От автора 1 страница

Ч

итателю этой статьи может пригодиться краткая историческая справка.

Филиппины - страна, где попытки освоения норм и процедур западной демократии насчитывают не одно десятилетие. Предпринятые еще при американском колониальном режиме (первая половина ХХ в.), они продолжались и после провозглашения независимости (1946 г.). При этом ни для кого не составляло секрета, что реальная власть принадлежит олигархической верхушке - крупным землевладельцам и экспортерам аграрной продукции.

В конце 60-х - начале 70-х гг. недовольство, исподволь копившееся в обществе, прорвалось в демонстрациях столичных студентов, в сепаратистских выступлениях на мусульманском Юге, в антиправительственных акциях маоистской Компартии Филиппин и ее военизированного крыла - Новой народной армии (ННА). В этой непростой обстановке Фердинанд Маркос, избиравшийся в 1965 и 1969 годах президентом республики, сумел не только сохранить, но и упрочить свое личное политическое верховенство. В сентябре 1972 г. он ввел военное положение, присвоил себе диктаторские полномочия и объявил о начале радикальных реформ с целью построить “новое общество”.

Разъясняя смысл этих мер, Маркос подчеркивал, что весь жизненный уклад дореформенного периода провоцировал “восстание бедноты”, ведомой левыми. Однако, на словах вершась для блага простых людей, насильственная революция снизу приводит к совсем иным последствиям - глушит тенденции к общественному самоуправлению и оборачивается тиранией. “История современных революций, - писал президент в 1973 г., в книге “Заметки о новом обществе на Филиппинах”, - преподает нам вполне определенный урок: пережив кровопролитие и братоубийство, огромные человеческие массы становятся податливы и покорны диктату клики, одержавшей верх. Так, коммунистические режимы, приходящие к власти после периода кровавой революции, способны командовать измученными народами, манипулировать ими. Аналогично обстоят дела с фашистскими режимами... В любом случае слабосильный народ оказывается не более, чем пешкой в жестокой, идеологически детерминированной игре властолюбцев” [Marcos F. E. Notes on the New Society of the Philippines. S.l., 1973, pp. 35-36].

Необходимо, указывал Маркос, предотвратить эту трагедию - признать правоту народа, требующего справедливости, и реорганизовать государство так, чтобы оно выполняло народные требования. Тогда революционный процесс, по сути закономерный и неизбежный, будет переведен в мирное, ненасильственное, демократическое русло.

Взяв многообещающий старт (в том смысле, что в течение некоторого времени госаппарат работал более слаженно, чем обычно, а макроэкономические показатели улучшались), мирная “революция сверху” вскоре “выдохлась”. На Филиппинах, в отличие от других сопредельных стран, авторитаризм не создал условий для устойчивого хозяйственного роста, зато в который раз подтвердил, что тяга к репрессиям и коррупции у него, что называется, в крови. Из нуворишей-монополистов, льнувших к президенту и его семье, сформировалась “новая олигархия”. С ведома и благословения Маркоса “силовые структуры” - армия, полиция, спецслужбы - нарастили мускулы, которых не имели никогда прежде. Тем не менее извести коммунистическое подполье никак не удавалось.

Отмена военного положения в 1981 г. (при фактическом сохранении за главой государства всех его прерогатив) была задумана президентом как нечто вроде сигнала, что кризис начала 70-х преодолен раз и навсегда. На самом же деле его лишь отсрочили, причем ценою осложнения всего комплекса социальных проблем и усилившейся поляризации общества.

21 августа 1983 г. в международном аэропорту Манилы был застрелен Бенигно (“Ниной”) Акино - лидер либеральной оппозиции, возвращавшийся на родину из США. Вслед за этим разразилась форменная политическая буря. В течение двух с половиной лет филиппинцы чуть ли не ежедневно выносили вотум недоверия властям в “парламенте улиц” - на массовых митингах и манифестациях с требованиями найти и покарать убийц Ниноя, отправить Маркоса в отставку, восстановить гражданские права и свободы, провести настоящие, а не мнимые реформы. Параллельно внутри самого оппозиционного лагеря развернулось соперничество между реставраторами, желавшими вернуть упраздненную в 1972 г. систему, более или менее умеренными реформистами и воинствующими левыми. Численный рост ННА, масштабы ее операций и дерзкие действия партизан в стычках с регулярной армией указывали на то, что леворадикалы настраиваются на перехват стратегической инициативы, а там и на свержение слабеющего диктатора. Возможность такого поворота решительно не устраивала “старших партнеров” Маркоса в американской администрации. Наряду с ними, повлиять на ход событий в единственной азиатской стране, где абсолютное большинство населения исповедует католицизм, активно пытались и деятели церкви.

Желая обратить вспять волну протестов и доказать всем сомневающимся, что его режим устойчив и легитимен, Маркос объявил в конце 1985 г. о намерении провести досрочные президентские выборы. Однако расчет на то, что оппозиция не сможет выставить единого кандидата и, таким образом, облегчит задачу правителя, не оправдался. В лидеры коалиции, объединившей силы либерально-демократического, центристского и левоцентристского толка, была выдвинута Корасон (“Кори”) Акино - вдова убитого политика, известная на Филиппинах буквально всем, вызывавшая всеобщие симпатии и уважение. Что касается компартии, то, посчитав затею Маркоса откровенным фарсом, она выступила за бойкот выборов - и жестоко ошиблась, устранившись от политической борьбы в момент, когда решалась судьба страны.

Судя по тому, с каким эмоциональным подъемом и при каком стечении народа проходили митинги сторонников К.Акино, ее популярность в конце 1985-начале 1986 года достигла апогея. И все же по итогам голосования, проведенного 7 февраля 1986 г. со множеством грубых нарушений, победителем провозгласили Маркоса. Заранее готовая к такому исходу, К. Акино призвала филиппинцев к гражданскому неповиновению.

Развязка наступила 22-25 февраля, когда министр обороны Х. П. Энриле и заместитель начальника штаба вооруженных сил Ф. Рамос открыто порвали с диктатурой. Вскоре после того, как они, вместе с небольшой группой подчиненных, заняли два военных городка на территории столичного района, на помощь подоспели тысячи мирных жителей. Три дня и три ночи “живая баррикада” сдерживала морских пехотинцев Маркоса, бронетранспортеры, самоходные орудия и другую технику, мешая им прорваться к оплоту мятежа. Взывая к совести солдат и вовлекая их в стихийно разраставшийся праздник освобождения, безоружные люди предотвратили, казалось бы, неминуемую бойню. Правительственным войскам пришлось отступить, а Маркосу и его свите - спасаться бегством. Тем временем Корасон Акино приняла присягу в качестве нового главы государства и приступила к исполнению президентских обязанностей.

Репортажей, книг и очерков, живописующих крах режима Маркоса и триумф победителей, не счесть. Куда меньше - если вообще - пишут о том, почему в стране, где вроде бы назревал мощный социальный взрыв, победила именно такая, во многом беспрецедентная и неожиданная революция. Лучше разобраться в далекой и близкой предыстории филиппинского Февраля, в его глобальных, локальных и лично-человеческих предпосылках - вот цель, ради которой написана эта статья, никоим образом не предлагающая окончательных, исчерпывающих объяснений и ответов.

 

В августе 1914 года ста пятидесяти священнослужителям из Германии, Великобритании и США, прибывшим в немецкий город Констанц на международную миротворческую конференцию, пришлось прервать заседания, едва начав работу. По трагической иронии судьбы, им помешала первая мировая война. Спеша пересечь границы, пока боевые действия не охватили Европу, делегаты разъезжались по домам. Прощаясь на вокзале в Кельне, лютеранский пастор Фридрих Зигмунд-Шульце и квакер Генри Ходжкин обещали друг другу искать, наперекор любым неудачам, пути к сближению своих народов.

С точки зрения ура-патриотов, возобладавших по обе стороны линии фронта, подобные обеты граничили с изменой родине. Шовинизму, приближавшему войну и вскормленному ею, поддалось и духовенство: официальные церковные круги повсеместно благословляли милитаристскую политику своих правительств. Христианские пацифисты - а именно к их числу принадлежали немец Зигмунд-Шульце и англичанин Ходжкин - остались в явном меньшинстве. И все же первый, навлекая на себя подозрения обывателя и властей, пытался помогать британским военнопленным, тогда как при активном участии второго в Кембридже в декабре 1914 года было основано “Содружество примирения” (Fellowship of Reconciliation - FOR). Название подсказали строки из Второго послания апостола Павла к коринфянам: “Все же от Бога, Иисусом Христом примирившего нас с Собою и давшего нам служение примирения” [2 Кор 5, 18].

За отказ идти на фронт около 600 сторонников “Содружества” подверглись аресту. В их понимании война была равносильна разрыву с христианской моралью, с элементарными нормами человечности, закрепленными в других великих вероучениях. Перед необходимостью противиться этому разрыву отступали на второй план различия церковных догм и ритуалов. Характерно, что FOR с самого начала были присущи черты межконфессионального движения[238].

Инициатива Ходжкина получила продолжение в 1919 году: в Голландии, в городке Бильтхувен представители десяти стран - включая и Зигмунда-Щульце - учредили “Международное содружество примирения” (International Fellowship of Reconciliation — IFOR).

В 20-е годы сторонники IFOR работали на восстановлении разрушенных городов, стремились облегчить участь беженцев и других жертв недавней войны, защищали тех, кому религия и совесть не позволяли служить в армии. Осуждая попытки держав-победительниц “отыграться” на поверженной Германии, “Содружество” видело одну из своих задач в том, чтобы помочь согласию между немцами и их соседями. Примирение мыслилось как искусство “вести войну с войной”, превращать врагов в друзей, следовать Всеобщему Закону Любви и препятствовать его нарушениям - будь то жестокая конкуренция в промышленности, конфликты между трудом и капиталом, проявления националистической спеси или эксплуатация колоний. Укрепила эти умонастроения проповедь Ганди, с которым “Содружество” поддерживало рабочие контакты. Вообще, к поиску единомышленников в будущем Третьем мире оно приступило очень быстро. Центральная роль принадлежала тут “странствующим секретарям” (travelling secretaries) - своего рода миссионерам ненасилия[239].

Предотвратить следующую мировую войну было, конечно, не во власти “Содружества”. Однако его сил хватило, чтобы спасти от геноцида несколько сотен евреев, протестовать против интернирования японцев в Соединенных Штатах, а в 50-х - 60-х годах поддержать антиядерное движение и борьбу с расовой дискриминацией. Говорят, о Ганди и его учении молодой негритянский пастор Мартин Лютер Кинг впервые услышал на лекции А.Дж.Мусте - одного из руководителей американского отделения IFOR. А в 1954 г., планируя знаменитый бойкот сегрегированных автобусов в Монтгомери, Кинг просил представителей “Содружества” провести подготовительные занятия с участниками акции, и эта просьба была исполнена[240].

К своему полувековому юбилею организация подошла, насчитывая до 40 тыс. членов по всему миру[241]. Среди тех, чья деятельность определяла ее лицо на этом рубеже, особого упоминания заслуживают француз Жан Госс и его супруга, австрийка Хильдегард Госс-Майр - в разное время “странствующие секретари”, вице-президенты и почетные президенты IFOR.

До прихода в IFOR Жан Госс (1912-1991) служил на железной дороге, искал применения своим способностям в профсоюзном движении, участвовал сержантом артиллерии в боях с нацистами. Пять лет, проведенные в лагере для военнопленных, ознаменовались для него духовным переворотом. Заново открыв для себя ценности католицизма, Госс ощутил миротворчество как свое призвание и посвятил ему всю последующую жизнь. Что касается Хильдегард, родившейся в 1930 году в Вене, в семье одного из основателей IFOR Каспара Майра, то неприятие насилия, прививавшееся ей отцом, подкреплялось и будничными реалиями гитлеровской оккупации. В 1953 году девушка, удостоенная золотой медали Венского университета и степени доктора философии, стала “странствующим секретарем” IFOR. В этом качестве она познакомилась со своим будущим мужем. В 1958 году Жан и Хильдегард поженились, объединили усилия и более трех десятилетий дружно выполняли единственную в своем роде миссию.

Смысл ее состоял в том, чтобы прийти на выручку жертвам диктаторских режимов, социального гнета, этнических и конфессиональных распрей, научив их отстаивать свои права, не берясь за оружие и не проливая крови. Повсюду на планете супруги Госс-Майр искали людей, приверженных миру и справедливости, но мало что знавших (или не знавших вообще) о философии и практике активного ненасилия. Выезжая в районы конфликтов и знакомясь с такими людьми, - а это могли быть священники и гуманистически настроенные атеисты, малограмотные крестьяне и университетские профессора, - Жан и Хильдегард приглашали их к совместному анализу ситуации и поиску выходов. Их семинары не просто приобщали слушателей к ненасильственному мировоззрению и знакомили с методиками ненасильственных действий, но превращали учеников в наставников, способных уже самостоятельно распространять усвоенные идеи.

Вся эта работа велась последовательно и терпеливо, без рекламы и суеты, но в то же время с поистине глобальным размахом. Объехав в конце 50-х годов с миссиями мира государства Восточного блока, включая Советский Союз, чета Госс-Майр трудилась позднее в Ирландии и Великобритании, в Испании и Португалии, в Мексике, Бразилии и большинстве других латиноамериканских стран, в Анголе, Мозамбике и ЮАР, в Израиле, Ливане, Сальвадоре и Никарагуа - не говоря уже о Соединенных Штатах и Канаде. И этот список далеко не полон[242].

Где бы и к кому бы ни обращались супруги Госс-Майр, они постоянно напоминали: умозрительная преданность ненасилию, не сопряженная с конкретными обязательствами, не изменит к лучшему реальную жизнь. Но это же относится и к ненасильственным действиям без глубоких убеждений. Ненасилие раскрывает свой преобразующий потенциал лишь на пересечении духовной “вертикали” с “горизонталью” практических дел - там, где выстраданный идеализм порождает поступки и постоянно подпитывается ими. Будучи католиками, определяя систему своих взглядов как “евангельское ненасилие” и подчеркивая, что в ненасильственной борьбе не обойтись без духовно-нравственной опоры, Жан и Хильдегард охотно признавали за людьми иной веры, как и за неверующими гуманистами, право обрести эту опору в собственных убеждениях. Те, кому довелось общаться с этой парой, отмечают, что муж и жена прекрасно дополняли друг друга как сотрудники: Жан обладал даром проповедника-моралиста, а Хильдегард, не менее твердая в своих принципах, отличалась более спокойным темпераментом и аналитическим складом ума.

С их помощью создавались и обретали устойчивость международные структуры солидарности - такие, как латиноамериканская “Служба мира и справедливости” (Servicio Paz y Justicia - SERPAJ), основанная в 1975 году. Вместе с “Премией мира XIRINACS” (1976 г., Испания), премией им. Бруно Крайского “За вклад в защиту прав человека” (1979 г., Австрия) и двумя нобелевскими номинациями к супругам Госс-Майр пришла заслуженная известность. Миротворцы, чей собственный моральный авторитет был исключительно высок - бразильский архиепископ Дом Хелдер Камара и нобелевский лауреат из Аргентины, генеральный секретарь SERPAJ Адольфо Перес Эскивель - выражали им благодарность и восхищение. О трудах Жана и Хильдегард, сотрудничавших во время Второго Ватиканского собора с составителями пастырской конституции “Gaudium et Spes” (“Радость и надежда”), были неплохо осведомлены представители римской курии и ордена иезуитов. Одним словом, не было ничего случайного в том, что вскоре после убийства Б. Акино филиппинцы, поддержавшие идею ненасильственной борьбы с режимом Маркоса, обратились за советом именно к этой супружеской паре. Те откликнулись и в феврале 1984 г. прибыли на архипелаг.

 

 

* * *

 

Первые впечатления подсказывали Жану и Хильдегард, что процесс политической поляризации зашел слишком далеко, и этап, на котором пропаганда ненасилия могла бы возыметь действие, уже позади. Но с окончательными выводами они не спешили. Среди тех, кто встретился им на Филиппинах, выделялся Франсиско Клавер (р. 1929) - иезуит в сане епископа, антрополог по образованию, представитель малого горного этноса...

Ифугао, бонтоки, канканаи, калинга - народы, которым дали когда-то общее имя “игороты”, - населяют труднодоступные районы на севере острова Лусон. До последнего времени нуждами и бытом этих “племенных меньшинств” больше интересовались ученые и миссионеры, чем столичные бюрократы. Не секрет, что мнения об “отсталости” и даже “дикости” горцев довольно живучи среди жителей равнин - особенно тех, кто кичится своей “цивилизованностью”. Вообразите, какое впечатление производил на них молодой бонток, вступивший в “Общество Иисуса”, придирчиво отбирающее своих членов, и проходивший в манильском Атенео[243] курс антропологии. Этот студент был определенно не чужд рисалевских[244] порывов - горячего желания поколебать предрассудки и глубже постичь свой народ, поддержать его достоинство, показать, что те, кто до сих пор был объектом научных изысканий, могут и сами выполнять тонкую, деликатную работу по изучению человека.

В 60-е годы, проводя полевые исследования на Минданао, в провинции Букиднон, горец с филиппинского Севера близко познакомился с горцами филиппинского Юга. Свои наблюдения он изложил в монографии об институтах верховной власти у народности манобо. В 1969 г. в США, в университете штата Колорадо состоялась защита докторской диссертации. А вскоре Франсиско Клавера утвердили епископом вновь созданной прелатуры с центром в Малайбалае - главном городе Букиднона. “Он не боится ни пересеченной местности, ни черной работы, ни суровых условий жизни”, - писал, приветствуя это назначение, другой иезуит, о. Мигель Бернад. “Он также не боится быть самим собой”[245].

Впрочем, человека иного склада вряд ли и направили бы в Букиднон. Благодаря миграции, поощрявшейся Манилой в целях освоения Юга, а также смягчения остроты аграрной проблемы на Лусоне и Висайях, население этой провинции стремительно росло. С 1960 по 1969 г. оно практически удвоилось, достигнув 400 тыс. человек[246]. Могло ли понравиться местным жителям нашествие чужаков, надеявшихся обзавестись плодородной землей? Весьма агрессивно - особенно после введения военного положения - действовали и крупные сельскохозяйственные производители. Расширяя свои угодья, они бесцеремонно теснили мелких фермеров, захватывали их участки, сносили жилища, а недовольных усмиряли с помощью полиции и войск. Социальная напряженность в Букидноне, где до 80% населения составляли бедняки, приближалась к критической черте[247]. Как и в других районах острова, налицо были предпосылки для открытия “партизанского фронта” ННА, - а значит, и для тех ответных репрессий, которые поведут к эскалации конфликта.

Обличение неправды, заступничество за неимущих и пострадавших, нетерпимость к беззаконию - такой линии поведения Клавер придерживался с первых дней пребывания в Букидноне. Он никогда не скрывал, что, по его мнению, авторитарная власть противна христианской морали, пагубна для страны и создаст проблем больше, чем решит. Не скрывал он и своих разногласий с коммунистами - особенно в том, что касалось отношения к вооруженной борьбе. Епископ Малайбалая задавал тон внутри небольшой, но активной группы прелатов, раз за разом направлявших личные и совместные послания главе государства, церковным иерархам, верующим. Эти документы, адресованные, в сущности, всем филиппинцам, привлекали внимание общества к незавидной доле политзаключенных, к сомнительной юридической стороне референдумов, призванных легитимизировать режим, к тем его экономическим инициативам, которые никак не вязались с понятием “национальное развитие”[248].

Одна из таких инициатив предполагала строительство каскада ГЭС на реке Чико, на территориях калинга и бонтоков. Реализация проекта, поддержанного Всемирным банком, привела бы к затоплению многих деревень и рисовых полей, к вынужденному переселению ста тысяч человек. Их мнения никто не спрашивал, протесты расценивались как саботаж и происки подрывных элементов. Попытки делегации племен встретиться с Маркосом успеха не имели. Тогда горцы призвали на помощь земляка-епископа, который, побывав на родине, послал президенту в апреле 1975 г. открытое письмо “Из отчего дома”. Правительство, предупреждал Клавер, обрекает на смерть целые этносы, покушаясь на традиционную среду их обитания, и вместе с тем провоцирует вооруженный конфликт, ибо калинга и бонтоки будут защищаться всеми доступными средствами. Говорил он и о том, что честные переговоры с представителями племен - единственный способ обойтись без крови. Поскольку власти отказались от него, столкновения и жертвы были неизбежны. Тем не менее усилия Клавера не пропали даром, пробудив не только внутри страны, но и за рубежом сочувствие к филиппинским горцам, высветив их изначальную правоту и указав на пороки официальных экономических программ[249].

В октябре 1976 г. четырнадцать епископов во главе с Клавером подписали декларацию, в которой назвали военное положение режимом “принуждения и страха, институционализированной лжи и подтасовок”[250]. А в следующем месяце уже семнадцать иерархов, опять-таки при неформальном лидерстве Клавера, подготовили “Ut Omnes Unum Sint” (“Да будут все едино”) - текст едва ли не этапный для современной филиппинской церкви, проникнутый сожалением о том, что Конференция католических епископов не выражает своего отношения к событиям в стране с достаточной определенностью. Уклончивому большинству этого форума напоминали, что церковь - не просто учреждение с особыми интересами и уставом, но живые люди из плоти и крови, имеющие дело с конкретными реалиями, включая диктатуру и все то, что она творит. В подобной ситуации проповедники Евангелия, желающие устраниться от политики, будут все равно в нее вовлечены, но только в смысле, несовместимом с их основной задачей: их молчание можно будет толковать как оправдание гнета и несвободы. Ясно, что сохранять аполитичность было бы не по-христиански, заключали авторы[251].

В отместку “компетентные органы” приклеили Клаверу ярлык “лидера христианской левой”. Зазвучали утверждения, что такие, как он, будто бы неотличимы от коммунистов - приемлющих, в свою очередь, “насилие как методологию захвата государственной власти”. Стало известно, что в конце 1976 г. филиппинские военные подготовили список 155 церковных деятелей, повинных в “подстрекательстве к бунту”, где Клавер значился под номером вторым. Тогда же военное начальство закрыло в Малайбалае радиостанцию прелатуры. Потом запретили издавать ее информационный бюллетень, а в мае 1977 г. “Вашингтон пост” сообщила, что Клавер подвергнут домашнему аресту на вилле архиепископа манильского, кардинала Хайме Сина[252].

Отклик Клавера на эти гонения не имел аналогов в церковной истории Филиппин. В интервале между 23 ноября 1976 г. и 26 марта 1978 г. он написал не менее 37 пастырских посланий, посвященных самоопределению христианина-филиппинца. В числе других из-под его пера вышло и письмо-размышление о том, какие средства мог бы использовать верующий, отражая посягательства на свои неотъемлемые права.

Христиане и коммунисты, писал епископ, едины в стремлении дать отпор злу, возвысить угнетенных, наделить властью народные массы. Разделяет же их отношение к насилию. И дело не в том, что католицизм осуждает всякое применение оружия. В особых случаях и как последнее средство - скажем, в ситуации личной или коллективной самообороны - оно морально оправданно. Что неприемлемо, так это воздаяние насилием за насилие, возведенное в принцип, то есть взгляд на насилие как на обычный и даже предпочтительный способ борьбы со злом.

Однако, говорилось далее, безропотно покоряться злу мы тоже не вправе. Надо действовать, и в этом действии сила, как у Христа, должна сочетаться с кротостью. Существуют бескровные, но эффективные приемы политической борьбы - гражданское неповиновение, бойкоты голосований, открытая критика правительства, требования справедливой оплаты труда. Высказываясь в пользу таких акций, Клавер применил для их характеристики словосочетание “насилие кротких” (the violence of the meek), давшее название всему посланию[253]...

К моменту появления на архипелаге четы Госс-Майр епископ уже несколько лет поддерживал связи с IFOR. Увидевшись с ним вскоре же по прибытии в страну, Жан и Хильдегард нашли в нем стойкого единомышленника. Осторожные в оценках и не слишком щедрые на комплименты, супруги подчеркнули в своем отчете: “Он — первопроходец и столп освободительного христианского ненасилия на Филиппинах”[254].

 

* * *

 

Три недели с 7 по 29 февраля прошли в непрестанном движении: Жан и Хильдегард встречались со священниками манильского архидиоцеза и кардиналом Сином, дискутировали со студентами и профессорами столичных вузов, с членами Конференции предпринимателей и епископов, выезжали на Себу и Минданао. Круг их общения был разнообразен настолько, насколько позволяли обстоятельства: гостей не оставляли вниманием руководители и рядовые члены правозащитных групп, союзов, объединявших крестьян, рыбаков, рабочих, обитателей городских трущоб.

На выступлениях представителей IFOR побывала, между прочим, Корасон Акино. При личном знакомстве она призналась, что поражена, насколько услышанное перекликается с воззрениями ее покойного мужа[255].

Накануне отъезда супругов Госс-Майр к ним пришел и младший брат Ниноя - Агапито (“Бутц”) Акино, популярный в те дни, как никогда: задуманная им акция протеста против очередного маркосовского референдума принесла неожиданный успех.

На суд народа выносились поправки к действующей конституции, связанные с процедурой формирования парламента, восстановлением вице-президентского поста, и др. Считая, что режим лишь подновляет фасад, часть оппозиции решила игнорировать мероприятие, назначенное на 27 января. Словно подчеркивая, что впереди самый обычный выходной и каждый волен распорядиться им, как хочет, Бутц приурочил к этой дате... групповой 145-километровый пробег трусцой по маршруту “от Тарлака до тармака” (то есть от родной провинции Б.Акино до взлетно-посадочной полосы аэропорта - по-английски tarmac, - где его настигла пуля).

Реакция властей на эту внешне безобидную, чудаковатую затею выглядела на редкость неумно. Не успели триста бегунов, облаченных в желтые футболки с портретом Ниноя, стартовать в городе Консепсьон, как на их пути то тут, то там стали возникать полицейские кордоны. Под предлогом, что в ряды участников “просочились” коммунисты, начались допросы и обыски. Кое-где требования разойтись сопровождались чуть ли не угрозами открыть огонь. Вынужденные постоянно менять маршрут, Бутц и его спутники все же продвигались вперед. Каждая остановка использовалась для песнопений, молитв и обращений к местным жителям. По мере того как ширилась молва о пробеге и чинимых ему препятствиях, росла и численность желающих поучаствовать в нем. Когда 31 января бегуны достигли столицы, их было уже более десяти тысяч, а встречающих, специально вышедших для этого на улицы, - во много раз больше[256].

Не сорвав референдума, пробег “от Тарлака до тармака” все-таки взбодрил легальную оппозицию, дал ей ощущение пусть и не великой, но по-своему значимой победы, достигнутой за счет морального перевеса над властью.

Впрочем, главный герой этого эпизода радовался недолго. Собственно, он и явился к посланцам IFOR, чтобы поделиться своей тревогой. Оказывается, в переговоры с ним вступили торговцы оружием. Этот режим, убеждали они, одними демонстрациями не свалишь. Объявляйте Маркосу настоящую войну, а мы обеспечим все, что нужно для ее ведения. После разговора с ними Бутц, по его собственным словам, лишился сна. Понимая, какие беды сулит этот путь, он все-таки не мог уверенно ответить “да” на вопрос, хватит ли в борьбе с диктатурой одних лишь мирных средств.

Выслушав Бутца, Жан и Хильдегард заметили, что он и его сторонники, во всяком случае, ничего не потеряют, испытав ненасилие на практике. “Если захотите провести подготовительные семинары, дайте знать, и мы вернемся”, - сказали они на прощание[257].

Новое приглашение не заставило себя ждать, и в июне того же 1984 года чета Госс-Майр вторично приехала на Филиппины - теперь уже для занятий со специально подобранными группами.

Желающие составить представление об этих семинарах, об их тематике и атмосфере могут обратиться к книге Жерара Увера “Ненасильственный стиль жизни” - собранию бесед автора с Жаном и Хильдегард Госс-Майр. Сохранились и тексты семинарской программы “Евангелие и борьба за мир”, составленной супругами. Их отчеты о миссиях на Филиппины печатались в конце 80-х годов в изданиях “Cодружества” - журналах Fellowship и Reconciliation International. Есть у них и публикации на русском языке - результат сотрудничества с московским научно-просветительским центром “Этика ненасилия”[258].

Ознакомившись с этими материалами и, можно сказать, заочно поучаствовав в семинарах Жана и Хильдегард, предлагаю читателю нечто вроде реконструкции их выступлений перед филиппинской аудиторией.

 

* * *