Поговорим. А сделаешь что-нибудь другое – я убью мальчика. Понимаешь?»

Сердце начало усиленно качать кровь в окаменевшие руки и ноги, и вскоре онемение сменилось невыносимой болью.

 

Глава 42
Пон